Переживали мы с Инной ужасно.  Особенно переживал Иннин папа – Лев Наумович, тем более, что он был после инфаркта. Но, все же, я получил диплом с отличием, в котором были указаны новые для меня имя и отчество^[31]. А что было с назначением – особый разговор

В Хатангу!

Итак, в июне 1953 года я стал врачом, старшим лейтенантов медицинской службы, обладателем диплома с отличием.

Все государственные экзамены я сдал на «отлично», а основы научного коммунизма – «отлично с отличием». Согласно приказу министра обороны я имел право выбора места службы.

Из Москвы  приехала комиссия из отдела кадров, которая  и вызывала всех для получения назначения к новому месту службы. Но несколько человек, три или четыре, были направлены за назначением в Москву, в отдел кадров. Из нашей группы в Москву поехали два человека: я и Леша Какурин.

Сидели мы в коридоре отдела кадров около двери, которую нам указали.  Вдруг, в другом конце коридора, открывается дверь и оттуда вызывают Какурина. Он в недоумении пошел и скоро радостный вышел: получил направление в воинскую часть под Ленинградом. С ним всё было ясно. Отец его жены – полковник, работал в центральном военном медицинском управлении. Хотя он во время войны завел себе  другую жену, а прежнюю жену с дочкой бросил и никогда больше их не видел, он, все же, помог зятю с назначением на службу.

Интересна дальнейшая судьба Леши Какурина. Он служил в полку врачом и мечтал попасть медсанбат хирургом. И вдруг приходит приказ о его направлении в институт медико-биологических проблем. Он попал в этот секретный институт, а потом стал заниматься обеспечением космических полетов. Там он защитил две диссертации, стал доктором наук и даже лауреатом Государственной премии за обеспечение длительного полета в космосе.

А я со своими родителями без связей, со своим «пятым» пунктом^[32] сидел у двери отдела кадров и ждал. Наконец меня вызвали и предложили поселок Хатанга в Арктике. Я был в шоке.

У меня жена, ребенку два с половиной года, какая там  Арктика с ее полярными ночами и  морозами 40-45 градусов! Я решил отказаться и обратиться к начальнику политотдела. Перед этим я доказывал, что имею право выбора, а мне говорят: «Конечно, вот вам выбор – Хатанга на полуострове Таймыр, или мыс Шмидта, что ещё дальше».

Позвонил я по телефону Инне, а она и говорит: «Поедем, причем с ребенком».

Но, всё же, я решил пойти к начальнику политотдела. В коридоре встретил полковника – начальника другого курса в академии. Так он сказал тогда, что мне повезло, что люди туда стремятся из-за двойной выслуги лет и двойного оклада. Причём,  стремятся пожилые, чтобы заработать выслугу лет для пенсии. «А ты молодой, тебе так повезло!».  Ну, я и согласился.

Стали готовиться, собрали огромный багаж, с кастрюлями, крупами и тому подобными продуктами. Поезда туда не ходили. Добраться можно было только самолетом, причем не пассажирским, а грузопассажирским, и только из Москвы с аэродрома полярной авиации.

До Москвы мы ехали поездом. Остановились у моих родителей в их московской деревне Перово поле. Моя мама пришла в ужас и стала отговаривать Инну, чтобы она не летела на «такой Север» с маленьким ребенком. Алику тогда было всего два года. Но Инна была непреклонна: «Я везде вместе с Митей», отвечала она на эти уговоры.

Чтобы вылететь самолетом полярной авиации, надо было обратиться в управление полярной авиации ГлавСевМорПути. В этом управлении был медицинский отдел, возглавлял его не молодой, но бравый очень приветливый полярный врач, еврей, конечно, который побывал на северном полюсе. Он подбодрил меня, правда, приврав и приукрасив условия жизни в Арктике.

Вот с таким настроением  мы втроем полетели на север. И летели целых десять дней.

