Гуляя по пыльным улицам, приглядываясь к прохожим, заходя на базары, в банки и духаны, заводя случайные разговоры с официантами и продавцами, Натан в который раз ловил себя на мысли, что его тянет домой. Сам не заметил, как Нью-Йорк стал ему родным городом.

Глава 6

– Привет! Лаба дена!*(приветствие по-литовски) Шалом! Молодец, Натик, что позвонил. Сколько же лет прошло с тех пор, как мы не виделись?

– Пять.

– Вот так да! А ты, чувакас**, почти не изменился за эти годы.

(**Чувакас – литовский молодежный жаргонизм. Производное от русского слова «чувак».)

– Ты тоже. Только, гляжу, появились морщинки на лбу.

– Да, брат. У нас в стране сам видишь, какая жизнь. Балаган! Все на нервах.

Они похлопывали друг друга по плечам, улыбались. Томас – ростом чуть выше Натана и пошире в плечах. Он был в шортах и футболке. В руке держал снятые солнцезащитные очки.

– Сядем здесь или хочешь пойти в более серьезное место? – спросил Томас. – В ресторан или в стриптиз-клуб? У нас тут все это тоже есть, не хуже, чем в твоей Америке. Знаешь, что сказал Бен-Гурион, когда к нему прибежали перепуганные министры с новостью, что в Эрец-Израэль – на Святой Земле! – арестованы первые бандиты и проститутки?

– И что же сказал Бен-Гурион?

– Сказал: Барух Ашем, слава Богу! Значит, Израиль стал нормальным государством. В нормальной стране, говорит, должны быть не только свои праведники, но и свои преступники. Вот так. Ладно, где же мы приземлимся?

– Давай пока обойдемся без ресторанов и стрип-баров. Вон подходящее местечко, – Натан кивнул в сторону открытого кафе неподалеку, и приятели направились туда.

Томас – друг детства и юности, в Вильнюсе жили в одном пятиэтажном доме, учились в одном классе. Отец Томаса был литовцем, мать – еврейкой. Внешне Том был похож на отца: такие же простоватые черты лица, светло-русые волосы и серо-голубые глаза. Элегантные, густые усы. По темпераменту, однако, пошел не в уравновешенного, флегматичного отца, а в мать: такой же, как и она, деятельный, с живым умом.

Том был практичен и хитроват, в Натане же ценил его стремление к утонченности во всем, доходящее до самолюбования, и его любовь к независимости.

Когда-то они были верными друзьями. Том был готов за Натана в огонь и в воду. Заступался за Натана перед антисемитами-старшеклассниками, за что не раз был жестоко побит.

Родным языком Томаса был русский, но густо нашпигованный литовскими жаргонными словечками, всякими там «чувакас, ништякас, лохас».

Он окончил автодорожный техникум. Но по специальности работал недолго и подался в коммерцию: пробовал что-то продавать сам, пока не связался с каким-то аферистом, который сбывал угнанные автомобили. Был арестован, посидел в следственном изоляторе, к счастью, от тюрьмы отвертелся. И уехал с родителями в Израиль.

Теперь жил в Хайфе, где они сейчас и встретились.

...На столике стояли два бокала с холодным пивом, в блюдцах поблескивали оливки.

– Ты надолго в наши края? – спросил Том.

– Не знаю, что и ответить. У меня открытый билет. Планировал на две недели. Но бабуля стала плакать, просит, чтоб побыл с ней еще. Наверное, останусь ненадолго. Жалко ее.

– Сколько бабе Лизе годов-то? И с головой у нее все в порядке? Вот это женщина, уважаю! Хоть она и не любила меня никогда. Помнишь, как она когда-то вмешалась и расстроила мой роман с твоей Светкой? Н-да... Спрашиваешь, как мои предки? Слава Богу, все ништякас. Отец подрабатывает – помогает одному арабу устанавливать кондиционеры, мама присматривает за детьми в ортодоксальной семье. Они сейчас отправились в круиз по Средиземному морю, жаль, что ты не повидался с ними. А как твои, в Канаде?

Расспросы о родных чередовались с воспоминаниями детства и юности.

