Начальник кафедры анатомии профессор Тонков носил воинское звание  генерал-лейтенант Советской армии, но и до революции он уже был начальником этой кафедры и царским генералом. Тонков требовал от нас всегда отвечать без запинки. Он мог, войдя с преподавателем (обычно это был полковник) в анатомичку, где мы занимались около препарированного трупа, взять пинцет, ткнуть им в любое место на трупе и, обратившись к какому-нибудь слушателю, потребовать, чтобы тот перечислил на латыни название каналов, связок, сосудов и т.п., расположенных в том месте, где находится пинцет.

Стоило чуть запнуться, Тонков тут же тыкал пальцем в другого слушателя. Как правило, чётко никто не мог ответить. Тогда он спрашивал: «Кто парторг, кто комсорг? Почему плохо готовятся?». Оказывается, Тонков недавно стал кандидатом в члены ВКП(б). Хотя ему было уже больше семидесяти лет, он, бывший царский генерал, недавно вступил в коммунистическую партию.

Каждую лекцию, с которой начинался у слушателей Академии очередной раздел в курсе анатомии, он всегда читал сам. Кроме того, он был автор учебников по анатомии, по которым учили анатомию все медицинские ВУЗы страны. И вот, пришёл однажды генерал-лейтенант Тонков к нам на первую лекцию по анатомии, а в руках у него журнал «Большевик» (позже этот журнал стал  называться "Коммунист"). Тонков уже был старик, весь трясётся, трясущимися руками кладёт этот журнал на кафедру и говорит нам: «Я молодой большевик…».

Остальные лекции по анатомии нам читали другие профессора. Читали по-разному. Когда читал лекции профессор Куняев, то все спали. Мы тогда пожаловались в учебный отдел, чтобы Куняев нам не читал анатомию. Помню, что начальник учебного отдела пришёл на его лекцию и … тоже уснул!

Но зато, очень хорошо читал лекции профессор Курковский. Читал всегда интересно, хотя анатомия – это такая скука! Вот у Курковского на лекциях никогда не спали. Иногда он стучал длинной указкой по полу и говорил: «Спящие, проснитесь, сейчас интересное говорить буду!» И говорил.

Когда мы изучали половые органы, то нам демонстрировали препарат: половой член коня, причём он каким-то образом был засушен в возбужденном состоянии, а длина его была примерно сантиметров сорок. По поводу этого препарата Курковский стучал указкой по полу и говорил: «Вот это вещь…»

Анатомию мы учили полтора года. По вечерам сидели около трупов и зубрили, и зубрили ….

Среди светил

Вообще в академии были сплошные светила медицины. Большинство учебников для студентов – медиков были написаны профессорами Академии.

Я слушал лекции знаменитостей медицины того времени: Тонкова, Воячека, Шевкуненко (оперативная хирургия), Гирголева (общая хирургия), лауреата сталинской премии  Орбели – физиолога, академика, действительного почетного члена Кентерберийского университета и так далее.

Я хорошо помню генерал-лейтенанта медицинской службы, профессора Воячека, о котором я писал, когда вспоминал Ленинград в 1944 году. Воячек был генералом, профессором ещё до революции, был знаменитым специалистом на весь мир, его даже приглашали лечить итальянского диктатора Муссолини. Хотя СССР и не имел дипломатический отношений с Италией, но его послали в Италию, он Муссолини лечил и якобы получил за это автомобиль. Вообще, говорят, что у него было много автомобилей и все подаренные. Хотя, может быть, все это легенды, которыми обрастают многие выдающиеся личности.

Даже когда в 1953 году я, окончив академию, «загремел» на Таймыр, он всё ещё работал и возглавлял кафедру, причём пристроил к своему дому на улице Клинической за свой счёт два  этажа, где расположилась лучшая в академии аудитория и музей.

У Воячека кроме новых методик операций на внутреннем ухе и в носу, были мази его имени и капли в нос.

Когда я учился на его кафедре, наверное в 1950 или 1951 году, мне довелось обратиться к нему за помощью, с тем, чтобы проконсультировать мою старшую сестру Лилю, которая плохо слышала.

