— Но ведь там, внизу, не бездонные туалеты! — рассмеялся Эван. — Куда же потом-то все девалось? Гнило, что ли, до бесконечности на камнях?

— Или сохло, — улыбнулась я. — А, может, медленно прело на звездном камне.

Ойло пожал плечами.

— Или поедалось.

— Кем? — изумился Эван.

— Навозниками. Это такие штуковины вроде многоножек. В горах их много, мы ни одной не встретили, потому что… кхм… не грязные. Их манит запах всякой каки и нечистот.

— Как все задумано! — сказала Рута. — Значит, там, в недрах, жило когда-то множество насекомых? Ведь теперь, когда еды не стало, они, наверное, все погибли?

— Или нашли другую еду, — кивнул Ойло. — Но скорее всего умерли.

За это время нам удалось отлично изучить пещеру, наесться и выспаться. Ойло все мечтал повстречать хотя бы одного пестрокрыла.

— Давно уже они сюда не прилетали, наверное. Там, в долине, еды вдосталь, здесь же большая стая долго не протянет.

Я тоже жалела, что такое прекрасное жилище заброшено. Наверняка здесь хорошо жилось и людям, и зверям.

— В добрый путь, — сказал Ойло утром третьего дня. — Прощай, гостеприимная гора.

Мы как раз подходили к туннелю. И вдруг трог резко обернулся.

— Интересно, — сказал он. — Погодите немного, я гляну.

— А что такое? — спросил Эван.

— Что-то услышал, — сказал Ойло и махнул рукой. — Сейчас вернусь.

Но он не вернулся. Взволнованные, мы побежали парня искать, и нашли в самом неожиданном месте. Он стоял возле пропасти и вид имел ошарашенный.

— Эй! — сказал Эван, но Ойло приложил палец к губам, и только тогда мы различили необычные певучие звуки, что доносились снаружи.

— Идите сюда, — тихо сказал трог.

Мы подошли и замерли. В небе прямо напротив проема парили пестрокрылы. Точнее, они удивительно кувыркались и стремительно сталкивались друг с другом, вскрикивая и сплетая голоса. Их было всего пять, и все они оказались пурпурными.

— Куа, куа, юнь, юнь, — тянули две самки помельче.

— Ирр, ирр, тоа, тоа, — отвечали самцы.

— Как будто говорят, — прошептала Рута. — На своем собственном языке. Какие они красивые!

— Дед говорил, что когда-то, давным-давно, пестрокрылы были могучей расой ничуть не хуже людей, — сказал Ойло. — Умели говорить на многих языках и владели собственным миром. И, конечно, дружили с людьми. Но потом нечто погубило их память, отвратило нас друг от друга. Не настолько, чтобы забыть привязанность, но этого хватило, чтобы они забыли самих себя. Дед рассказывал, что тогда они выглядели несколько иначе. Кстати, их мир назывался Ацура.

Звери между тем продолжали свой танец и голоса их стали громче. Они раздавались в небе гулко и протяжно, и, наверное, были слышны на многие километры. В свете восходящего солнца пятна на их перьях казались розовыми, а тела приобрели прекрасный сизый блеск.

— Все-таки они бесподобные, — сказала я. — Ойло, а они свое потомство высиживают из яиц или рождают?

— Они млекопитающие, — кивнул трог. — Обычно у пары рождается по два малыша. Я как-то присутствовал на родах, правда, близко не совался.

Звери стремительно ринулись прямо к нам, и я едва не бросилась прочь, даже вцепилась в рукав Ойло, чтобы ноги сами собой не побежали.

Пестрокрылы спокойно, с привычной ловкостью приземлились в пещере и тотчас пошли к нам, чтобы познакомиться. Мы с ребятами отошли от края и встретились с ними возле фруктовых деревьев.

Со зверями было на удивление легко общаться. Пожалуй, так хорошо я не чувствовала ещё ни одно животное, кроме разве что лошадей.

Пестрокрылы смешно трогали клювами мои волосы, бережно расчесывая их. Лапами касались протянутых рук, как собаки. Произносили то «Вирра», то уже слышимое нами «Куа» и «Юнь», глядели внимательно в глаза, щурились и склоняли головы. А ещё они умели улыбаться, и это придавало зверям таинственности.

