Сергея Звягинцев встретил, как старого знакомого.

– Входите, Серёженька, проходите. Не разувайтесь ни в коем случае. Это даже неприлично! – пресёк он попытку Сергея снять туфли. – Сюда, пожалуйста, располагайтесь…

Сергей тоже не был сторонником дурацкого обычая заставлять гостей ходить в носках или тапочках, особенно после того, как понял, что к вопросу чистоты это не имело никакого отношения. Усомниться в этом ему помогло детское воспоминание: первая половина семидесятых годов. К родителям часто приходят гости. Они проходят в зал и уже там, перед Ковром снимают обувь… Ковёр! Именно Ковёр с большой буквы. Это сейчас для многих он не более чем напольное покрытие. Тогда же, в советское время Ковёр был символом достатка, успеха в жизни и богатством, которое надо было передать детям и детям детей в целости и сохранности. Именно благоговение перед Коврами заставило нас снимать обувь. Так мусульмане разуваются перед входом в мечеть. А как же грязь? Конечно, в сырую погоду, там, где тротуары – сплошная непроходимая топь… Но если на улице сухо, и везде есть асфальт или тротуарная плитка? В этом случае мокрой тряпки у порога вполне достаточно, для соблюдения чистоты. С другой стороны, носки или колготки – прекрасные пылесборники. На них мы переносим из дома в дом не только грязь и аромат ног, но и всевозможные болезни, которым вольготно живётся потом в Коврах и хозяйских тапочках. Кто пытался вывести грибок, знает, о чём я говорю. Так что ещё неизвестно, что гигиеничнее: ходить по чужим домам в обуви или в носках.

Решив проверить, насколько это так, Сергей разрешил друзьям ходить у него в обуви. Как и предполагалось, грязнее в квартире не стало.

Комната, куда Звягинцев пригласил Сергея, скорее всего, была рабочим кабинетом. Обстановка в ней не имела ничего общего с тем, что обычно принято ассоциировать с магией и колдовством. В ней не было ни хрустальных шаров, ни магических свечей, ни талисманов. Компактный письменный стол с ноутбуком. HI-FI стереосистема, шкаф с книгами и компакт-дисками, диван, пара удобных кресел…

– Чай, кофе? – предложил профессор.

– На ваше усмотрение.

– Тогда чай. Кофе я сегодня уже пил.

– Ирочка, приготовь нам чаю, – крикнул он так, чтобы было слышно в другой комнате.

– И так, чем могу?.. – спросил он.

– Не знаю даже, с чего начать. Вообще-то я не из тех, кто верит в магию, чудеса или волшебство, но то, что происходит со мной в последнее время… У меня в голове не укладывается.

– Я тоже не верю ни в волшебство, ни в чудеса. Чудес по большому счёту вообще не бывает, а то, что мы называем чудом, есть непривычное естественное явление, которое не вписывается в наше понимание бытия. И таких чудес… Да почитайте хотя бы Чарльза Форта. С другой стороны, многие понятные на первый взгляд вещи кажутся таковыми только потому, что мы привыкли к их существованию, тогда как любая травинка – это уже чудо. В магию вообще невозможно верить. Как можно верить в эксперимент по трансмутации собственного существа? А только это и есть настоящая магия. То же, что обычно принято понимать под магией, имеет такое же к ней отношение, как каша в голове какого-нибудь двоечника к передовым достижениям науки.

Постучав вежливо в дверь, в комнату вошла приятная женщина лет на двадцать, наверное, моложе профессора. Она принесла поднос с фарфоровым чайником, двумя чашками и тарелкой с печеньем. Поставив поднос, вышла из комнаты.

– Кажется, я увлекся… Так что привело вас ко мне? – спросил профессор, разливая чай.

– Тут такое дело, Марк Израилевич… Я работаю психологом, и если бы кто-то рассказал мне что-либо подобное, я бы отправил его к психиатру.

– Ну а я не психиатр, так что вам бояться нечего. Давайте, расскажите с самого начала, а потом решим, что и как.

– Не знаю, Марк Израилевич, иногда мне кажется, что схожу с ума… Да и что можно думать, когда из постели бесследно исчезает любимая женщина, с которой несколько лет были вместе. Она исчезла так, будто её и не было. Ни следов, ни вещей, ничего. Никто из друзей её не помнит. Не представляю, как такое возможно.

