– Нет, – Овчинников отрицательно мотнул головой, закашлялся, – как это ни горько – нет.

Он приподнялся, подхватил Мослакова под мышки и оттащил в тень рубки.

Потом сделал рукой вялый гребок, подзывая к себе Мартиненко:

– Помоги мне, сынок!

Вдвоем они вытащили из рубки мичмана Балашова, положили рядом с капитан-лейтенантом. Мичман стер ладонью пот со лба, проговорил потерянно:

– Вот. – Повторил машинально: – Вот. – Поймав жалостливый, словно выжженный изнутри взгляд Мартиненко, добавил: – Вот такие мы понесли потери.

– А раненые? – неожиданно спросил Мартиненко.

– Раненые – не мертвые, раненые не в счет. – Овчинников еще раз стер пот с лица, глянул на корму, за которой болтались упрямые чумазые коробки «дагестанцев», выругался: – Суки!

– Сейчас опять начнут стрелять.

– Не начнут. Пока к нашим бортам пришвартованы два катера – не начнут, – взгляд мичмана сделался озабоченным, он засуетился. – Катера надо немедленно обследовать. Если есть оружие и документы – забрать на корабль.

– А трупы? – Мартиненко пальцами проскреб по щеке. – Как с трупами быть?

– С какими трупами? – мичман непонимающе сморщился.

– Налетчики скоро вонять начнут, тогда на корабле невозможно будет находиться.

Мичман махнул рукой.

– До Астрахани не стухнут.

Овчинников проворно боком, будто краб, переместился к рубке, глянул на стрелку компаса, тронул Ишкова за плечо:

– Еще немного продержаться, сынок, сможешь?

– Смогу, – лицо у Ишакова было бледным, на крыльях носа выступил пот, руки подрагивали. – Сколько надо, столько и смогу.

– Чувствуешь себя, сынок, как?

– Слабость сильная одолевает, – пожаловался Ишков, – все время ведет в сторону. То в одну, то в другую.

– Это бывает… Пройдет, – мичман сделал подбадривающее движение. – До свадьбы все заживет. А раненый наш как? Фарид который… Татарин. Жив?

– Жив.

– Хорошо, – одобрил мичман.

– Эти лихие кавказские скакуны нас не догонят? – Ишков поморщился от боли, повел головой назад, за корму.

– Не боись, родимый. Не догонят и не съедят, – успокоил его мичман, – для этого им надо поменять винты.

Ему важно было поддержать Ишкова, ведь тот первый раз в жизни попал в такую передрягу, испугался – это было видно по его бледному лицу, по истончившимся побелевшим губам, по тревожному взгляду, хотя в общем Ишков был молодцом, не скис, не сдался, пытается бодриться. Мичман делал то, что десять минут назад делал Мослаков. Когда еще был живым…

А положение у сторожевика было непростое – связи нет, от радио остались одни ошметки, стекляшки с железками да противный дымок. Аварийная связь не работает, она также разбита вдребезги, на борту – двое убитых, Ишкову с Хайбрахмановым нужна срочная помощь – для этого надо вызывать санитарный вертолет, хотя вертолет вряд ли придет, по нынешним временам это вещь баснословно дорогая. Командир погиб, корабль пропитался кровью.

Тьфу! Овчинников поежился от неприятного тоскливого ощущения, навалившегося на него, от тяжести, сидевшей в нем самом, помотал головой оглушенно, но виду постарался не подать, произнес бодрым, наполненным пионерской звонкостью голосом:

– Сейчас, Ишков, домой поворачивать будем. Сейчас обследуем катера, если на них есть документы – заберем, сами катера покрепче прикантуем к сторожевику и – домой.

– А как быть с этими, – Ишков вновь сделал легкое движение головой назад, – со скакунами кавказскими?

– И эту задачу решим. От них мы оторвемся.

Мичман лукавил. Оторваться от «дагестанцев» было трудно, чумазые коробки двигались примерно с той же скоростью, что и утяжеленный двумя катерами сторожевик. «Дагестанцы» вцепились в «семьсот одиннадцатый» мертво, будто клещи, и так они могут плестись за кораблем до самой Астрахани.

Единственный способ оторваться от них – принять бой, разутюжить эти консервные банки и лишь потом идти домой. Но у сторожевика уже не было сил для этой схватки.