– А помнишь «сделку века»: как мы поменяли мой магнитофон на мотоцикл? Потом ездили на нем вокруг дома ночью без глушителя, и сосед грозился вызвать ментов. А мы ему: «Атсипрашау, извините, чувакас, но в мотоцикле мотор очень старый»... А помнишь, как пошли в поход, напились и решили переплыть Неман? Ты еще, пьяный, ругался с капитаном какого-то корабля, прямо на фарватере, мол, что тебе плавать мешают. Ха-ха-ха!..

– Да, было дело...

– Я слышал, что ты стал писателем. Это правда?

Натан поморщился: в доме престарелых у бабы Лизы все просят его книгу с автографом. Старушки из Аргентины и Румынии, не знающие русского и почти не владеющие английским, – и те просят. Раввин, который приходит в дом престарелых по пятницам перед Шаббатом, чтобы зажигать там свечи и читать субботнюю молитву, узнав, что Натан – писатель, тоже попросил у него книгу. И медсестры, и санитары. Словом, баба Лиза «раскрутила» своего внука. Не сходя с места.

Официантка из бара, где он часто пьет кофе, вчера спросила: «Вы – Натан Армель?». Оказывается, она читала его роман и узнала Натана по фотографии на его сайте. И рассказала об этом подружкам-официанткам. Вот так приходит земная слава...

– Да, пишу, пачкаю бумагу... Расскажи лучше о себе. Чем занимаешься?

Том обратил улыбчивое лицо к солнечным лучам, проникающим под парусиновый навес. Снова надел солнцезащитные очки.

Эти постоянно снимаемые-надеваемые очки сейчас немного раздражали Натана. Как раздражала его и новая манера Тома часто оглядываться по сторонам. Будто бы он кого-то ждал или от кого-то скрывался.

– Что о себе? По-прежнему холост, детей нет. Сейчас владею одним серьезным бизнесом. Очень опасным. Но очень нужным, – загадочно ответил Том.

– Ну, колись, чувакас, давай.

Том помолчал, что-то взвешивая в уме:

– А знаешь что? Мы с тобой, Нат, обязательно должны встретиться еще раз. Узнаешь про мой бизнес. Тебе, как писателю, это будет интересно. Я вот еще о чем думаю: не отдохнуть ли нам вместе пару дней в Эйлате? Я давно собираюсь в отпуск. А теперь и повод появился. Можем поехать туда сразу после Дня Независимости. Согласен?

Глава 7

Натан продолжал вникать в жизнь дома престарелых.

Этот трехэтажный дом располагался на окраине города. Этаж проживания зависел от состояния здоровья его обитателя.

На первом этаже находились те, кто очутился здесь после операций и поначалу нуждался в реабилитации, усиленном медицинском уходе. Эти были временщиками. Многие из попавших на первый этаж через месяц-другой восстанавливались и благополучно возвращались домой.

Второй этаж – ПМЖ, для тех, кто пришел сюда доживать свой век, долгий ли, короткий, – кому как суждено. Большинство из обитателей второго этажа были в относительно здравом уме, могли самостоятельно передвигаться, или хотя бы самостоятельно есть и пить.

Третий этаж – для самых тяжелых, кто уже мало что или вовсе ничего не понимал, кого кормили с ложечки или через трубку и возили на креслах-каталках. «Баклажаны» – так называли тех несчастных.

Баба Лиза обитала на втором этаже. Прожив здесь пять лет, причисляла себя к ветеранам.

Все, кто на втором, конечно, знали, что рано или поздно очутятся там, наверху. В случае, если не умрут раньше переезда. Словом, выбор был небогат: либо прямиком на кладбище со второго, либо – к «баклажанам», на третий. Перемещение на третий этаж многие воспринимали как большее наказание, чем сама смерть. Во всяком случае, так заключил Натан из их реплик.

Шел Пасхальный пост, окончания которого большинство старичков ждали с нетерпением. Мучились из-за того, что приходится есть мацу вместо хлеба. Маца хоть и символ, и когда-то сорок лет спасала народ от голода в пустыне, но крошки забиваются под зубные протезы. Деснам больно. Поэтому приходится припрятывать в комнатах хлеб и тихонько носить завернутые в салфетки мякиши в столовую. За это нарушение, конечно, обеда не лишат, хлеб не отнимут и к «баклажанам» не отправят. Медсестры делают вид, что ничего не замечают. Ешьте, бабульки и дедульки, на здоровье. Только, чтоб тихо.