Мне не с чем сравнивать. Я не служил во флотах других стран. Я не принимал присяги другому флагу. Но теперь я точно знаю, почему писать мемуары о беззаветной службе Родине любят отставные адмиралы, а не «пятнадцатилетние капитаны». И еще очень хорошо понимаю, почему лоснятся улыбчивые морды высоких тыловых начальников, когда они уверяют страну с экранов телевизоров, что армия и флот сыты, обуты, одеты и обеспечены финансовым довольствием на три месяца вперед. Теперь я понимаю это даже лучше, чем тогда, когда служил. И еще я знаю, почему службу многие вспоминают добром только из-за друзей, и больше ни из-за чего.
Из всех офицеров моего экипажа один я увольнялся со всеми льготами. Тог-да я, еще наивный капитан 3 ранга, подозревал, что мне это поможет на гражданке получить квартиру и все прочее. Конечно, помогло. Один раз. Когда в налоговой службе после покупки квартиры меня как пенсионера, освободили от уплаты налогов на нее в размере… 8 рублей! Еще, конечно, проезд на общественном транспорте… Но сейчас не об этом. Мне как льготнику и денег начислили, естественно, поболее других. Намного. А если прибавить недоданные года за полтора продовольственные компенсации, нереализованные проездные документы и прочую шелуху — набиралась сумма, для российского офицера очень даже приличная. Финансиста экипажа мичмана Царева командир в отпуск решил отправить лишь после того, как тот нас рассчитает и денежные ведомости на руки выдаст. Царев мужик был ответственный, старой закалки, поэтому без лишних вопросов засел дома над нашими бумажками, а мы в свою очередь по малейшему его сигналу гоняли за необходимыми документами по всем инстанциям. За неделю мичман подбил нам все. До копеечки. И пошло-поехало…
Командующий флотилией адмирал Тимоненко, как я говорил ранее, моряком был хорошим, но человеком тяжелым и своенравным. Лето. Отпуска. И так денег нет получки с отпускными платить, а тут на шею бригада «гражданских» со своими претензиями на «войсковую казну». Тимоненко думал недолго, а просто приказал без его личного разрешения денег никому во флотилии не давать, а на подпись в первую очередь ведомости плавсостава, а увольняемых стравливать по одному-два человека в день, в порядке живой очередности. И чтобы восторжествовала социальная справедливость — штабам и прочим тыловым крысам деньги после всех! Вот какой я! Не адмирал — а сама честь и достоинство! И стучал адмирал себя по всем причинным местам, и выворачивал карманы, и лил слезы, что сам уже второй месяц бычки из пепельницы таскает, ибо не на что сигарет купить. Поэтому деньги будем делить по справедливости. А если учесть, что дело было в середине июня, а еще апрельские увольняемые были не рассчитаны, можно представить, что нас ждало. Финчасть разводила руками — нет денег, мужики, мы бы рады, но… увы. Командующий и командиры дивизий на построениях стучали себя в орденоносные груди: делаем все, что можем, мы в Москву каждые пятнадцать минут звоним, а они, подлецы, не отвечают. Тех, что в столице сидят, мы и так знали, а вот когда свои брешут, как собаки, обидно.
Страждующие обрести деньги, а с ними и свободу, увольняемые в запас с утра до вечера дежурили в финчасти флотилии, ужасно нервируя вальяжных мичманов-расчетчиков и кассирш с надменным взглядом. Оказывается, было от чего нервничать. Часам к одиннадцати утра в коридор выходит один из краснопогонных руководителей флотилийскими финансами и со скорбью в голосе объявляет, что сегодня денег не будет. Никаких и в ни каком количестве. Зря не стойте, идите по домам, короче — до свидания, до завтра! Народ, начиная от молоденьких мичманов и кончая седовласыми кавторангами, ворча и матерясь во весь голос, начинает помаленьку покидать помещение. И вдруг прямо перед обедом в кассу боком, стараясь спрятать лицо от присутствующих, прошмыгивает, кто бы вы думали, финансист нашей Краснознаменной дивизии! С чемоданчиком! А сзади вдоль стены за ним крадется еще один штабной мичман с портупеей. Значит, выделен для охраны. Ачего? Получки штаба, естественно! А как же речи адмирала?.. Да никак. Через полчаса, не прячась, в финчасть, выпятив вперед могучий живот, вползает еще один береговой мореплаватель в звании капитана первого ранга. Тот даже не считает нужным прятаться. Раздвинув всех животом, капраз подбирается к окошку кассы и начинает настойчиво стучать в нее кулаком.
