Был у меня помкомвзвода старшина Вахрушев. Кстати, фото его и всего нашего взвода у меня сохранилось. Это тот самый, который в Берлине занимался, как теперь говорят, сексом, выбирая позы по фотографиям. Он сошёлся с немкой, молодой девушкой, которая жила с родителями недалеко от нашей части. Поскольку Вахрушев не был офицером, то он жил в казарме. Увольнений для солдат и сержантов тогда ещё не было, но немка жила рядом. Вахрушев обещал на ней жениться, но как только съездит в отпуск. То есть он должен был демобилизоваться, но ей сказал, что вернётся после отпуска. Он уехал и, конечно же, не вернулся. Немка родила, и я её часто видел с коляской, но делал вид, что не замечаю. Ну что я мог ей сказать?
В Ратенове я пробыл до июля 1947 года. Как в любой жизни тогда происходили события, которые теперь кажутся странными.
Например, к нам приезжал всесильный генерал-полковник Абакумов, который был тогда министром КГБ. Абакумов был кандидат в депутаты Верховного Совета от группы войск в Германии.
В назначенное время мы должны были всех собрать в клубе. Я тогда был дежурный по части и ходил с пистолетом. Абакумов въехал на большом лимузине, остановился у штаба и пошёл в штаб. За ним ехал бронетранспортёр с крупнокалиберным пулемётом и группой автоматчиков. Бронетранспортер развернулся и направил свой пулемёт на штаб, куда пошёл генерал. Потом генерал пошёл в клуб. Бронетранспортёр развернулся и направил пулемёт на клуб. Наш особист встал за сценой и расстегнул кобуру пистолета, а меня он поставил с другой стороны сцены, тоже с пистолетом. Охраняли драгоценную жизнь палача, которого через несколько лет они сами и расстреляют, как расстреливали предыдущих палачей: Ягоду, Ежова, а потом и самого Берию.
Из других впечатлений помню, как всех возмущало поведение командира дивизии полковника Зернова, который любил устраивать парады перед своим домом, после обильного обеда и возлияний.
Примерно, раз в месяц всю дивизию, несколько тысяч человек, поднимали рано утром и мы готовились к параду: чистили обувь, пришивали чистые подворотнички, начищали автоматы. По-моему у офицеров ещё были шашки и шпоры, хотя лошадей уже не было.
После многочасовых приготовлений нас вели колоннами в центр города Ратенов. Там мы часами стояли на исходных позициях и ждали, когда полковник и его гости дойдут до кондиции. Потом мы с оркестром маршировали мимо балкона, на котором стоял командир и его гости с раскрасневшимися от водки рожами. Мы все были в белых перчатках! Возмущались, но молчали.
Приезжал к нам маршал артиллерии Яковлев, так его тоже встречали с большой «помпой». По дороге, ведущей в наш город, километр - два выстроили с обеих сторон дороги цепочки солдат в белых перчатках. Иначе, как подхалимажем, это не назовешь. А то, что командир дивизии устраивал парады под своим балконом? Самодурство и демонстрация своей вседозволенности. Это же наши советские офицеры, которые некогда жили в бедности и вдруг такие возможности! Из грязи - в князи!
Борис Звягин
Была в Германии со мной ещё история. Это было, наверное, в 1946 или в начале 1947 года. Я был командиром огневого взвода в 11-ой артиллерийской бригаде ТГАБР (у нас говорили «тыгырбыгр» - тяжело гаубичная артиллерийская бригада). Находился я в парке, около пушек, которые мои солдаты всё время чистили.
Вдруг прибежал посыльный из штаба и говорит, что меня вызывает командир дивизиона. Это было событие. Он майор, я младший лейтенант, хотя и с двумя орденами Красной Звезды. Иду в штаб, почистил сапоги, заправил получше гимнастерку, вхожу в кабинет и докладываю по всей форме: «Товарищ майор, младший лейтенант Осиновский по вашему приказанию прибыл».
Однако не успел я закончить доклад, как тут же осёкся. Вижу, что сидит на стуле майор муж моей сестры Лили - Борис Иванович Звягин. Но он же должен быть в Москве, поскольку работает на Лубянке. Оказывается, что Борис приехал в командировку в Берлин с инспекцией своих органов. Борис взял машину, за рулём которой сидел офицер, и приехал повидать меня. Он попросил, чтобы меня отпустили на 2 дня.