Часть 5. Арктика

Летим в Арктику

В августе 1953 года моя жена Инна, я и наш двухлетний сын Алик вылетели из Москвы на север, на полуостров Таймыр, в поселок Хатанга, к новому месту моей военной службы.

Аэродром полярной авиации находился в районе поселка  Чкаловский, но был простым полем на окраине Москвы, с зеленой травкой и деревянным домиком на краю этого поля.

Самолет, на котором нам предстояло лететь, назывался ЛИ-2, но знающие люди говорили, что на самом деле это знаменитый еще довоенный «Дуглас». Самолет имел два шасси, а в хвосте у самолета находилось маленькое колесо, так,  что когда он стоял на земле, то пол в самолете был наклонный. У самолета были два винтовых мотора, по одному на каждом крыле. Внутри самолета никаких кресел не было, а для размещения немногочисленных пассажиров от стенки откидывалось металлическое сиденье. Отопления в самолете не было никакого, кроме трубки, торчащей из кабины пилотов. Из этой трубки дул слегка теплый воздух.

Погрузились мы в этот грузопассажирский самолёт, предварительно заплатив за лишний вес своего багажа. Кроме нас, в Хатангу на этом самолете летел новый начальник клуба старший лейтенант Николаенко, очень ограниченный и косноязычный человек, говорящий,  в основном,  по-украински. Никакого клуба в Хатанге тогда не было и что он, кроме пьянства, позже делал в Хатанге, я не помню. Помню только, что Николаенко к нам в Хатанге часто заходил и выпрашивал у Инны  какую-нибудь закуску к выпивке.

Других пассажиров в самолете не было, в кузове самолета находились только ящики с грузом.

Командир экипажа, уже не молодой, пятидесятилетний  летчик, объявил нам, что он является заслуженным полярным летчиком,  с севером давно на «ты», а с северным начальством – тем более.  И мы полетели.

Через несколько часов полета мы приземлились в Нарьян-Маре,  столице Ямало-Ненецкого национального округа. На столицу этот населенный пункт был совсем не похоже, а больше походил на очень плохую русскую деревню.

Как и в Москве, аэродром полярной авиации в Нарьян-Маре представлял собой поле, поросшее травкой. Никаких признаков гостиницы, а также признаков других общественных зданий, здесь не было. Летчик объявил, что дальше лететь нельзя, так как  погода нелетная, поскольку над Арктикой туман.  И нас повели на ночлег в деревенские хатки, расположенные за ближайшим к аэродрому полем.

Дом, в котором нам предстояло пережидать непогоду,  был обычным крестьянским домом, но с очень запущенным и неопрятным двором, переходящим в такие же неопрятные и запущенные комнаты. Однако хозяева этого дома оказались людьми приветливыми, немолодыми и было видно, что очень бедными. В доме была всего одна комната, в которой стояла железная кровать, стол и несколько деревенских лавок. Хозяева принесли и набросали нам на пол соломы, где мы и провели нашу первую ночь за Полярным кругом.

Всю эту ночь кто-то ползал по нашим интеллигентным телам, то ли это были тараканы, то ли мыши. Хозяева дома, видя наши мучения, на следующую ночь уже  уступили свою кровать Инне с ребенком, а сами легли на пол, на солому, которую я уже освоил предыдущей ночью. В этом доме мы провели, наверное, трое суток.

Наш бравый летчик несколько раз в день забирался в самолет и по рации запрашивал разрешение на вылет. Нам он перед каждым выходом на связь хвастливо говорил, что вылет ему разрешат, поскольку он известный полярный летчик. Но вылет ему не давали, видимо ещё не наступили времена, когда аэродромы начали оборудовать навигационными приборами, огнями, диспетчерскими и так далее. В 1953 году на севере  ничего этого еще не было.

После трех суток сидения в Нарьян-Маре, нам наконец-то, разрешили вылет, и мы полетели на остров Диксон, следующую остановку на нашем пути в Хатангу. На Диксоне опять была непогода, и опять нам пришлось сидеть рядом с аэродромом и ждать разрешения на вылет.