Громыхало так, что в комнате стало светло, как днём.

– Одевайся, – сказал ей Сергей.

– Зачем? – не поняла она.

– Пойдём смотреть на грозу.

– Я не хочу!!!

– Ты не врубаешься.

– Я боюсь.

Она боялась грозы с того дня, когда на её глазах молния попала в соседский дом. Они жили в деревне. Ей было чуть больше пяти. После этого каждый раз, когда начиналась гроза, они всем семейством: она, мать и сестра (отец всё время был в командировках) прятались под кровать, и там пережидали грозу.

– Пойдём, – уговаривал он.

– Я не хочу!

– Что значит «не хочу»? Одевайся, или пойдёшь голой. И не возражай. Возражения не принимаются.

Она продолжала капризничать и упираться, мешая надевать на неё футболку, джинсы, кроссовки. Затем пришлось за руку тащить её в лифт. Там она набросилась на него с поцелуями…

Выход на чердак был заперт, но Сергей давно обзавёлся собственным ключом. Крыша у дома была плоская, покрытая толстым слоем рубероида и смолы. У её края по периметру сделали ограждение, чтобы, не дай бог, какой-нибудь оболтус не стал случаем демонстрации ускорения свободного падения. На чердаке в специальном тайнике Сергей прятал большой кусок полиэтиленовой плёнки – чтобы вдвоём укрыться от дождя.

Представшее взору великолепие заставило забыть о страхе высоты и страхе перед грозой. С высоты двенадцатиэтажного дома они увидели утопающий в электричестве город, а над ним висела, изливаясь дождём, практически чёрная туча, из которой, разрывая на части небо, били молнии. От этого зрелища не отрывался взгляд.

Они стояли, прижавшись друг к другу, почти у самого края крыши, и, затаив дыхание, ждали очередную вспышку. После каждого удара молнии Лена принималась кричать и хлопать в ладоши от переполнявшего её коктейля из страха и восхищения.

И только когда закончилась гроза, они поняли, что промокли и замёрзли, что ветер с щедростью калифов из восточных сказок одаривал их водой, забрасывая дождь под плёнку.

Дома она рухнула на диван, и с довольной улыбкой позволила ему, словно он – заботливая мамочка, снять с неё мокрую одежду, вытереть полотенцем, надеть тёплые носочки и тапочки, тёплые спортивные штаны и тёплую кофту.

– Хочу глинтвейн, – сказала она, и они отправились на кухню.

Пока он готовил напиток, она стояла сзади и ластилась к нему, обнимая и целуя в шею и плечи. Не выдержав, он потушил газ, и набросился на неё прямо на кухне.

– Что ты делаешь? Ты понимаешь, что ты меня насилуешь?

– Да, глупенькая, да, моя хорошая, да, любимая…

Изнасилование было ещё одной игрой. Ему достаточно было к ней прикоснуться, провести рукой по её нежной коже, заглянуть в бездонную глубину глаз, чтобы понять, вернее, почувствовать, все её желания. Он никогда ничего не делал помимо её воли, и если его поведение напоминало штурм крепости, то это была игра, сыграть в которую каким-то телепатическим путём предлагала она…

Проворочавшись минут тридцать в постели, Сергей понял, что больше не уснёт. Впереди было долгое субботнее утро, начать которое он решил чашкой крепкого кофе. Когда-то он пил кофе, больше похожий на сироп, но Лена приучила его к кофе без сахара.

Лена…

Их отношения не всегда были столь идиллическими.

Они были вместе уже более трёх лет. Елена тогда жила с мужем и детьми, Сергей – у матери. Работа позволяла Лене бывать у него практически каждый день. При этом она так и не смога смириться с тем, что сама, словно девушка по вызову (её слова), ходит к любовнику – это противоречило её понятиям о чести и достоинстве. Также её бесили любопытные взгляды бабья, чуть не круглосуточно торчащего на скамейке возле подъезда. Эти, как и погонщики верблюдов, что видели, о том и пели, и когда, проходя мимо, она чувствовала спиной сверлящие взгляды, у неё появлялось желание взорвать их вместе со скамейкой, а лучше и вместе с Сергеем. Разумеется, после такого чистилища она не сразу становилась доброй и ласковой.

