Нассири молчал, но Джин и без слов видела, что в душе его происходит сейчас нешуточная борьба. Страх и повиновение, за последние двадцать с лишним лет ставшие привычными, начинают отступать перед осознанием высшего жизненного долга. Джин тоже больше ничего не говорила. Она знала: бывают мгновения, когда лишнее слово может вызвать у слушателя обратный эффект. А ей этого совсем не хотелось. К тому же она понимала, что сказанного ею уже достаточно, чтобы доктор Нассири принял то или иное решение.

— Мне надо срочно вернуться в госпиталь, — поднял он наконец голову, его глаза лихорадочно блестели, — пора запускать в действие аппарат искусственной почки. Хотя, видит Аллах, я бы хотел остаться с вами подольше…

— Не терзайте себя, Сухраб, я всё прекрасно понимаю, — мягко остановила она его. — Сейчас главное для вас — выздоровление Али. И спасение тех, кого еще можно снасти.

— Я позвоню вам сразу по окончании сеанса гемодиализа, ханум, — пообещал Нассири, поднявшись. Неуклюже одернув защитный костюм и едва не зацепившись о ковер ботинком, направился к двери. На пороге оглянулся: — Постараюсь навестить вас вечером, Аматула. Я оставил Марьям указания насчет вашего лечения.

— Теперь я и сама смогу руководить ею, — слабо улыбнулась в ответ Джин.

Дверь за доктором тихо закрылась.

Поправив одной рукой подушки, Джин запрокинула голову к потолку и задумалась. То, что правительство Ирана будет молча и отстраненно наблюдать за гибелью отравленных полонием людей, Джин должна была предвидеть изначально. Да, она знала об отношении тоталитарных режимов к человеческой жизни по рассказам матери и из многочисленных печатных и электронных источников, однако как это обстоит на практике, представляла себе, оказывается, из рук вон плохо. Надеялась, например, что тегеранские светила приехали в Исфахан для спасения людей от лучевой болезни, а на деле, как выяснилось, они приехали лишь для оправдания бездействия властей волей всевидящего, всезнающего и всемогущего Аллаха. Так обычно поступают в отсталых африканских странах, где правят не просвещенные и избранные народом правители, а наследственные вожди, спекулирующие на страхе и повальной неграмотности подданных. Что бы ни случилось — мор, голод, эпидемия, — ответ у них всегда один: прогневали божество. И совет один: молитесь, просите прощения, и всё наладится.

В такую же темную, забитую страну уже почти тридцать лет пытаются превратить нынешние иранские правители некогда просвещенную Персию, родоначальницу одной из древнейших и богатейших на Востоке культур. Персию, славную своими архитекторами, врачами, воинами. От прежнего величия остались только воспоминания, но теперь и их стараются всеми силами искоренить, уничтожить. В условиях тотального контроля над культурой и средствами массовой информации людям можно внушить всё, что угодно. Например, что почти сорок человек умерли от банальной простуды: ноги, мол, промочили, выбежав во время землетрясения на улицу в тапочках. И никто эту ложь не опровергнет, никто не призовет лжецов к ответу. И власти, конечно же, не будут бетонировать могилы умерших, чтобы не привлекать к ним лишнего внимания. А продукты распада смертоносного полония, сгубившего когда-то и свою первооткрывательницу Марию Склодовскую-Кюри, и её дочь Ирэн, будут всасываться в почву, отравлять грунтовые воды и через них беспрепятственно проникать в соседние страны — в Ирак, Сирию, Израиль… И тамошние врачи будут теряться в догадках, отчего это вдруг люди стали часто умирать от болезни, похожей на лейкоз. И Запад ничего не узнает об иранских полониевых запасах…

Ну уж нет! Джин очень надеялась, что «Роза Исфахана» уже сегодня днем окажется в руках американцев. И тогда не только Запад, но и весь мир обо всем узнает! А Тегеран больше всего боится именно огласки. Боится, что о его планах и ядерных разработках миру станет известно раньше, чем он добьется в них успеха. Огласка ведь может вызвать не только еще большее ужесточение санкций со стороны ООН, что запросто приведет Иран к экономическому краху, но и предоставить повод для военного вторжения на его территорию другой, более мощной на сегодняшний день державы. А итогом войны станет окончательный крах тегеранского режима, как бы муллы ни бравировали своей хорошо обученной армией.

