— Я поражаюсь, как мы похожи друг на друга! — воскликнул Ойло. — Троги и земляне! Кстати, каша готова. Еще немного, и она начнет подгорать, а я ненавижу горелую кашу. Я ненавижу ее почти также сильно, как ходить на корабле. Хотя нет, последнее куда хуже горелой каши. Так, дайте мне, я сделаю! — сказал парень, осторожно снимая котел с костра. — Ого, вкуснота! Соскучился я по каше! — и он начал раскладывать ее по деревянным мискам.

— Ну, прошу к столу, девы, воины и прочие, кого не видно! — весело сказал он. — Давайте хлебнем за то, что одна голова — это хорошо, а четыре — кладезь мудрости.

И мы хлебнули холодной родниковой воды, вкусной и сладкой, потом хлебнули еще, и принялись уплетать лакомую рассыпчатую кашу, которую Ойло называл солнечной по цвету крупы.

Я никогда не забуду эти дни. Километр за километром мы ехали вглубь прекрасной, но такой непостоянной земли. И всегда, в холодные ветреные ночи или ясные погожие дни, светило ли солнце или белая луна — я думала об Алеарде. Каждое мгновение врезалось в память с мыслями о нем. Елки, покрытые ворохом прозрачных капель в свете уходящего солнца; колеблемые ветром шелковые травы, доходящие до колен коням, серебряные ночью и золотые днем,; огромные радуги, рожденные в грозовом небе прожекторами розовых рассветных лучей; замшелые леса с великанами-деревьями, полными могущества и силы, и звериные тропки, пахнущие тайной; ветви над головой, похожие на руки, и тени, бегущие по своим делам светлой летней ночью; синие птицы, танцующие в ветвях и веселое фырканье лошадей над ухом поутру… Всё было им. Теперь я не цеплялась за воспоминания, я создавала новые. Я думала: Алеард рядом и видит этот мир вместе со мной, мы разделяем чувства и сны, вот только коснуться друг друга не можем…

Ойло рассказывал о своей семье, о погибшем брате. Он верил, что душа брата осталась с ним, проросла в теле вторым сердцем, как он выражался. Эван учил Руту ходить на руках и делать колесо, кувыркаться через плечо. Выяснилось, что Ойло умеет играть на губной гармошке, и мы стали устраивать «веселые» вечера. Трога иногда сменял Эван, который здорово насвистывал мелодии любой сложности. Мы водили хороводы, прыгали с обрывов в воду, гонялись друг за другом по теплым отмелям, кидаясь комками грязи, и хохотали от души. Мы строили замки из песка и делали ожерелья из засохших ракушек. Мы давали названия звездам и рассказывали по ночам сказки. Я чувствовала себя почти счастливой, и знала тогда — я там, где должна быть. И Алеард был со мной.

Много интересных мест попадалось нам по дороге. Встречались заброшенные города, которые запросто могли заселить призраки. И рощи прекрасных раскидистых деревьев, каждое из которых словно дышало вместе с ветром. А под ними цвели крупные бутоны, не боящиеся тени. Ни корней, ни травы было не видать под благоухающим голубым ковром… Мы продвигались через эти рощи осторожно, ведя коней в поводу, боясь тронуть цветы. К счастью, были там узкие тропки, и голубые красавицы не погибали под нашими ногами.

Ойло продолжал меняться, и теперь это были заметные перемены. Прежде весёлый, он таковым и оставался, но весёлость готовилась переродиться во что-то иное. Обычно такие процессы происходят либо за дни, либо за годы. Я не могла понять, куда свернул Ойло, какую новую тропу он избрал. Но это точно был правильный путь. Путь к счастью, пусть и нелегкому.

А ещё мне нравилось наблюдать за Эваном и Рутой. Конечно, им некуда было деться от острого языка Ойло, но я с удивлением заметила, что Рута стала отвечать на его шутки. Она по-прежнему ужасно смущалась и краснела, но зато не опускала глаза и не заикалась.

Когда близкий тебе человек узнаёт любовь, ты со скупой радостью следишь за тем, как она преображает его. Эван, прежде сорвиголова и шалопай, стал серьёзнее, рассудительнее и строже с собой. Он всё также шутил, острил и заразительно хохотал — когда над собой, но чаще над кем-нибудь из нас, — но при этом светился особенным притягательным светом. Тем самым, который исходит от обретшего главное человека.