Но главной и постоянной её головной болью была необходимость разрываться между мужем и семьёй с одной стороны, и Сергеем – с другой.

Отношения с мужем с каждым днём становились всё хуже. Она не хотела и не могла притворяться счастливой и любящей женой. Он же воспринимал её, как некий принадлежащий ему предмет, который обязан… В результате и раньше не райская обстановка в доме окончательно превратилась в ад. На людях же муж всегда был белым и пушистым. Он хорошо зарабатывал, не пил, не играл… Наверно, никто из её окружения не смог понять, чего ей надо.

Уйти от мужа она ещё не была готова. Как обычно, муж был не только двуногим биологическим объектом, принадлежащим к виду одомашненных приматов. Он был ещё и определённым образом жизни, окружением, некой координатной системой, вмещаемой в себя пусть небольшой, и не очень счастливый, но ЕЁ мир. К тому же она боялась, что дети не смогут её простить, а потеря детей была для неё самым страшным проклятием.

Да и Сергей тогда был далеко не тем человеком, с кем стоило связывать жизнь.

Во-первых, он был полной её противоположностью. Он не выносил холод – она жару; он терпеть не мог гостей – у неё постоянно был полон дом народу; он был домоседом, даже отпуск проводил на даче – она обожала путешествовать, и при каждой возможности старалась куда-нибудь съездить. И так со всем, чего ни коснись.

Во-вторых, у него была, как он выражался, аллергия на детей. Нет, к её детям он относился с симпатией, и был с ними в относительно приятельских отношениях, но дети вообще вызывали у него желание взять в руки автомат. Самым страшным кошмаром было бы появление на свет своего биологического потомства. Она же просто не в состоянии была понять этот его заскок.

К тому же Сергей тогда был дармоедом.

Окончив университет, и целый ряд курсов повышения квалификации, он, чтобы куда-то пристроить трудовую книжку, устроился работать в какую-то богадельню, где тратил не более двух часов в день на сеансы психологической разгрузки для ветеранов Куликовской битвы. На жизнь он зарабатывал приёмом на дому. После августовского кризиса поток «чёрных» клиентов практически прекратился. Потерявшим сбережения людям стало не до того, чтобы платить за сеансы психотерапии.

Из богадельни тоже пришлось уйти. Со временем стаж перестал для него что-либо значить, а руководство богадельни вдруг захотело, чтобы он работал с полной отдачей, платить же нормально не собиралось. Ни карьерного, ни профессионального роста работа не давала, и, кроме отвращения, не вызывала ровным счётом ничего. Дошло до того, что на работу он шёл, как на плаху. Да и свои обязанности начал выполнять кое-как, а это уже никуда не годилось – стоит привыкнуть что-либо делать через зад, и можно на себе, как на профессионале, ставить крест.

В конце концов, он написал на работе заявление. Уйдя с одной плохой работы, не стал спешить устраиваться на другую такую же. В результате несколько лет просидел на шее у матери. Его это не смущало, зато Лену бесило страшно.

Дошло до того…

Они пили кофе. Она была злой – что-то случилось дома, бабки опять слишком явно проявили своё любопытство, что-то сдохло в лесу…

– Что я здесь делаю? – раздражённо спросила она.

– Кофе пьёшь, – ответил Сергей, который к тому времени заметно устал от разборок.

– Что я вообще здесь делаю? У меня семья, муж, дети… Я всем рискую. Что, если он узнает? Что я буду делать с детьми на улице?

– Зачем на улице?

– А куда мне идти? К тебе что ли? Как ты собираешься содержать семью?

– Ты забыла, у меня нет семьи.

– Сколько ты ко мне приставал с замужеством?

– Извини, я больше не буду.

Она испепелила его взглядом.

– И потом, мне всё надоело. Целыми днями только твой диван. Мы никуда не ходим, никого не видим.

– А у кого здесь вездесущий муж?

– А когда ты мне в последний раз дарил подарки?

– Пару недель назад.

– Пару месяцев не хотел?

– У тебя со мной день за три?