Итак, они боятся огласки, потому что боятся войны. Значит, заставить иранцев изменить свои планы можно только открытой угрозой их существованию. Ведь нигде в мире, ни в одной другой стране иранцев, по сути, не ждут, никому они со своими исламистскими поучениями не нужны. А напугать их можно сообщением, что западные страны уже располагают сведениями и неопровержимыми доказательствами налаженного производства полония в их стране. И что если Тегеран не позаботится о спасении своих граждан, пострадавших при взрыве секретной лаборатории, этим сведениям будет дан ход. Но кто сообщит им об этом? Сама Джин? Однако такой её шаг будет равносилен самоубийству. Если Джин раскроет себя, её арестуют и заключат в тюрьму, и тогда она сорвет задание. А кроме того, потянет за собой группу мастера Тарани, с таким трудом внедренную на территорию Ирана. Участников группы тоже арестуют и казнят, возможно, даже быстрее, чем саму Джин. Ведь за нее, как за председателя миссии Красного Креста в Иране, еще вступится мировое сообщество и горой встанут Соединенные Штаты. Хотя дома, конечно, по головке не погладят. Но кто поможет мастеру Тарани и тому человеку, который сейчас, рискуя жизнью, несет полоний через границу? Никто. Значит, они все погибнут, и их смерти приплюсуются к сорока смертям обреченных облученных…

Нет, пойти ва-банк и разоблачить себя она не может: это обойдется слишком дорого для всех, а толку выйдет мало. Надо действовать другим способом. Например, по дипломатическим каналам. Без лишнего шума и суеты. Когда полоний будет доставлен в Ирак, госдепартамент должен дать знать Тегерану, что если тем не будут приняты меры по оказанию помощи пострадавшим людям, Штаты инициируют публичное расследование. Да, если пригрозить Тегерану публичностью расследования, он наверняка пойдет на уступки. Ведь иначе его союзники вынуждены будут отступиться от него: ни Россия, ни Китай не захотят, чтобы в официальном коммюнике ООН было упомянуто о их пособничестве Ирану в распространении ядерного оружия. Для стран, претендующих на лидерство в мировом сообществе, подобные пятна на репутации недопустимы. Итак, пришла к выводу Джин, нужно действовать через госдеп, то есть, проще говоря, через ЦРУ и Дэвида. Надо только дождаться известия, что полоний благополучно доставлен в Ирак. Иначе все её размышления — только блеф. Вокруг иранской ядерной программы скрестилось уже столько интересов и сломано уже столько копий, что каждое публичное заявление должно быть подкреплено досконально проверенной документацией.

Лежавший рядом с подушкой мобильник ожил, взметнув с дисплея всполохи желто-красных переливов и напомнив прозвучавшей мелодией о фильме Копполы и атаке железных «валькирий», совершенной почти полвека назад на вьетнамскую укрепленную точку. Джин взяла телефон здоровой рукой, взглянула на дисплей. Узнала номер доктора Нассири, и сердце сжалось от недоброго предчувствия.

— Слушаю вас, Сухраб, — сказала, нажав кнопку разговора.

— Аматула, гемодиализный аппарат не работает! — голос Нассири возбужденно дребезжал. — Не работает, понимаете?!

— Почему не работает? — Джин старалась отвечать по возможности спокойно. — Сухраб, возьмите себя в руки и проверьте еще раз.

— Я проверял аппарат сразу по его доставке, и он был исправен! — не снижал тона Нассири. — Кто-то вывел его из строя, пока я навещал вас! Но кто — понятия не имею. Здесь вообще происходит что-то странное, просто заговор молчания какой-то. Шахриара нигде не видно, зато всюду шастают незнакомые мне люди из известной нам с вами организации! Они совершают обход палат совместно с деятелями, прибывшими из Тегерана, и делают больным какие-то инъекции! На мой вопрос, что за препарат они им вводят, никто мне не ответил!