– Поэтому я должен везти его домой с открытой раной?! – возмутился Сергей.

– Так решил хирург. Можете с ним объясниться.

– Серега, что случилось? – встревоженным голосом спросил Борис Степанович, пытаясь понять из-за чего перебранка.

На тумбочке у кровати стоял телефон. Сергей набрал номер:

– Я хочу поговорить с хирургом! Да, лично с ним. Что? Хирург на операции? А когда он освободится? Не знаете? Что ж, я подожду. Передайте ему, что Борис Сухоцкий остается в госпитале, – он бросил телефонную трубку. Посмотрел на отца.

Борис Степанович лежал, прищурив правый глаз под густой бровью. Что-то соображал. Встал и, шлепая по полу босыми ногами, пошел к мешку с вещами. По всему было видно, что решение им принято окончательно и обсуждению не подлежит.

– Погостили и хватит, нужно и честь знать. Тем более, завтра Люда приезжает. Что же: приедет – а меня дома нет?

– Ваш отец уже здоров, если рвется из нашего госпиталя, – пошутила медсестра. – До свидания.

...В солнечном луче радужно переливались пылинки. Борис Степанович одевался. Натянул джинсы, надел свитер. Сел.

– Надень мне носки и ботинки. Завяжи покрепче. Вот так.

– Хотите отвезти отца домой на машине госпиталя или на своей? – спросили Сергея в ординаторской. – На госпитальной безопасней, но придется долго ждать. Если на своей – мы никакой ответственности за больного не несем.

Когда Сергей вернулся, отец сидел на стуле.

– Ждать машину целый час?! – Борис Степанович зацокал языком.

Вошел парень в спецовке, достал из сумки какой-то электроприбор и отключил телевизор. Следом за ним появилась санитарка – сняла с кровати грязное постельное белье и стала застилать чистым. Эти незначительные изменения Бориса Степановича успокоили. Домой! Он свободней вздохнул, уселся поудобней.

– Ну, что адвокат? – спросил он Сергея.

– Сказал, что есть шанс. Он выдвинет судебные иски против гастроэнтеролога, против госпиталя и против хирурга. Представляешь, – иск на миллион долларов!

– Спасибо Америке – стану миллионером. А госпиталь-то за что судить?

– В этом госпитале тебе делали тест. А главное – с госпиталя можно слупить много денег. Так адвокат объяснил.

Борис Степанович почесал за ухом:

– Понятно. А хирурга за что судить?

– Не знаю. Адвокат сказал…

– Аблакат, аблакат, – передразнил он сына. – Хирург ведь мне жизнь спас!

Сергей пожал плечами:

– Ладно, папа. За это дело пока еще никто не взялся.

Наступила тишина. Санитарка, застелив кровать, вышла.

– Ты где вчера шатался? – Борис Степанович посмотрел на сына в упор.

– Сказал же, был у адвоката, – буркнул Сергей и отвел глаза.

– В девять часов вечера? – Борис Степанович снова сжал кулак и стал им постукивать по подлокотнику. – Что, в шароварах засвербило? Смотри, Серега, чтобы потом не пришлось раскаиваться.

Некоторое время сидели молча. Из коридора потянуло запахами жареной рыбы, кофе.

– Ты масло в машине давно менял?

– В прошлом месяце.

– Вот и хорошо. Я вижу, мы тут до третьих петухов сидеть будем.

Борис Степанович поднялся, надел куртку. Еще недавно облегавшая его крепкое тело, куртка теперь болталась на нем. Невысокий, бледный, с брезентовым мешком в руке, в эту минуту отец был почему-то похож на вернувшегося из лагеря…

– Идем, сынок, – и направился к выходу.

Остановился у кровати, где лежал безумный старик:

– Ну что, Иван Иваныч, подсахарил ты им в эту ночь, а? Ладно, будь здоров.

Вышли в коридор. Навстречу шли врачи, медсестры, санитары. Завидя Бориса Степановича в полном боевом облачении, восклицали:

– Борис, вэри гуд!

Он улыбался в ответ. Сергей двигался рядом, в полушаге.

– Борис, олл райт!

