— Эй, парень, не жалей бензина, — торопил кондуктор водителя. Автобусы спешили в столицу, чтобы развезти по домам народ, собравшийся в Найроби на торжества в честь Свободы.

Скоро они прибыли в Гитхиму. Каранджа сошел, а автобус пустился нагонять "Счастливчика", вырвавшегося вперед на добрых полмили. Каранджа заглянул в придорожную харчевню — полным-полно, люди прятались от дождя. Он пристроил мешок в уголке, прислонил к стене гитару и сел за свободный стодик. Подошел официант, Каранджа заказал чай, тушеное мясо и чапати — тонкие лепешки. Облокотившись о стол, он подпер голову руками и так сидел, не двигаясь, устремив неподвижный взгляд в пространство. Мухи сновали по столу, замирая у трещин, забитых крупинками просыпанного сахара, капельками масла, остатками мяса и кислой картошки. Ему принесли еду, и его чуть не стошнило от густого мясного запаха. Он отодвинул тарелку. Пригубил чай. Снова уставился на неровную поверхность стола, не замечая ни мух, ни липкой грязи в трещинах. У дверей толпились люди, поглядывали на небо, бубнили что-то о Свободе, о Джомо, о дожде. Каранджа перебирал в памяти головокружительную сумятицу дня, выуживая то один, то другой эпизод и стараясь уловить их связь и последовательность.

Он лишь смутно помнил все, что было до того, как Генерал Р предложил предателю выйти на помост. Рядом с Каранджей сидел Мваура, позади них — Лейтенант Коинанду. Они обменялись быстрым заговорщическим взглядом и оба уставились на Каранджу, Тут он сообразил, что слова Генерала были адресованы ему, и немедленно связал их с предупреждением, полученным от Мумби. Он подумал, что ему следует встать и категорически опровергнуть подозрение. Но страх пригвоздил его к земле. Едва он поднимется, толпа разнесет его в клочья. Ему представлялось, как тысячи рук разрывают его тело. Вот чего он опасался, когда узнал об отъезде Томпсона, — власти черных. Люди, изгнавшие томпсонов, были опасны и для него, внушали ему страх. А потом появился этот человек, Муго, и избавил Каранджу от опасности. Мваура нагнулся к Карандже, сверля его сузившимися от злобы глазами, и буркнул: "Он спас тебя", — и тут же исчез в толпе.

Вспоминая теперь об этом, Каранджа похолодел. Однажды, еще в детстве, ему случилось видеть, как собаки задрали кролика. Они разорвали его на части и разбежались, унося в зубах окровавленные куски. Да, быть бы ему кроликом, не подоспей Муго!.. Но почему я страшусь смерти? — спрашивал он себя, вспоминая, скольких людей он и другие полицейские лишили жизни по приказу белых офицеров. Он палил в людей, не раздумывая, как, не раздумывая, охотник бьет зверя. Поначалу расстрелы возбуждали его, он чувствовал себя заново рожденным, будто приобщался к высшему могуществу, символом которого был белый человек. Со временем сознание своей власти над людьми, своего права лишать их жизни — так легко, стоит лишь нажать на спусковой крючок — превратилось в привычку, в необходимую потребность. Теперь он лишен этой власти. И Мумби окончательно его отвергла. Чего же ради Муго спас ему жизнь? Он снова отхлебнул из стакана. Чай уже остыл, Каранджа отодвинул его. Жизнь была пуста и беспросветна, как мрак и туман, окутавшие землю. Он заплатил за еду, к которой не притронулся, поднял мешок и гитару и пошел к двери.

— Эй! — окликнул его официант. — Вы забыли сдачу.

Каранджа вернулся, не считая, взял деньги и вышел на улицу. "Она даже не позволила мне поглядеть на сына, — с грустью думал он, шагая в сторону Гитхимы. — А с чего это вдруг мне захотелось его увидеть?" Раньше он никогда не испытывал такого желания. Мимо, едва не задев его, пронесся автомобиль. Каранджа отшатнулся к обочине, пошел дальше, цепляясь за растущие вдоль дороги кусты. "Томпсон уехал, я потерял Мумби…" Мысли беспорядочно перескакивали с одного на другое. События его жизни возникали в воображении и тут же исчезали. А что, если Кихика воскреснет и встанет сейчас перед ним на дороге? Каранджа вздрогнул, испуганно покосившись на темный кустарник. Дождь утих, перейдя в едва заметную неровную изморось. Одежда тяжело набухла и прилипала к телу. Он ходил смотреть на повешенного Кихику… Тщетно искал он в сердце хоть какое-то подобие жалости или сочувствия к погибшему другу — ничего, только отвращение. Труп был омерзителен. Рои мух на страшных, тронутых тленом губах… Но цикто уже не был властен над этим телом… Это и есть свобода? — спрашивал себя Каранджа. Смерть похожа на свободу? А отсидка в лагере — тоже свобода? А разлука с Мумби — свобода? Вскоре он сознался в том, что принимал присягу и, спасая свою шкуру, вступил в полицию. Свое первое задание он выполнял в капюшоне. Белый мешок с двумя щелками для глаз закрывал его целиком. Во время допросов заключенные шли чередой мимо людей в капюшонах. Кивком головы предатели указывали на тех, кто связан с мау-мау.