Мичман помял пальцами горло, словно поправлял себе кадык, покашлял в руку, соображая, как же быть, как действовать дальше, и зло рубанул ладонью воздух. На щеках его яркими цветками расцвели красные пятна.

– Ничего, – проговорил он сухим твердеющим голосом, – и не таким скакунам хвосты на кулак накручивал! – Скомандовал бодро: – Мартиненко, за мной!

Кряхтя, боясь поскользнуться, спустился на катер – сделал это довольно проворно, – внизу присвистнул: катер был зацеплен за сторожевик старым пиратским способом – крючьями.

– Ну и ну! – мичман крякнул по-стариковски и, перекинув из руки в руку автомат, нырнул в кубрик катера, пахнущий какими-то неведомыми заморскими фруктами.

Люди, сидевшие здесь, в кубрике, еще тридцать минут назад дурные запахи не переваривали, подслащивали воздух разными ароматами: к потолку каюты была привинчена дырчатая пластмассовая коробка, в ней лежало несколько крупных пахучих таблеток. Мичман втянул этот сладкий воздух в себя, сжал ноздри и брезгливо сплюнул под ноги.

Продолжая морщиться, мичман приподнял концом автоматного ствола крышку рундучка, обтянутого искусственной кожей. В рундучке находились бумаги.

Мичману повезло: он сразу нашел то, что ему обязательно надо было найти, – документы.

– Тут и деньги могут быть, – подсказал Мартиненко. – Баксы.

Мичман приподнял горку бумаг – в рундучке, на самом дне, действительно лежали деньги, несколько пачек долларов, перетянутых цветными банковскими резинками. Мичман не удержался, похмыкал в кулак. Хмыканье было довольным.

– Богатые, однако, клиенты были, – сказал он. – За рыбу налом расплачивались.

– Тут и осетры где-то должны быть.

– Где-то, где-то… – передразнил матроса мичман, – известно, где они должны быть. В холодильнике. На этих катерах установлены мощные рефрижераторные камеры, специально для рыбы.

– Катер для миллионеров…

В холодильных камерах катера действительно находились осетры – полутораметровые только что уснувшие бревна.

– Мама мия! – воскликнул Мартиненко. – За этих бегемотов можно столько получить… – он выразительно помял пальцами воздух.

– Ага, – подтвердил мичман, – в местах, не столь отдаленных.

Документы он перевязал синей бечевкой, найденной там же, в кубрике, перекинул на борт сторожевика.

– Архив Третьего рейха, – невпопад вставил Мартиненко.

– Третьего, не третьего, но виновные точно сядут, – пообещал мичман.

В небе продолжало яриться безжалостное солнце. Мичман вскарабкался на палубу «семьсот одиннадцатого» и изумленно протер кулаками глаза. Потом протер еще раз. Чумазых коробок, неотрывно следовавших за сторожевиком, не было.

– Что за черт! – пробормотал он недовольно. – Были миражи в пустыне и исчезли. – Притиснулся спиной к рубке, уходя под защиту железного листа, – ему показалось, что один из мюридов, плававших в воде, ожил и сейчас пальнет по нему из пистолета, но нет, это было наваждение; мюриды, сброшенные со сторожевика в Каспий, остались далеко позади, плавают в волнах у самой линии горизонта, а может, и не плавают, может, все ушли на дно…

Мичман провел ладонью по лбу и вздохнул облегченно.

Через секунду он понял, что произошло: по левому борту из розовой дали моря выплывал большой сторожевой корабль – «семьсот одиннадцатому» шла подмога. Мичман приложил руку к глазам, прикрывая их от солнца, вгляделся в пространство и по-мальчишески расслабленно всхлипнул.

Только сейчас он понял, в каком напряжении находился все это время, сердце у него заколотилось гулко, радостно. Он прижал руку к груди и всхлипнул вновь.

– Пашо-ок, – неожиданно слезно, почти беззвучно протянул он, лицо его от жалости к убитому капитан-лейтенанту сделалось морщинистым, старым. Мичман, подрагивая лопатками, спиной, всем телом, вытер кулаком один глаз, потом другой и снова проскулил побито, в себя: – Пашо-ок!

Перед глазами у него слепящим видением пронеслись недавние картинки: летняя Москва, асфальт, дымящийся от того, что по нему несколько минут назад прошлась поливальная машина, смеющийся Паша Мослаков и девушка – красивая девушка по имени Ира. Она сейчас находится в Астрахани. Что мичман скажет ей, когда вернется в Астрахань?