— Эй, там! Открывайте! Капитан 1 ранга Хамов!
Окошко кассы приоткрывается, ровно на столько, чтобы пролез нос кассирши.
— Не кричите, пожалуйста. Вы по какому вопросу? Денег все равно нет.
Живот капраза начинает угрожающе колыхаться.
— Как так, нет?! А мои отпускные?! Моя фамилия Хамов! Штаб флотилии! На меня должна быть заявка!
Нос кассирши исчезает, чтобы через несколько секунд появиться вновь.
— Извините, пожалуйста, товарищ капитан 1 ранга. Да, вам деньги есть… Давайте удостоверение личности.
Капитан 1 ранга удовлетворенно крякает и, повернувшись к народу, окружившему кассу, самодовольно замечает:
— Еще бы мне не хватило!
Из окошка появляется ведомость. Капраз расписывается и вдруг замечает что-то, его не удовлетворяющее.
— Девочка! А почему мне начислили только за три месяца? Я же оформил отпускные документы за прошлый год, и с разрывом через три дня уже на этот. Мне надо за полгода деньги!
Кассирша опять извиняется, и через некоторое время из окошка появляется новая ведомость. «Полковник» расписывается, пересчитывает кучу денег и покидает финчасть, провожаемый злыми взглядами простых отпускников и увольняемых в запас, просиживающих в этом коридоре уже не первую неделю. После приходит еще один левый военачальник, потом еще. Потом прибегает мичман от очередного штабного героя, которому недосуг самому за деньгами бегать. И так весь день, хотя все ушедшие наивные каплей и «майоры» были уверены в том, что «денег нет». На следующий день вся история повторяется вновь. Через день для разрядки обстановки деньги дают какому-нибудь экипажу и паре-тройке увольняемых, а дальше история повторяется вновь. И так идут дни и недели. Одна за одной. Бывшие нужные и незаменимые офицеры и мичманы слоняются по гарнизону, продавая мебель и ненужные вещи, пакуя чемоданы и напиваясь от бессилия и злости по вечерам на последние копейки. Тебя уже нет. Ты уже, скорее, призрак, одетый в военно-морскую форму и путающийся под ногами. Раз тебя нельзя запихнуть в любой момент в прочный корпус, то ты уже не существуешь для «звездатых» товарищей. И выкручивайся сам, как можешь.
Через неделю наивного ожидания я понял, что надо идти другим путем. Противным, но верным и надежным. Для чего наскреб по сусекам немного наличности и, купив «пузырь» более или менее приличного коньяка, отправился к своему финансисту Цареву, который хотя и был уже отпущен в отпуск, но пока не уезжал по каким-то своим личным причинам. Царев, перед тем как прийти к нам в экипаж, долго служил в этой самой береговой финчасти, всех там знал и пользовался большим уважением. Коньяк мы распили, и в течение этого процесса выяснилось, что мичман Владимир Царев не идет в отпуск только по одной причине. Его попросили еще пару недель помочь подбить какие-то финансовые документы в том самом неприступном расчетном отделении, где ставили последнюю и самую главную подпись на ведомости, после чего можно было с таким же наглым капразовским видом лезть к кассе.
Побагровевший от принятого коньяка, Володя расчувствовался и посоветовал завтра с утра в финчасть не ходить. Спать спокойно, а идти часикам к семнадцати, захватив с собой не коньяк (жирно им будет), а литровку водки. Не самой дешевой, но и не отравы. Обозначив мне план действий на следующий день, Царев залез на антресоли и достал бутылку спирта…
Утром я не смог бы идти, даже если бы захотел. Очухавшись к обеду, я привел себя в порядок, плотно покушал и стал ждать часа «Ч», для похода в финансовое логово. К назначенному времени я вышел из дому, по дороге приобрел литровую бутыль водки «Асланов» неизвестной страны-производителя, батон недорогой полукопченой колбасы и направился к конечному пункту. Навстречу попадались знакомые горемыки из числа увольняемых. Они брели по домам, отдежурив с утра в финчасти и, естественно, получив привычный ответ, что денег нет. Так что шел я против течения.