– Если я правильно понял, вы уверены, что несколько лет были с женщиной, существование которой объективно подтверждает только ваша память?

– Я ни в чем уже не уверен.

– Но вы её помните?

– Да, помню. Я помню всё это время.

– А вы не пробовали выяснять, что, по мнению ваших друзей, происходило, когда вы были с ней?

– Извините… я не пойму, к чему вы клоните.

– Как вам объяснить… Когда вы были вместе, случались какие-то события, кто-то был с вами… не всё ж время вы были вдвоём. Должны же они что-то помнить, какой-то иной ход событий, кого-то вместо неё…

– Если честно, вы первый человек, которому я об этом рассказываю. Не знаю… у меня такое чувство, что если я расскажу кому-то ещё, тем, кто должен помнить, но не помнит, я никогда больше не смогу её встретить.

– Скажите, только честно, вы её любите?

– Очень.

– Насколько сильно?

– Это трудно объяснить. Мы с ней были словно одно целое, и, без неё, целое словно разрезали пополам. Это больно, чертовски больно…

– Да… – задумчиво произнёс профессор.

Он встал с кресла, подошёл к шкафу, достал табак и трубку, тщательно набил…

– А вы знаете, – заговорил он, раскурив трубку, – своим исчезновением она спасла ваш рассудок от гибели.

Сергей удивлённо уставился на Звягинцева.

– Ведь, если на то пошло, вы стали участником событий, которые напрочь разрушили привычное вам мироздание. Тот мир, который вы в глубине подсознания считали истинным и незыблемым, рухнул в одно мгновение, как карточный домик. То, что вы привыкли считать прочным основанием под ногами, провалилось, как тонкий лёд, и вы с головой ушли в полынью хаоса, один лишь взгляд на который способен лишить рассудка. Вас спасла только боль утраты, за которой вы попросту не увидели происходящего. Конечно, со временем кое-что начало до вас доходить, но ваша психика худо-бедно к этому подготовилась…

Так что сумасшествие вам не грозит. По крайней мере, пока.

Главный удар вы перенесли. Теперь осталось решить, как быть с последствиями. И здесь перед вами как минимум два пути.

Как вы сами понимаете, благоразумие требует от вас как можно быстрее забыть весь этот кошмар, и не важно, как. Вы можете признать себя сумасшедшим, пролечиться в какой-нибудь хорошей клинике и выйти оттуда с убеждением, что ваша любовь была не более чем бредом. Вы можете решить, что вам всё приснилось. Тем более, что такое бывает. Я знал одну женщину, которая во сне прожила наполненную приключениями жизнь шотландского аристократа, прожила с момента рождения и до самой смерти в преклонном возрасте. Вы можете попросту заставить своё подсознание вытеснить из памяти всё, что было связано с любовью… И так до бесконечности.

– Извините, Марк Израилевич, но для меня это неприемлемо.

– Тогда вам придётся броситься в бездну, мимолётный взгляд на которую чуть не лишил вас рассудка. В этой бездне, её называют Гибельным Местом, вы встретитесь с самыми потаёнными своими страхами, с самыми жуткими кошмарами, которые порождало когда-либо ваше подсознание… Там вы заглянете в глаза бытия, не прикрытого покрывалом обыденности. И если у вас нет жезла интуиции, чаши сочувствия, меча разума, и пентакля мужества, Гибельное Место поглотит вас раз и навсегда, превратив ваше существование в то, что обычно принято считать адом. Но если вы сможете преодолеть все уготованные вам препятствия и сохранить душу, перед вами откроется Мир во всём великолепии.

– Боюсь, Марк Израилевич, у меня просто нет выбора.

– Тогда будьте внимательны. Губительное Место приходит без стука, и если вы пропустите вход… – он не договорил.

Уже в прихожей, практически закрывая за Сергеем дверь, Звягинцев сказал:

– Если честно, Сергей, я не знаю, сочувствовать вам или завидовать. С одной стороны, потеря любви – это всегда больно. С другой – без подобных переживаний жизнь теряет своё содержание и становится банальной формой существования белковых структур…