Отец вдруг остановился. Опустил мешок на пол. Сергей, было, рванулся, чтобы подхватить его под руки, но… На лице Бориса Степановича промелькнуло выражение какого-то тревожного любопытства. Он приподнял полу куртки. Сунул руку в карман джинсов. Через несколько мгновений его брови раздвинулись, в глазах вспыхнули веселые огоньки. Он бережно вытащил из кармана что-то в блестящей обертке:

– Барбариска…

Эпилог

Прошло два года.

Борис Степанович продолжает подрабатывать в том же овощном магазине. Обещанных миллионов он так и не получил. Адвокаты поначалу брались с охотой, сулили крупные барыши, уверяли, что дело верное. Но, изучив в подробностях все документы, отказывались. Одни считали, что дело шаткое, нет гарантий, других не привлекала сумма гонорара, третьих – еще что-то.

Внешне Борис Степанович мало изменился. Разве что прибавилось седины. Но все та же мужицкая хватка, тот же широкий разворот плеч. Правда, те, кто знал его раньше, замечают, что нет былой уверенности в его когда-то пружинистой походке, в движениях появилась осторожность.

Каждую субботу утром он ждет звонка от Сережи. Разница во времени Нью-Йорка с Парижем шесть часов. Поговорив с сыном, идет к реке. Бредет вдоль набережной.

Правильно ли он поступил, уехав в Америку? Снова и снова Борис Степанович задает себе этот вопрос. Ведь уезжал не ради денег. Захотел стряхнуть с себя «пенсионную пыль». Прожить пусть короткую, но еще одну новую жизнь – в Америке. А главное – уехал ради сына. Он считал, что увезти Сергея в Америку и дать ему шанс – это, пожалуй, последнее существенное, что он может для него сделать. Надеялся, что Сергею в Америке понравится, что он там найдет себя, сделает карьеру. С его-то способностями! Однако вот как все обернулось... «Серега-Серега. Непонятно, как ты там теперь живешь со своей мадам – то сходитесь, то расходитесь. Толком нигде не работаешь. Изуродовал жизнь себе, Оле, нам…»

Над рекой реют беспокойные чайки, волны с грохотом разбиваются о прибрежные валуны. Борис Степанович приглаживает свои поредевшие волосы и идет на работу в магазин.

……...................................................................................................................

Оля нашла новую работу. Съездила в Киев, к родным. Пришлось им признаться, что рассталась с Сережей, и недавно у нее появился другой мужчина. Услышав печальный рассказ дочери, Олина мама сказала: «Твой Сережа – человек по-своему благородный, способный на порывы. Но все это лишь до тех пор, пока не задеты его личные интересы. Он – эгоист, в первую очередь любит самого себя. Я всегда была против вашего брака…»

Город, несмотря на все перемены, по сути, остался прежним – все узнаваемо, все родное. Но после Нью-Йорка Киев показался маленьким провинциальным городком, а себя Оля там почувствовала чужой – никуда не выкинуть семи лет иммиграции. Многое в Оле изменилось: киевская беззащитная девочка исчезла – появилась самостоятельная, зрелая женщина, которая привыкла полагаться только на себя.

...Обратный путь из Киева в Нью-Йорк лежал через Париж. Два часа Оля провела в аэропорту Шарль-де-Голль. В баре выпила чашку кофе, попросила сдачу мелочью. Достала из кошелька бумажку с какой-то записью и, подойдя к телефону, набрала номер. После нескольких гудков на том конце провода ответил на французском скрипучий старушечий голос. Повесив трубку, Оля вернулась в зал ожидания.

Села в кресло. Ждала. Сейчас он войдет. Своей уверенной походкой. Поглаживая небритый подбородок. Приблизится и... В проеме появилась мужская фигура. Олины глаза широко распахнулись, сердце забилось… Незнакомый мужчина с дипломатом в руке прошел мимо.

Объявили посадку на Нью-Йорк. Зал ожидания опустел. Оля достала из сумочки билет. Встала и перед тем как пойти, бросила последний взгляд в безлюдный коридор.

Сережа. Милый. Родной.

2005 г.