Антонина ушла.

– Что она только что сказала? – спросила Полина у Маши, глядя в её расширенные от ужаса глаза.

– Что, что. Пороть тебя будут. Хозяйка приказала. Ой, мамочка!

– Что? Бить голую будут?

– Нет, что ты.

– А зачем снять платье?

– Да чтоб Степан не порвал ненароком, когда хлестать будет. Платье-то барыне принадлежит, поэтому своё надеть надо. Но ты не переживай, – затараторила Маша, выдавая этим своё волнение. – Я слыхала, Степан не злобливый, если видит, что девка квёлая, не со всего маху бьёт, а так, для вида. Ты только плачь погромче, кричи, чтобы барыня подумала, что тебе больно. Авось она пожалеет, после пятого удара смилостивится. Так бывает.

У Юлии ещё не прошёл шок от пережитого видения, а тут новое потрясение. Разумом она понимала: какое время, такие и порядки. Но всё её существо бунтовало от самой мысли, что над ней может быть совершено такое насилие. И если Полина где-то внутри неё давно смирилась и тихо плакала в уголке души, то Юля смиряться покорно не собиралась. Одна мысль согревала её: если всё это плата за то, чтобы ещё раз увидеть Дмитрия – она согласна заплатить её.

Через какое-то время снова зашла Антонина:

– Надевай свою рубаху, пошли.

– Что барыня? – спросила Маша.

– Зла, меры нет. Ковёр в столовой испорчен.

– Ой, я сейчас, – проговорила Маша и выскользнула из флигеля.

Полина осталась одна. Она сняла с себя форменную одежду, облачилась в домашнее платье из отбелённого льна, в котором пришла сюда, и покорно пошла за Антониной.

Маша летела через поле, насколько позволяли её молодые быстрые ноги. Ворвавшись в дом Анны, она не сразу справилась с дыханием, чтобы проговорить:

– Там… Полину… десять ударов… барыня… за ковёр… боюсь… не выдержит.

Анна не стала расспрашивать подробности, как была, кинулась к господскому дому.

Еле переводя дыхание, вбежала на крыльцо, распахнула массивную дверь. К ней кинулся дворецкий:

– Анна? Куда!

Та грозно зыркнула на него, схватила за сюртук, встряхнула старика, который был в два раза легче неё, и тоном, не терпящим возражений, спросила:

– Где барин?

– В кабинете, – покорно ответил тот.

Анна кинулась к кабинету, коротко постучав, но, не дождавшись разрешения, распахнула дверь и, увидев Дмитрия Алексеевича, сидящего за столом, бухнулась на колени посреди комнаты.

– Пощади, батюшка барин! – почти закричала она.

– Анна? Что ты здесь делаешь? Что у тебя случилось? – он встал из-за стола.

– Дочка моя, Полина, только после горячки, работать к вам пришла. Барыня гневаться на неё изволили, наказание дали. Не выдержит девка, ну как горячка снова откроется, помрёт же. А вам какой толк от этого? Накажите меня лучше.

– Что? – Дмитрий гневно сдвинул брови. – И где она?

– На конюшне, – робко проговорила стоящая на пороге кабинета Маша.

Дмитрий быстро вышел из дома, пересёк двор, вошёл на конюшню.

Полина стояла посреди, привязанная за руки к потолочной балке. Стояла, молча, до крови закусив губу. В сухих огромных глазах плескались боль и непреклонность. В стороне находилась Анастасия, брезгливо зажав нос надушенным платком. Степан только что опустил вожжи, проговорив: «семь», и медленно поднял их снова, как раздался грозный окрик:

– Стой!

Все повернулись к входу и увидели Дмитрия. Ноги широко расставлены, глаза гневно блестят.

Быстрым шагом он подошёл к Полине, попытался развязать узлы на руках, схватил нож, услужливо поданный Степаном, разрезал верёвку. Подхватил обмякшее тело девушки. Она обвила его шею, прошептала:

– Димочка! – и потеряла сознание.

С Полиной на руках он быстро вышел из конюшни. Проходя мимо сестры, коротко приказал:

– В свою комнату, быстро!

Он принёс девушку в дом, уложил в одну из комнат для гостей. За ним вбежала Антонина.

– Пошлите за лекарем. Сделай, что возможно, чтобы она пришла в себя. Обращаться как с госпожой. Обо всём докладывать мне, – отдавал распоряжения Дмитрий.