Мы поехали сперва ко мне домой и выпили как следует. Боря хорошо опьянел, а я меньше, так как мой мотоцикл оставался в части и надо было ещё ехать за ним. Потом я поехал за мотоциклом, а Боря остался и пригласил побыть с ним хозяйку квартиры фрау Мау. Она была не старая: лет 40 или еще меньше, страшно худая и у неё торчали зубы, видимо, не помещались во рту. Когда же я вернулся, то застал следующую сцену: Борис, сидя за столом с водкой, разговаривает с фрау Мау, уговаривая фрау выпить. Борис ей говорит: «Ну ты и страшная – настоящий крокодил», а она кивает головой: «Я, я, данке»[19], но он не понимал по-немецки, а она, естественно, не знала русский.
Потом мы с Борисом поехали в Берлин, где был штаб КГБ СССР при группе войск в Германии. Штаб был большой. Начальником штаба был полковник, в штабе служило очень много офицеров. Кроме того, в каждой воинской части был уполномоченный КГБ, они, по-моему, тогда ещё назывались «СМЕРШ». А Борис служил на Лубянке в «Особой инспекции», то есть в отделе, который искал врагов среди своих же сотрудников КГБ.
Естественно, в Берлине ему устроили царский приём: был банкет на огромной квартире этого полковника, На обильном столе стояла всякая икра, балык, мясо всех видов. Хотя с едой тогда ещё было плохо, поэтому мы, офицеры, питались в столовой при части. Словом, была большая пьянка, все поднимали тост за здоровье Бориса, за меня – его родственника, и, естественно, за Сталина, за Абакумова, который был тогда начальником КГБ. Я позже расскажу, что с Борисом через несколько лет случилась история, связанная с тем, что его жена была еврейка, и в результате этой истории он и погиб.
В общем, напились мы тогда как следует и меня отвели в спальню, в которой меня вырвало прямо на красивые ковры. В два часа ночи нас повезли ночевать на квартиру, откуда перед этим выгнали кого-то из их сотрудников. В квартире стоял накрытый стол с горячими блюдами. Это все было ночью! Мы ещё раз выпили и легли спать.
Часов в 10 утра нас разбудили, и снова поставили на стол горячие блюда. Мы опять выпили, позавтракали и нас повезли смотреть бокс. Бокс был такой, какого я до сих пор никогда не видел. Не 3 раунда, как в Советском Союзе, а до победы. В этот раз было 13 раундов. Боксеры были все в крови, качались, но продолжали бой, пока один из них не упал. Зал орал и свистел. Ужас! Назавтра меня отвезли обратно в Ратенов, в свою часть.
А что было с Борисом потом?
Судьба его сложилась трагически, думаю, как и у всех работающих на Лубянке, которых уничтожили за то, что они много знали. Звягин Борис Иванович, 1916 года рождения, вместе со своим братом во время Гражданской войны остался без родителей и вырос в детском доме. Он вместе с моей старшей сестрой Лилей, 1917 года рождения, учился в Московском Книготорговом техникуме. Из техникума его взяли в школу НКВД, думаю, что кадр для органов он был подходящий – родных то нет! После окончания школы Бориса сразу взяли на Лубянку в Комиссариат внутренних дел, который потом стал называться НКГБ, а потом МГБ, а потом КГБ.
Борис женился на моей сестре Лиле в 1936 году. Я помню, что мои родители очень плакали, они были против, так как, во-первых, Борис не еврей, а, во-вторых, он из детского дома. Для родителей евреев это было ужасно!
Борис был очень хороший человек. Я помню, как он писал моим родителям, что в нашей стране нет разницы между национальностями, и что он Лилю любит. Знал бы он, чем это кончится!
Ему тогда дали комнату в коммуналке с тремя соседями. Одну комнату! А у них родилось двое детей. Утром за ним приезжала машина, а ночью его привозили домой: они ведь работали по ночам. Он всё время работал на Лубянке, только во время войны был на фронте, но не воевал там, как я, а был в органах СМЕРШ. После войны вновь вернулся на Лубянку и дослужился до подполковника. И вот в 1951 или 52 году его решили представить на полковничью должность. И при оформлении документов вдруг вспомнили, что его жена еврейка! А это было в то время, когда начиналось «дело врачей», когда евреев преследовали. Я тоже в это время «попал под полёт истории».