Чем им было заняться? Пойти в школу преподавать историю? Историю в таком объеме, чтобы ее можно было преподавать, они не знали. Устроиться на работу в столярную мастерскую и строгать столы с лавками? Не их это дело, да и не их уровень. Кириллов и Сынков хотели делать то, что умели делать…

А у Оганесова все продолжало валиться из рук: как вошел он в черную полосу – «полосу непрухи», так и не мог выйти из нее. Завалил поставку партии черной икры в Москву – пришлось дырку эту заделывать баксами, иначе небо «дяде Гоге Оганесову» показалось бы величиной с овчинку или того меньше. Такие проколы на людоедском российском рынке не прощали.

Катера он купил. Но в последний момент рубль в Москве зашатался, задергался и свалился с той деревяшки, к которой был приклеен. Доллар резко скакнул вверх, и вот какая интересная штука – все цены на товары в России поднялись не только в «деревянных», а и в «зелени», в долларах. Парадокс! Но Россия на то и Россия, чтобы быть страной парадоксов.

Оганесов рванул с шеи золотую цепочку с крестом, грохнул ее о стол:

– Скоты-ы!

Для воя он имел все основания – за каждый катер надлежало выложить по девять тысяч долларов дополнительно, за три катера – двадцать семь тысяч…

– Ы-ы-ы!

И охранники, и новая секретарша от этого воя прятались: Оганесов мог отметелить, и отметелить люто.

– Я понимаю, рубль свалился – это его личное дело, – ярился Оганесов, – но доллар! Доллар-то стоит будто вкопанный. И в Европе, и в Америке. Не колышется… Чего цена в долларах скакнула? Ы-ы-ы!

Но делать было нечего – пришлось выложить двадцать семь тысяч баксов дополнительно.

Когда катера пришли в Астрахань, Оганесов немного успокоился: катера были хорошие – не такие, конечно, что у него имелись раньше, но все равно хорошие. Поникшие бакенбарды на лице Оганесова распушились, в глазах появился блеск. Оганесов опять почувствовал твердую почву под ногами. И это вновь родившееся в нем ощущение всколыхнуло его, заставило стать прежним Оганесовым – уверенным в себе, жестким, жадным до жизни и ее услад.

Осталось только набрать верных людей, таких, как Караган, Футбольный тренер, икряной мастер Фикрят, переманить к себе кого-нибудь из пограничной бригады, и он снова будет на коне.

Расчесав пальцем отросшие бакенбарды и почувствовав в себе прилив молодых сил, Оганесов приказал позвать к себе Репу – старого преданного боевика, которого он после разгрома флотилии постарался обласкать, одарил деньгами и приблизил к себе.

Репа не замедлил явиться – невысокий, с узким щучьим лицом и выступающими вперед желтоватыми, испорченными куревом зубами. Локтями Репа подтянул штаны, спадающие с крестца, и поклонился Оганесову:

– Чего надо, хозяин?

Уважительное слово «хозяин» Оганесову нравилось.

– Пикничок-с, друг мой, надо организовать, – сказал Оганесов. – На природе, среди астраханских красот.

– В степи или на реке?

– Ну кто в степи сейчас устраивает пикники? Змей наползет столько, что…

– А на реке комаров много. Отдохнуть не дадут.

– А ты сделай так, чтобы комаров не было, – Оганесов строго сощурил глаза.

Репа с шумом всосал сквозь зубы воздух, поскреб пальцами затылок и пообещал тусклым голосом:

– Ладно.

Он еще не представлял, как это можно сделать, но это сделать нужно было, иначе Оганесов разгневается. А гнев хозяина – это штука не то чтобы неприятная, это штука опасная.

Из кабинета Репа вышел озадаченный, нырнул в каморку, которую ему недавно выделили, заглянул в холодильник, занимавший в каморке едва ли не половину места. Достал бутылку водки, отпил из горлышка, кликнул своего помощника по кличке Дизель, внешне очень похожего на Репу, словно они были рождены одной матерью. Налил ему в стакан водки:

– Освежись!

Тот, бодро тряхнув головой, выпил водку.

– А закусить?

– Пора обходиться без закуски, – проворчал Репа и вновь потянулся к холодильнику. – Учись!

– Без закуски жизнь будет недолгая.

