Ко всему прочему после оконтрачивания Вооруженных сил, сильные мира сего решили, что обещанного три года ждут и начали с точностью наоборот претворять свои планы в жизнь. Сначала начались задержки зарплаты. На месяц, на два и более. Могу еще понять военных средней полосы, нет денег — есть огород, в конце концов, хоть картошка в доме будет. А каково подводнику на краю земли, когда вокруг только тундра, камни и мох с карликовыми березками. Нет денег — нечего есть! Нечего есть — и домой идти не хочется. Вот и перезанимаешь ничтожные суммы для прокорма семейства неделя за неделей, а когда, наконец, руку озолотят, долги раздашь и снова голый до следующего впрыска госзнаков с новой российской символикой. Так и жили.
Мой экипаж, как я уже говорил, подписал контракты в авральном порядке в июне 1994 года. Лично мой датировался 12 июня. Несмотря на прирожденный оптимизм и любовь к службе, иллюзии рассеялись сравнительно быстро. За годик. Стало страшно. Не за себя: за жену и сына. За их и мое дальнейшее существование. За то, что стало стыдно говорить в отпуске, что ты офицер, и ловить после этого на себе сочувственные взгляды. За то, что покупка новых ботинок растущему сыну становилась предметом пересмотра бюджета всей семьи. Даже за то, что приходилось украдкой таскать с корабля домой банки с консервированным картофелем и пакеты с заспиртованным хлебом. Конечно, и гражданская жизнь страшила. Привыкнув за десятилетие к жизни, словно в консервной банке в гарнизоне подводников, далеком от бурных метаморфоз столичных городов, никто из нас толком не был готов вплотную столкнуться с совершенно другой жизнью. Но она давала хоть какую-то призрачную надежду на более или менее сносное будущее, пока возраст не зашкалил за пятый десяток.
Летом 1996 года отделы кадров зашевелились. Скорее всего, откуда-то сверху спустилась директива — за полгода представить примерное количество увольняемых в запас офицеров. Поэтому в нарушение всех законов нас настойчиво начали заставлять писать рапорты о желании уволиться месяцев за восемь до конца контрактов, несмотря на то, что многие еще колебались. Все это обосновывалось очередной надзаконной директивой министра обороны. И самое интересное, в рапорте надо было указывать дату окончания контракта, которая была прописана в нем самом. Точнее, во втором экземпляре, который должен был находиться у тебя на руках. А вторых экземпляров не было! Их добросовестно напечатали, доверчивое советское офицерство в лице нашего экипажа так спешило в отпуск, что мало кто думал об этих бумажках. Их бросили в казарме где-то у писаря на подоконнике, и за три месяца отпуска матросы использовали их по «прямому» назначению. Мне и еще нескольким счастливцам повезло. Я просто всегда внимательно относился к документам с печатью, в которых фигурирует моя фамилия. Приехав из отпуска немного раньше других, я обнаружил валявшийся в казарме листок со своим контрактом и машинально прибрал его к рукам, даже не догадываясь, как облегчил себе жизнь. Потому что, когда кадровики потребовали в качестве подтверждения даты написания рапорта показать наши экземпляры, у многих их не оказалось. И самое страшное, что в экземплярах хранившихся в отделе кадров, оказались совсем другие даты. Ребята, не нашедшие свои контракты, обнаружили, что им служить до 31 декабря 1997 года, вместо июня. Адоказать было нечем. Без бумажки ты… сами понимаете кто. Пошумели естественно, и умолкли. Собственная глупость и беспечность всегда бьет в самый неподходящий момент. Пришлось смириться. Потом пошла стадия уговоров начальников всех уровней — чтобы остаться. Лично мне предлагали на выбор должности механика (перепрыгнув через командира дивизиона), замполита в родном экипаже и даже абсолютно несовместимое с моим механическим прошлым место помощника командира. Я от всего отказался. Обозвали предателем и отстали.
