– Из Архангельска, знать, приехал этот Николай?

Евстохий кивнул головой:

– Да, да!

– Побольше начальник, чем мезенский да устьцилемский урядники?

– Не сравнить... Помолчи, однако! – говорит Лагей.

Проигрыш замолчал. Впился взглядом в человека, поднявшегося на ноги за столом

президиума и бросившего в зал первые два слова:

– Товарищи неньця!..

Два слова, будто два удара молотом по голове, заставили Проигрыша присесть. Но не от

боли, не от испуга, а от удивления: русский, да ещё большой начальник, родную Ивану

Максимовичу национальность назвал так, как называют промеж себя сами ненцы. В Мезени,

в Неси, здесь, в Тельвисочном – всюду у Проигрыша были друзья вроде Шоркунчика, а никто

и никогда не называл ненецкий народ иначе, как самоядь, самоедины, самоеды.

– Не бывало такого, никогда не бывало, – шепчет Проигрыш, глядя на седеющего

человека, который говорит и говорит. Говорит по-русски, а Иван Максимович и понять не

может, о чём говорит Сапрыгин, потому что в ушах его всё ещё звучат удивительные слова:

«Товарищи неньця».

Но вот кончил свою речь этот удивительный начальник, и все делегаты долго хлопали в

ладоши. Хлопали столь задорно, что Иван Максимович тоже похлопал и прокричал даже:

– Саво! Саць саво! (Хорошо! Очень хорошо!)

Еще не утихли аплодисменты, а за столом президиума поднялся на ноги учитель Павел

Иванович.

– Я перескажу, – говорит он, – то, что вы слышали от товарища Сапрыгина, перескажу

по-ненецки и по-ижемски, потому что знаю: кое-кто из делегатов нашего съезда хорошо

говорит только на родном языке. А все вы знаете, что у колвинских ненцев родной язык –

ижемский, диалект коми языка.

Павел Иванович хорошо владел всеми тремя языками, и после его выступления все

делегаты и гости поняли: от имени съезда надо просить ВЦИК об объединении

Большеземельской, Малоземельской, Тиманской и Канинской тундр в единый округ. Имя

этому округу будет такое – Ненецкий национальный. Власть округа будет подчиняться уже не

Мезени да Усть-Цильме, как было раньше, а крайисполкому. А для национального центра

надо будет строить город... ненецкий город.

Проигрыш бывал когда-то в городе Мезени. В Мезени – так ему сказывали – живёт

народу больше двух тысяч. Неужто такой же большой город будет у ненцев? Врет, поди-ка,

учитель?!

И, не утерпев, он крикнул:

– И всё в этом городе наше будет?

– Наше... Наши школы, наши больницы, наш окружной Совет, наша почта. Со временем

будут, может быть, и заводы рыбные, мясные, замшевые... – разъяснил Павел Иванович.

– Ой-ой!.. Сколько же народу будет в том городе?

– Про то мы ещё не знаем. Может, две тысячи, может, десять. Но мы знаем, что арка

исполком – самый большой исполком, который в Москве, – этот арка исполком поможет нам

построить в тундре город.

«Если целый город, – подумал Проигрыш, – будет Советская власть строить для ненцев –

хорошая эта власть». И он стал живо участвовать в обсуждении вопросов о рыбных угодьях,

о пастбищах для оленей, о противоязвенных прививках...

А вечером этого дня он увидел чудо. Знающие люди называли его «кино». Показывалась

картина из городской жизни. Автомобили, трамваи, поезда – вот что больше всего

понравилось ненцам. Им казалось: вот-вот соскочит машина с полотна и разомнет всех. Они

прятались друг за друга. Закрывали от страха глаза, беспрерывно кричали:

– Ой-ой-ой! Ой-ой...

Когда же машина убегала, так и не соскочив с экрана, визжали от восторга, а вновь

появлявшейся машине кричали:

– Скорей! Скорей! Еще скорей!

Кончился сеанс, и заговорили все сразу:

– Вот это картина!.. Как на ладони, всё видишь... Хороша картина!..

Эти восторженные восклицания прервала металлическая глотка громкоговорителя:

– Слушайте, слушайте, слушайте! Говорит Москва. Вызываем Тельвисочное, ненецкий

районный съезд. У аппарата – Пырерка.