– Она и так у нас недолгая. – Репа усмехнулся, достал из холодильника нарезку – тоненько наструганную колбасу «салями», запечатанную в полиэтилен. – В Москве средний возраст боевика – двадцать четыре года.

– Мы, слава те, не в Москве находимся, у нас долгожителей больше. Мы на рыбе сидим, икру едим…

– На рыбе сидим, рыбу едим, на рыбу мочимся, рыбой откупаемся. Все рыба, рыба, рыба! Рыбные люди. Хорошо живем на белом свете.

– Я слышал другую фразу, шеф, – Дизель выставил перед собою руку, будто рак клешню, помял пальцами пространство. Лицо его напряглось.

– Какую фразу?

Лицо Дизеля посветлело: он вспомнил слова, чуть было не выскользнувшие у него из памяти.

– Жить – хорошо, а хорошо жить – еще лучше.

Желваки на щеках Репы вспухли, как два кулака: фраза оказалась сложновата для восприятия, но тем не менее через полминуты он одобрительно наклонил голову:

– Дельное высказывание! – он налил Дизелю еще полстакана водки. – Давай! Для чистоты выхлопа, – проследил за тем, как Дизель выпил, и сказал: – Нам сегодня дело одно предстоит. Шеф наконец пришел в себя. Хорошее настроение…

– А чего настроению у него быть плохим? Долларов у него – воз и две маленьких тележки. Под ногами – весь мир: хочет бабу – ему сразу ведут трех, на выбор, хочет губернатора – приводят губернатора…

– Не скажи! С бабами не всегда получается. Я слышал, был у него тут прокол… Сбежала одна красотка.

– Одна сбежала – три прибежали.

– Красотка красотке рознь. Да и шеф наш – не Ален Делон.

– Баки у него лучше, чем у этого французика.

– Не баки, а голова, дур-рак. Это гораздо важнее для мужчины. Но вернемся к нашим баранам. Шеф желает отведать осетрового шашлычка. С дымком.

– Без девочек? – удивился Дизель.

– С девочками, – Репа неожиданно проворно приподнялся и глянул в окно – что-то его насторожило. Чутье у него было такое, что запросто прошибало стены.

Напротив их дома стоял невысокий человек и глядел куда-то вверх, на телевизионную антенну, установленную на крыше, либо еще выше – на макушку шелковицы, растущей во дворе.

– Гм, – Репа сплюнул на пол. – Чего этому лоху тут надо?

Дизель также приподнялся на цыпочки, глянул в окно:

– Похож на телевизионного мастера.

– Может, и похож, но только это не телевизионный мастер. Скажи охраннику, пусть вывернет у него карманы, посмотрит, что там?

Это был действительно не телевизионный мастер, это был бывший майор спецназа Сынков. Прикинув расстояние до крыши оганесовского особняка, он подошел к забору и к одной из досок прилепил крохотный кусок жвачки. На вид это была обычная жвачка, не больше…

Когда охранник выскочил на улицу, Сынкова там уже не было, он будто бы испарился. Как дух бестелесный. Охранник недоуменно глянул в одну сторону, потом в другую, вопросительно пожал плечами и вернулся в дом. Спросил обиженно у Репы:

– Ты вчера на грудь много принял?

– Не очень. А чего?

– Тогда глаза почаще прочищать надо.

– Чего-о? – Репа грозно выпрямился, прикусил желтоватыми зубами нижнюю губу. – Ты чего мелешь, убогий?

– Да нету на улице никого, – воскликнул охранник, поспешно отступая от Репы, – ни одного человека. Тебе это приблазнилось.

– Приблазнилось, – Репа хмыкнул и обмяк на стуле. Вообще-то этому зобастому, с заплывшими жиром глазками человеку полагалось врезать по «фейсу», чтобы курятник свой на шефа не разевал, не замусоривал воздух собственным присутствием, но для первого раза Репа его простит – пусть пока живет товарищ. Второго раза уже не будет.

Репа махнул рукой:

– Свободен! – добавил, ощупав кончиком языка выбоину в зубах – память о «морском сражении», в котором он один только и уцелел: – Пошел вон!

Охранник поспешно нырнул за дверь.

– Вот гад! – небрежно бросил ему вслед Дизель. – Давно не воспитывали лоха ломом.

– Придет время – воспитаем, – пообещал Репа. – Шелковым станет. Либо с галстуком на шее отправится отдыхать на дно Волги.