Он вышел в коридор. У стены стояла побледневшая Анна.

– Иди домой, – Дмитрий, успокаивая, положил руку ей на плечо. – Я позабочусь о ней, не волнуйся. Уже послали за доктором.

– Дмитрий Алексеевич, зачем вам обуза, я заберу её домой.

– Нет! – твёрдо сказал барин. – Не волнуйся, иди домой, – чуть мягче добавил он.

Дмитрий вошёл в комнату сестры.

– Зачем? – с порога прогремел его вопрос.

– Дмитрий, ты очень мягкий хозяин, под твоей рукой все слуги разленились. Они должны бояться, тогда будут хорошо работать.

– Они должны уважать, а не бояться. Откуда в тебе столько злобы?

– А чем прикажешь мне заниматься?

– Пороть девушек – это достойное тебя занятие?

– Она провинилась, я должна была её наказать. Я веду дом и хозяйство.

– Она только сегодня пришла сюда, неделю до этого пролежала в горячке.

– Зачем мне это знать? Пришла – пусть работает!

– И это, по-твоему, вести дом и хозяйство? Антонина и без тебя прекрасно справляется. Ты завтра же отправляешься к тётке, в Москву. На досуге поинтересуйся у неё, как вести дом и хозяйство, потому что это тебе скоро пригодится. Ты будешь в городе, пока я, наконец-то, не подберу для тебя мужа, если ты сама не в состоянии это сделать.

– Ты не смеешь отправлять меня из-за какой-то крепостной девки? – закричала Анастасия.

– Её мать получила вольную из рук нашей матери. Значит, она тоже свободна.

– Всё равно, она грязная деревенская дура, ты не имеешь права отсылать меня из-за неё!!!

– Имею! Ты прекрасно это знаешь. И не только из-за неё.

Он быстро вышел из комнаты, чтобы не слышать нарочито громких рыданий.

Всю ночь Юлия-Полина провела в бреду. Она смутно слышала голоса. Слышала, что её зовёт Дмитрий. Потом услышала зов Розы. Но заставить своё сознание вернуться в какую-нибудь реальность не могла. Создавалось впечатление, что две души пытались разобраться и найти своё место в юном прекрасном теле. Она металась по всей постели, из её уст то и дело срывался бессвязный бред, пугая горничных. Ночью в комнату вошёл Дмитрий. Полина вцепилась в его руку мёртвой хваткой, и только тогда смогла провалиться в глубокий выздоравливающий сон.

А Дмитрий так и просидел у края её постели до утра, не смея выдернуть руку, которую даже во сне она крепко сжимала.

Утром она почувствовала на своём теле чьи-то проворные руки, ещё окончательно не придя в себя, услышала голоса.

Говорили Дмитрий и какой-то мужчина с приятным низким тембром голоса. Он извинялся за опоздание, сетовал на какое-то колесо, из-за которого так долго добирался.

– Кризис, думаю, уже миновал, – говорил мужчина, как поняла Юлия, доктор.

– Не могу понять, отчего всё произошло, – проговорил Дмитрий. – Неужели порка могла причинить такой вред?

– Ну, Дмитрий Алексеевич, мы никогда не знаем, что причиняет нам больший вред, страдания физические или душевные. А эту девушку я знаю, неделю назад матушка её звала меня. Она лежала в горячке. Я даже удивился, когда узнал, что поправилась – выглядела она тогда безнадёжной. Но на всё воля Божия! Видно, болезнь не до конца прошла. А стресс, вызванный наказанием, снова её вернул, хоть и не такой силы.

– Она бредила всю ночь. Говорила очень странные вещи. Например: «позвоните маме», «я нашла Димочку», «не забирайте меня», «оставьте меня с мужем».

– Что же тут странного? Девушка привязана к матери. Вы, наверное, ослышались, как можно «позвонить», она говорила, наверное, «позовите».

– Нет, было слышно отчётливо.

– А насчёт других слов… Вероятно, Димочкой она называет вас.

– Меня? Но меня так никто никогда не называл!

– И, тем не менее, встреча с вами произвела на неё такое сильное впечатление, что в бреду она упоминает производное от вашего имени.

– А как быть с мужем?

– Это точно исключается. Не только мужа, но никакого другого мужчины у этой девушки не было. Это я проверил, чтобы исключить из причин обморока беременность. Да не волнуйтесь вы так, Дмитрий Алексеевич, девушка крепкая, молодая, справится.