Ойло протянул руку коснуться самого крупного самца, и тот не отпрянул, а, наоборот, ещё и вытянул шею, подставляя её для почёса. И когда трог начал ласкать плотные блестящие перья, зверь вдруг засмеялся почти как человек! Думаю, мы все вздрогнули от этого звука. Да, пестрокрылы действительно были больше, чем просто умными и красивыми животными.

— Ты хороший, — тихо сказал Ойло.

Зверь в ответ слегка шлепнул его по плечу лапой, и трог рассмеялся. Мне показалось, что пестрокрыл ждал именно этого, потому что он радостно рассмеялся в ответ. При этом глаза его были лукаво сощурены, а крылья подрагивали, и выглядел он так забавно, что я не выдержала и тихо хмыкнула. На меня тотчас поглядели остальные звери. У четверых были лазурные глаза, и только у того, что смеялся — бледно-серые. Они почти одновременно склонили головы набок, и я все-таки рассмеялась, а вслед за мной и Эван с Рутой.

Это послужило сигналом для остальных. Хохот стоял такой, что я собственного голоса не слышала, к тому же пестрокрылы ещё и хлопали крыльями и скребли когтями пол. Глядя друг на друга мы просто не могли удержаться от смеха. Смеющиеся мы казались зверям смешными, а они казались смешными нам.

Итог этой встречи был потрясающим. В какой-то момент, уже после того, как мы отсмеялись, звери решили подкрепиться. А после легкого перекуса главный снова подошел к Ойло. Он несколько мгновений смотрел трогу в глаза, а потом вдруг повернулся спиной, сложил крылья и присел. Мы сразу поняли, что он хочет сказать.

— Тоа, — произнес зверь. — Тоа кума.

Ойло решительно приблизился, но я видела, как он волнуется. Парень еще обернулся к нам, и я молча кивнула. У трога был ошалелый вид, бирюзу в глазах сменила ночная синь. Мне казалось, что пестрокрылы выделяют Ойло среди нас, словно он был им хорошо знаком.

Когда трог устроился на спине зверя, я от волнения забывала дышать. Никакой зависти и в помине не было. Я хотела, чтобы мечта парня сбылась. Хотя бы одна.

— Ты поосторожней, друг, — все-таки решил сказать Эван. — Держись крепче.

Ойло улыбнулся и успел кивнуть, а потом пестрокрыл исчез за краем обрыва… Конечно, мы тотчас подбежали посмотреть, все ли хорошо.

Но трога не нужно было учить летать. Казалось, у него это в крови, словно он не раз садился верхом на огромного яркого зверя и умел чувствовать все его движения, держаться крепко и спокойно, принимать и пропускать через себя безумный ветер… Я стояла, открыв рот от восторга. Когда они пролетали мимо, остальные пестрокрылы дружно взвизгнули высокими голосами, и мы, не сговариваясь, отозвались. А Ойло умудрился помахать нам рукой. Он был счастлив.

Через неделю мы миновали горы. Пещера осталась в памяти как место, заполненное магией, и мы единогласно назвали её Звездной пещерой.

После того памятного полета на пестрокрыле Ойло сильно изменился. Казалось, пламя в его сердце запаслось дыханием ветра, разгорелось и готовится вырваться на свободу. Эти изменения были незаметны обычному глазу, но я чувствовала их на уровне энергий. Возможно, это и был мой дар — видеть перемены в людях?

Мы решили, что пестрокрылы приняли трога как родного именно потому, что хорошо знали его, ведь парень не раз проезжал через долину. Однако они и к нам проявили искренний интерес.

— В следующий раз тоже будете летать, — счастливо улыбнулся трог. — Замечательнейшее чувство, скажу я вам. Как будто душа становится крылатой.

Каждое утро я вставала раньше всех, будила Эвана и Руту, а потом Эван пытался разбудить Ойло. Он катал его из стороны в сторону, как куль, трепал за уши, пел, причем громко и вдохновенно, но парень спал беспробудным сном и не обращал на упорные попытки Эвана никакого внимания. Трога можно было обливать водой и щекотать, класть ему под нос еду, трясти его за плечи и тянуть за ноги — ничего не помогало. Максимум, чего можно было дождаться — это уютного зевка и злорадной улыбки. Ойло вставал только когда сам того желал, причем всегда в разное время. У него была поразительная способность мгновенно просыпаться: открыл глаза и в путь! Он быстро умывался, съедал то, что я совала ему в руки, поправлял одежду и начинал нас торопить. Это у всех вызывало смех, в том числе у него самого, он ведь прекрасно понимал, что дрыхнет, как сурок.