Поезда в оккупированной Германии ходили, и я поехал в Дрезден.

Каким образом  я тогда нашел эту фабрику (или, все же,  мастерскую?) не помню. Зато помню, что хозяин был со мной очень любезен, поскольку у меня с собой были в достаточном количестве оккупационные марки, имеющие хождение на территории послевоенной Германии в советской зоне оккупации.

Из Дрездена  я привез полковнику шкурки кроличьи шкурки, которые выглядели как шкурки норки. Полковник был очень доволен. Сейчас я думаю, что он мог меня послать в Дрезден потому, что считал меня хорошо говорящим по-немецки. Полковник не знал тогда, что в моем немецком было больше идиша, чем языка местного населения. Это позже, прожив несколько лет в Германии, я очень хорошо выучил немецкий язык и свободно говорил на его берлинском диалекте.

Впечатлений от Дрездена у меня не осталось. Помню только, что большая часть города лежала в развалинах. Зато окраины города, уцелев при бомбардировке, как и везде в Германии, были очень аккуратные и зеленые.

Быт побежденной Германии

Быт немцев, который мы увидели в побежденной Германии, еще много лет после войны поражал наше воображение.

Помню, как-то раз я ездил со своей  квартирной хозяйкой и её дочерью в деревню к матери моей хозяйки.

В немецкой деревне мы пришли в аккуратный домик, где на кухню из скважины с ручной помпой подавалась вода, дальше вода текла по желобу в хлев, где стояла корова. А от домика до коровника была проложена асфальтовая дорожка.

Эта немецкая  бабушка щелкнула выключателем, отчего и во дворе, и в коровнике зажегся свет. Это было в 1945 году! Тогда в российских деревнях не было ни света, ни воды, ни асфальта. А тут вся деревня заасфальтирована: и дороги, и тротуары.

Но что меня поразило больше всего– это когда деревня закончилась, то дорога и тротуары продолжались дальше, туда, где еще не было никаких домов. От дороги  были сделаны съезды и устроены калитки во дворы, которых ещё не было. Мне объяснили, что  строительство здесь вело строительное товарищество, которое в свое время строило поселок с перспективой.

А теперь я теперь вспоминаю наш новый дом в Гродно,  по улице Доватора, куда мы вселились зимой 1963 года. Ни зимой, ни в последующие полгода, несмотря на сплошную грязь вокруг дома, никаких признаков тротуара и в помине не было. В течение трех месяцев в новом доме не было  ни газа, ни воды, да и отопления тоже практически не было. Далековато мы отставали от фашистской Германии почти через двадцать лет после великой Победы!

Секретный сотрудник

В мой взвод направили человек пять  новых солдат, призванных из числа тех, кто насильно был угнан в Германию во время войны. После освобождения где-то в лагерях чекисты их «фильтровали», а тех, кто по возрасту должен еще был служить в армии, призывали и направляли на службу.

Вскоре после того, как молодое пополнение было зачислено ко мне во взвод, начальник контрразведки «СМЕРШ» в нашей артиллерийской бригаде майор Катасонов  вызвал меня к себе и предложил сотрудничать с ним. Я попробовал было отказаться, но майор сказал, что это временно, пока не проверят окончательно всех новых солдат моего взвода. А пока же я должен буду следить за разговорами и поведением солдат, поле чего докладывать ему обо всем увиденном и услышанном.

Вроде бы все логично. Майор тут же присвоил мне «секретное» имя  - «Донской». Дурацкая логика: раз мое имя Дмитрий, то секретное имя будет "Донской". Потом он принялся назначать мне время тайных встреч, на которых стал требовать, чтобы я докладывал ему то, о чем офицеры между собой беседуют в столовой.

Так я стал называться «сексот». Я всегда считал, что это ругательство, но оказалось, что это «секретный сотрудник».

И вот, однажды ночью, один мой солдат стал резать себе голову бритвой. Вскоре выяснилось,  служил  в РОА^[22], то есть был «власовцем». А с ума он сошел в ожидании своего разоблачения. Так что, я могу считать, что способствовал разоблачению предателя, хотя, кажется, для этого ничего не сделал.

К счастью для меня, сотрудничество с органами длилось недолго, так как нашу бригаду расформировали и меня перевели в другую, 10-ю ТГАБГР (ТГАБР – тяжело-гаубичная артиллерийская бригада разрушения резерва главного командования), которая располагалась там же и в той же казарме.

Но мое сотрудничество с в органами имела последствия.

Я жил тогда на квартире в городе, и ходил в дом офицеров на курсы подготовки в академию. И вот однажды меня пригласил к себе новый «особист», капитан, и говорит мне: «Здравствуйте, товарищ Донской».

Ну, думаю, передали меня из рук в руки. А он говорит, что им нужна квартира, где я сейчас живу, так как они, якобы, за кем-то следят и им удобно это делать из моей квартиры.

На мой вопрос: «где я буду жить?», он назвал квартиру в другом конце города, далеко от нашей казармы. Я сразу понял, что это квартира нужна лично ему, так как он только недавно прибыл в нашу часть и хотел устроиться поудобнее, ведь город был сильно разрушен и только на окраине были подходящие для жилья дома.

Но я твердо отказал особисту, мотивируя это тем, что я готовлюсь поступить в военно-медицинскую академию и хожу по вечерам на курсы в дом офицеров, а предлагаемая им квартира была расположена далеко, на  другом конце города. Больше они меня не трогали.

 Часть 4. Академия

Поступаю в академию

Подготовка для поступления в Военно-Медицинскую Академию в Германии была поставлена солидно.

Всем подававшим рапорты были устроены большие предварительные экзамены. Собрали нас всех в Олимпийской деревне, где в 1936 году проводились Олимпийские Игры. Олимпийская деревня представляла собой симпатичный городок около Потсдама, с домиками на четырех человек. Для всех сдающих экзамены было организовано питание.

Экзамены были солидные: сочинение, русский язык устно, математика устно и письменно, физика, химия и биология.

В этом месте мы жили недели две. В результате, прошли отбор 23 человека.

После этого всем нам, прошедшим отбор и направляемым в Ленинград, в Академию,  предоставили месячный отпуск для подготовки к сдаче экзаменов.

Я, конечно, тогда поехал в Москву, навестить своих родителей, которые переехали из Арзамаса в деревню Перово поле, где они теперь стали жить в маленькой хибарке.

Никакой дороги до их дома не было, такси к дому подъехать не могло. Вернее, дорога была, но она представляла собой огромную лужу, где в грязи валялись свиньи. Правда, трамвайная остановка была не очень далеко, поэтому считалось, что деревня Перово поле находится на окраине Москвы^[23].

Я тогда погулял по Москве, где жил мой товарищ и ровесник, который  меня всюду водил, в основном, конечно, в кафе и рестораны.

А родители были озабочены подбором для меня еврейской невесты. По-моему, ими было предложено тогда три кандидатуры, но я не поддался их уговорам.

И, тем не менее,  именно тогда я услышал о своей будущей жене.

В Москве тогда жили наши знакомые из Арзамаса, причём с их дочерью Лилей я учился в одной школе, хотя и в разных классах. Лиля дружила с моей сестрой Ритой и однажды у сестры мы с ней встретились. Узнав, что я еду в Ленинград, Лиля сказала, что у неё в Ленинграде живет двоюродная сестра Инна, знакомство с которой мне должно понравиться. Лиля дала мне письмо в Ленинград к Инне, чтобы у нас был повод для знакомства.

Письмо это я получил в июле, но не смог сразу передать его, потому, что начинались  вступительные экзамены в Академию.