Ненцы насторожились.

Пырерка?.. Что-то уж очень знакомое. Какой Пырерка? Много в тундре живет Пырерок.

Но вот из репродуктора несётся приветствие ненецкой соборке. Приветствие на родном

ненцам языке.

Как пушинки ветром, подбросило это приветствие всех к аппарату. Сразу вспомнили:

Пырерка – это тот, что в Ленинграде учится. Это его голос гремит теперь по залу. И в ответ

знакомому Пырерке единодушно кричат приветствие, уверенные, что и он услышит их, как

они слышат его.

3

– Что думаешь о соборке? – спрашивает у Проигрыша Евстохий Лагей, когда с ужином

было покончено и жена Евстохия смахнула со стола последние крошки.

– Хорошо!.. Страсть как хорошо говорили! Небывалого мы с тобой наслушались, да и

невиданного насмотрелись. Меня прямо-таки оторопь взяла, когда большой русский

начальник назвал нас «товарищи неньця»... Школа опять же для наших ребят...

– А ты почему увез из школы своего сына после первой же зимы?.. Две дочки Андрея

Хатанзейского, да и другие ребята по пятой зиме учатся...

– Будто ножом в сердце ударяешь ты меня этими словами!.. Думаю, что так нынче

сделаю: уговорю свою жену – пошлем Степана с будущей осени.

– Обо всём, что видел и слышал на соборке, расскажи своей жене. Она, может быть, и

поймёт, что надо жить не по-старому, а по-новому. И всех ребят надо учить...

– Ладно, ладно! Так и сделаю, – соглашается Проигрыш. – А сейчас давай-ка спать:

завтра пораньше выеду.

4

– Что долго носил тебя леший? С Шоркунчиком небось пьянствовал да всю пушнину,

которую увёз, пропил? – вот такими словами встретила Хариеста Васильевна мужа.

Иван Максимович торопливо из-под малицы достал сверток бумажных денег,

полученных в «Кочевнике» за пушнину, и протянул Хариесте:

– На-ко, посчитай наперво, а после уж и Шоркунчика вспоминай. Глупа ты, вижу,

сегодня... Еду да чай приготовь, пока оленей распрягаю... А Степан в оленях?

– Где же ему быть, когда ты в отъезде?

Подробный отчёт сделал Проигрыш обо всём, что слышал, видел, делал в Тельвисочном.

И закончил вопросом:

– Не лучше ли нам с тобой сделать так, как советует Евстохий Лагей?

– Опять Степана в школу отправить? – вскинулась Хариеста. – Да отправляй! Лешак с

тобой-то! Отправляй! Правду, верно, сказывают: черного кобеля не отмоешь добела! Живи,

коли так, со своим Степанушкой, а я к своему отцу вернусь!..

На этом семейный разговор оборвался, и Степан продолжал жить в чуме всё на том же

собачьем положении.

СТАРОЕ И НОВОЕ

1

В мае 1929 года ненецкий исполком вызвал учителей Макара Андреевича Прислонова и

Павла Ивановича для получения задания.

– Тебя командируем в тундру, – сказал председатель исполкома Павлу Ивановичу. – Надо

там, в Малоземельской тундре, поставить ПНОК1 на ноги. А ты, Макар Андреевич, поедешь

в Москву, в Комитет Севера при ВЦИКе. Там надо добиться, чтобы наша ненецкая школа

работала столько же месяцев в году, как и русские школы. Исполком думает, что это

возможно... Возможно, если начинать ученье не с декабря, как это делается сейчас, а с марта.

С марта по январь ребята будут учиться, а весь январь–февраль и часть марта у них будут

каникулы. В январе–марте родители детей будут кочевать в лесах близ Тельвиски. Согласен

поехать в Москву?

– Согласен.

– Попробую и я побороться с теми, кто мешает работать нашему первому ненецкому

колхозу, – спокойно, но твёрдо сказал Павел Иванович. – Начну с той самой пармы, жители

которой записались в колхоз ещё в прошлом году.

2

Парма – так назывались стойбища кочевников из нескольких семей. Каждая семья жила в

своем чуме, но свои маленькие стада оленей пасли совместно. Вблизи небольшого озера

Павел Иванович увидел парму из шести чумов. Тут он и остановился.