Рута тоже светилась, и становилась с каждым днём всё краше. Счастье баловало нас.

В один из дней, когда мы ехали неспешным шагом и играли в слова, впереди показался белый караван. Белые кони, белые люди в белых одеяниях, правда, с чёрными всё-таки волосами. Ойло поморщился.

— Этого только не хватало.

— А что? — спросил Эван.

— Это служители Безликого. Сейчас попадём под проповедь. Уж вы мне поверьте, назовут и «язычниками», и «греховными отродями», и «богохульниками». Прибавим шагу.

Я тронула кобылу пяткой, и мы попытались побыстрее миновать белую плывущую толпу.

— Эй, трог! — обратился один из мужчин к Ойло. — Куда это вы собрались?

— Туда, — коротко ответил Ойло.

— Туда вам нельзя. Там дом великого Бога.

— Раньше не было, — хмуро отозвался парень.

— Теперь есть, — резко ответил мужчина. — Езжайте обратно.

— Обратно мы не поедем, — спокойно ответил Ойло. — Минуем ваш божественный дом по другую строну.

— Территория вокруг дома подвластна лишь жрецам Безликого! — угрожающе сказал мужик. — Сказал вам добром: поворачивайте!

— И до каких же мест простирается эта территория? — спросил Эван.

— До самых Палёных гор вся земля принадлежит богу.

— Отличненько! — улыбнулся брат. — Тогда мы переберёмся по небу.

— Язычник! — немедленно долетело в ответ, и я, кусая губы, чтобы не рассмеяться, оглянулась на Ойло. Он кивнул мне.

— Мы верим иначе, вот и всё, — сказал Эван. — Вы запрещаете нам верить?

— Никто не запретит верить, но есть единственно правильная вера. Почитай истинного Бога, а не его ложных двойников! Блюди заповеди, будь послушен и верен своим хранителям!

— То есть вам? А как отличить ложных от истинных? — поинтересовался Эван.

— Богохульник! — возмутился ещё один жрец. — Тебе ли рассказывать это? Ты, пришедший с чёрных земель, так и останешься в неведении.

— Какое счастье! — и Эван облёгченно вытер лоб рукой. — Ребята, мы поедем. Ну, дабы не осквернять своим присутствием ваши светлые мысли.

Я не успела понять, что случилось: рядом с одним из жрецов, прямо возле ног, ударила стрела.

— Спокойно и медленно, — приказал Ойло.

Я посмотрела на трога и с изумлением увидела в его руках маленький чёрный лук. Когда и, главное, откуда он успел его выхватить, для меня было загадкой. А потом я поняла, зачем он пустил стрелу. Один из жрецов прятал в складках плаща кинжал, и теперь медленно опускал его наземь. В кого из нас он собирался его метнуть?

— А теперь, богоподобные мои, мы отправимся дальше, — сказал Ойло. — Если ещё хоть один попробует так пошутить — пристрелю. Скажете хоть слово — пристрелю. Если поняли — разворачивайтесь и идите куда шли.

И жрецы пошли. Неохотно, давясь злобой. Мы провожали их взглядами долго, очень долго.

— Мотаем, — кивнул нам Ойло, когда они были уже на безопасном расстоянии.

— Тебя дедушка стрелять учил? — спросила я через час с небольшим, когда мы были уже далеко от мрачной процессии.

— Ага, он самый, — улыбнулся Ойло.

— А эти всегда такие? — кивнул в сторону ушедших Эван.

— Эти смирные. Поговорили, прежде чем за оружие хвататься.

— Дом Безликого? — спросила я.

— Там раньше было озеро и рощи диких яблонь. Красота, ребят, почти невозможная. Не хочу знать, что сделали с этим местом правоверные.

— Ловко ты их, — сказал Эван.

— С ними иначе никак. Прозеваешь — станешь рабом и калекой одновременно. Меня так уже пытались сцапать.

— И как же ты?.. — взволнованным шепотом спросила Рута.

— Получил по шее, принял парочку стрел… — вздохнул Ойло. — И удрал. Конь хороший был, его Моргун звали. Знаете, скоро дойдёт до того, что трогов обвинят в служении демону Макуше и заставят покаяться, добровольно спрыгнув в пропасть.