И сейчас в темноте Каранджа отчетливо увидел перед собой самого себя в капюшоне. Он даже мог протянуть руку и дотронуться до прорези у глаз. "Мне все это только грезится!" — подбадривал он себя. Он был уже рядом с железнодорожным переездом. Вдали послышался шум поезда. Как они с Гиконьо бежали тогда на станцию! Шум приближался, усиливался. Однажды людей согнали из окрестных деревень на рунгейский полустанок для дознания и обыска. Один за другим они проходили мимо него, скрытого от них капюшоном, и он выдал многих, наслаждаясь сознанием того, что его никто не видит. Мысли вновь перескочили на сегодняшний митинг. "Похоже, он смелый человек", — сказал он о Муго. И она, Мумби, с ним согласилась. Призрак Муго на помосте предстал перед ним, сливаясь с силуэтом в капюшоне. Каранджа остановился у переезда, думая о том, сколько пар глаз впилось в Муго на митинге. Поезд был уже близко, визжали колеса на стыках рельсов. Скрежет этот заставил его пошатнуться, как и тогда, много лет назад, на рунгейском полустанке. И он ощутил на себе множество злых глаз, уставившихся на него из темноты. Поезд был всего в нескольких ярдах от переезда. Каранджа сделал шаг вперед. И тут поезд со свистом пронесся мимо него — огни, локомотив, вагоны — так близко, что воздушной волной его отбросило назад. Земля мерно дрожала под ногами. Когда поезд исчез вдали, тишина вокруг стала еще бездоннее, ночь — еще темнее.

МУГО

Если бы можно было сбросить с плеч эту тяжесть, побежать, подставить тело дождевым струям!.. Мумби медленно шла, задыхаясь под бременем невеселых дум. Известие о признании Муго доконало ее — слишком много для одного дня! В госпитале Гиконьо не произнес ни слова, сделал вид, что не замечает ее присутствия. "Думает, я заискиваю, чтобы он позволил мне вернуться в его дом, — горько подумала Мумби, увидев, как он зажмурился и отвернулся к стене, притворяясь, что спит, едва она подошла к его койке. — А я не вернусь, не вернусь, даже если он будет ползать передо мной на коленях!" Домой она пришла мокрая до нитки. Мбугуа и Ванджику дремали у очага, ребенок спал на полу. Что может быть отраднее домашнего уюта после грязи, тумана и дождя! Мумби молча сбросила мокрую одежду, не задумываясь над тем, что делает.

— Как он? — робко спросила Ванджику, когда Мумби подсела к огню.

— Не пойду к нему больше! — выпалила Мумби таким тоном, будто родители виноваты в ее непрекращающихся бедах. — Даже если узнаю, что он при смерти.

— Оглядись, ступая на тропу, — возразила Ванджику, и голос ее звучал неодобрительно. — Чтобы я таких слов не слышала в моей хижине! Помни: он останется твоим мужем до тех пор, пока не потребует назад выкупа.

— Мужем? Никогда!

— Замолчи!

Постепенно Ванджику удалось утихомирить дочку, и Мумби согласилась навещать Гиконьо, пока он не выпишется из госпиталя.

— Хорошо ли оставлять больного без ухода? Даже с врагом так не поступают. Кроме того, ты можешь ходить в Тиморо не одна, а с Вангари. У этой женщины сердце, какого не сыщешь.

Чувствовать, что ты нужна кому-то, было приятно. Мумби умиротворенно внимала словам Ванджику, которая теперь принялась подробно пересказывать, что случилось на митинге, что сказал Муго. Мбугуа по-прежнему клевал носом — отец совсем одряхлел и оживлялся, только когда Кариуки приезжал на каникулы. Выслушав рассказ матери, Мумби поняла: она должна что-то предпринять. "Но что я могу сделать?" — урезонивала она себя. Она разомлела от тепла, ее клонило ко сну — она утомилась за день. Все ее существо, все тело, каждый сустав налились усталой истомой. Ей хотелось прикорнуть на коленях у матери, хотелось, чтоб ее приласкали. "Что же я могу поделать?" — снова спросила она себя, зная, что никто не ответит на этот вопрос. И под мерный шум дождя, шелестевшего по соломенной крыше, она блаженно отдалась сладкой дреме, ленивому забытью, избавляясь от необходимости думать, решать, действовать. "Я повидаюсь с Муго завтра. Да он и сам был при том разговоре — знает, что его ждет, — сонно размышляла она, стеля себе на полу, рядом с ребенком. — Ночь такая темная, и дождь все не унимается".