Еще в начале 1996 года я полежал пару недель в госпитале. Там я оказался по собственной инициативе, впервые за всю военную карьеру, после последней боевой службы, в течение которой имел стабильно высокое давление. В госпитале меня обследовали и приговорили к гипертонической болезни начальной стадии. Перед увольнением в запас офицер имеет полное право обследовать напоследок свое здоровье, и был бы грех не воспользоваться такой возможностью. К тому же в глубине души хотелось покинуть ряды родных Вооруженных сил не просто пенсионером, а офицером запаса со всеми льготами. В реализацию самих льгот на гражданке не очень-то верилось, но иметь их хотелось. Двадцать пять календарных лет я не имел, а посему мог рассчитывать лишь на официально признанные неполадки в здоровье, которые позволят уйти по хорошей статье. Не открою тайны, сказав, что полное списание с военной службы можно было и купить. Некоторые, подчеркиваю некоторые, военно-административные медицинские деятели, вовремя просекшие коммерцию, на этом хорошо зарабатывали. Такса Североморского госпиталя колебалась от двух до пяти тысяч долларов. Как раз та сумма, которая тебе полагалась к выдаче на руки в виде выходного пособия при увольнении в запас по здоровью. Выйти на этих «врачей» было довольно сложно, только по знакомству, но вполне реально. Пара моих хороших знакомых пошла таким путем, и они получили все, что хотели за свои кровные. У меня денег в таком количестве не было, да я бы их и не дал. Поэтому отправился в госпиталь просто так, подлечиться напоследок бесплатно, провериться и все. Получится — хорошо, не получится — плакать не буду. Пенсии меня никто не лишит.
Не знаю, на горе мое или счастье, оказалось, что я и вправду нездоров. Болезнь моя больших проблем для меня не составляла, беспокоила нечасто, да я ее и списывал на мелочи жизни. Проще говоря, почти сорок суток у меня не могли найти левую почку. Сначала искали в старейшем на Северном флоте госпитале, в Полярном. Не нашли. Правда, подтверждая звание старейших, напоследок вставили мне катетер времен подводника Магомеда Гаджиева в самое главное мужское место. Учитывая, что само орудие пытки было ровесником легендарного подводника, дня три я ходил в гальюн со слезами на глазах, валидолом в кармане и двумя товарищами по палате, для поддержки. После этой процедуры начальник спецотделения госпиталя, где лечатся подводники, осознал, что технический уровень их медицинского учреждения не позволяет найти мой жизненно важный орган, и принял решение перевести меня в центральный госпиталь, в Североморск. Провалявшись две с лишним недели в Полярном, я заскочил на одну ночь домой, и уже утром следующего дня сдавался в плен в Североморском госпитале. Там началось все сначала, по прежней программе: анализы, рентген и прочие радости госпитальной жизни. Лежать пришлось еще месяц. За это время со скуки я изрисовал все отделение карикатурами, оформил огромную стенгазету для медсестер отделения на конкурс и прочитал половину больничной библиотеки. Почку тем не менее не находили. В конце концов, начальник отделения изыскал откуда-то страшно дефицитное и дорогое средство для проведения полной томографии моего бренного тела и пропавший орган обнаружили спрятавшимся в костях таза. Как она туда попала, никто внятно объяснить не мог, тем более что год назад она была на месте. Начальник отделения и мой лечащий врач, приняв в расчет мои заслуги перед отделением в плане художественного оформления и зная о желании уволиться, списали меня с плавсостава вчистую. То есть на корабль ни ногой. Чего как раз мне и не хватало для полного счастья. Выписался, и в родную базу. Атам…
Корабль готовился к выходу в море. Так, ерунда, подтверждение задач. Суток десять. Но голова у нашего командира побаливала. Увольнявшихся в запас надо было отправлять в отпуск. А кто тогда в море пойдет? Ведь увольнялась почти половина старших офицеров корабля… Командир БЧ-1, командир БЧ-2, командир БЧ-7, начальник химической службы, два управленца и еще тройка офицеров. Один кавторанг, пять капитанов третьего ранга, три ка-плея и один старший лейтенант. Кому пойти на выход штаб дивизии командиру нашел бы, но кого? Кто лучше, свои, с которыми не один месяц вместе в прочном корпусе сидел, или чужие ? Они, может, и хорошие, но чего от них ждать можно, не знаешь. Об этом контрольном выходе командир знал заранее, и посему со всеми своими «полугражданскими» офицерами провелпод-готовительную работу. Да особо никто и не отпирался, нас попросили по-человечески, и наша увольняющаяся братия в море пошла полным составом. А у меня между выпиской из госпиталя и выходом получилось аккурат трое суток, чтобы поцеловать жену и три ночи поспать не на казенной постели. Десять суток отморячили как положено, на одних учебных тревогах и отработках. Часа за три до прихода в базу командир вызвал нас на мостик, и после перекура мы по старой традиции выбросили в море свои фуражки в память о последнем выходе в море в ранге офицеров Военно-морского флота.