Лиля жила в Москве, она давно плохо слышала, у неё был отосклероз – это  когда слуховые косточки: молоточек и наковальня, которые должны быть подвижные и передавать колебания барабанной перепонки на слуховой нерв, теряют свою подвижность и срастаются между собой. Лиля в Москве уже ходила к врачам, и ей сказали, что необходимо делать операцию. Она этого боялась, ведь операцию должны были делать под микроскопом, а техника была ещё не очень развита: ни лазеров, ни ультразвука, ни телеэкрана, на котором всё было бы видно. И она попросила узнать, сможет ли её посмотреть знаменитый на весь мир профессор Воячек. И мне это удалось.

Мы как раз на этой кафедре со своими преподавателями - полковниками вели консультативный приём больных. Мой преподаватель сумел вписать Лилю Звягину в список больных, подлежащих консультации профессора. Лиля приехала из Москвы в назначенное ей время, пришла на кафедру и ждала своей очереди на осмотр профессором. На кафедре был большой зал, в котором по периферии стояли столики для консультации, около столиков находились больные. Когда профессор Воячек через весь зал семенил к нашему столику, то Лиля сказала мне, что боится за профессора, а вдруг он не дойдет и упадет. Но он дошёл, посмотрел и сказал, что операция на ухе неизбежна.

Потом в Москве она сделала операцию и стала слышать, но сначала очень громко, так что ей мешал шум, а потом лучше. Правда через лет  десять, она снова стала хуже слышать, но профессор Воячек к тому времени уже умер.

Еще нам читал лекции генерал-лейтенант Павловский, академик, биолог, лауреат Сталинской премии. Кстати, об академике Павловском. Он был уже старый, полный, с седой бородой. Ещё в 1905 году он возглавлял экспедицию сотрудников Военно-Медицинской Академии в сибирскую тайгу, где им был открыт возбудитель таёжного энцефалита – клещ. Павловский был глухой, но читал нам все вводные лекции. У меня даже есть фотография Павловского на кафедре, которую я сделал во время его лекции.

Как-то раз, когда я в очередной раз был назначен в состав военного патруля для несения службы  в Ленинграде,  нам дежурный по Ленинградской комендатуре рассказал забавный случай, связанный с академиком Павловским.

Однажды этому майору, когда он дежурил по комендатуре, позвонил патрульный с Невского проспекта и доложил, что по Невскому гуляет генерал-лейтенант с седой бородой, при погонах и в шляпе. Начальник патруля, лейтенант, побоялся сделать замечание генерал-лейтенанту. Тогда дежурный сказал ему: «Жди меня, я подъеду на машине».

Он подъехал, подошёл к генерал-лейтенанту Павловскому строевым шагом, отдал ему честь и сказал: «Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться». Тот ему кивнул, и тогда майор ему сказал: «Товарищ генерал, вы по ошибке вместо фуражки одели шляпу». Генерал потрогал шляпу и сказал: «Да, да».  Майор предложил генералу отвезти его на машине домой переодеваться и Павловский согласился.

А с академиком Орбели я имел счастье здороваться за руку.

Я был на первом курсе, и был еще тогда младшим лейтенантом. Регулярно мы ходили в наряды: или начальниками патрулей, или помощниками дежурного по академии. Дежурным обычно назначали какого-нибудь подполковника медицинской службы с факультета усовершенствования врачей. Дежурный по Академии должен был утром встречать начальника Академии и докладывать ему.

И вот, мой дежурный полночи тренировался как подойти, как доложить и очень переживал по этому поводу. Ведь он был врач, а не строевой офицер, и  давно забыл азы строевой подготовки. А я ведь только что прибыл со строевой должности, я был настоящий строевой офицер, все это знал и умел, поэтому целую ночь показывал подполковнику, как надо действовать при докладе начальнику Академии.

Под утро он сказал мне, что пойдет проверять караулы, а я должен буду встретить начальника Академии. Мне это было запросто.

Вот я и встретил академика в роскошном вестибюле с колоннами. Скомандовал: «Смирно!», хотя там был только один часовой у знамени, и доложил ему как положено, а он мне пожал руку, хотя этого обычно строевые начальники не делали. И я долго хвастался, что пожимал руку всемирно известному ученому, академику, лауреату.