— Доктор Франсуа, — ответила Марьям, повернувшись к ней. — Между прочим, хочет, чтобы я ему помогала. Но мне трудно, ханум, с ним работать, — призналась смущенно. — Ведь он же, в отличие от вас, ни одного слова из нашего языка не знает, только по-французски да по-английски изъясняется! А я, наоборот, эти языки не знаю. Только интуитивно догадываюсь, что ему нужно. Он даже переводчика для меня пригласил, но тот так скверно переводит, что я и половины его фраз не понимаю.

— Ничего, голубушка, потерпи, — успокоила Джин девушку. — Я скоро встану. Долго разлеживаться не собираюсь, не время сейчас…

— Что вы, ханум?! — в голосе Марьям снова прозвучали испуганные нотки. — Вам подниматься нельзя ни в коем случае! Вылечитесь сначала как следует! А за меня не переживайте — приспособлюсь как-нибудь к доктору Франсуа. Он терпеливый очень, даже не ругает меня, если я что-то не сразу понимаю…

— Да вы, Аматула, я смотрю, уже проснулись! — бодро воскликнул доктор Нассири, войдя в комнату тоже в защитном костюме и присев на стул у кровати Джин. — Ну и напугали вы нас всех, коллега!

— Да я и сама напугалась, — слабо улыбнулась Джин. — Вот уж не думала, что заболею так некстати… Спасибо, кстати, за цветы, — кивнула она на розы.

— Это не мне спасибо, а Самаз Агдаши — матери того молодого человека, которого вы спасли своим гемодиализным аппаратом. Он той же ночью, когда вы госпиталь покинули, в себя пришел. Я допустил к нему мать ненадолго, и он даже смог поговорить с ней чуть-чуть. Женщина была счастлива! Сразу пошла домой и принесла потом эти розы. У них ведь выращивание роз — семейное дело, и отец её этим занимался, и дед. В их оранжерее разные сорта роз круглый год цветут. В общем, просила передать вам этот букет вкупе с безмерной её благодарностью. А под утро из Тегерана доставили наконец обещанный аппарат — я ездил его принимать, потому и отлучался от вас, — так что за юношу можно теперь не волноваться. И всё благодаря вам, Аматула! Если б не вы, был бы у меня сегодня утром еще один покойник, — опустил он голову.

— Эбаде умер? — догадалась Джин.

— Да, три часа назад, — подтвердил Нассири. — Обширный инфаркт, сердечная ткань расползлась как размякший в воде хлебный мякиш. Умер с открытыми глазами. Полностью обуглился. Лежал черный как негр и маленький и хрупкий, как новорожденный щенок… — голос Нассири дрогнул.

«Вовремя я взяла его волосы, — подумала Джин. — Сегодня было бы поздно. Бедняга…» Вздохнув, спросила:

— Сухраб, вы приняли должные меры относительно погребения Эбаде? В Европе, России и Америке радиоактивные трупы хоронят всегда в цинковых гробах, но поскольку в исламе гробы не используются, надо обязательно забетонировать то место, куда опустят тело покойного. И еще… Простите меня, Сухраб, но, невзирая на религиозный запрет, необходимо вынуть из тела Эбаде все внутренности и уничтожить. Ведь полоний, как известно, будет разлагаться еще долго, и если этого не сделать — радиация проникнет в грунтовые воды и разнесется с ними по всем окрестностям…

— Увы, ханум, — поник Нассири, — я уже не занимаюсь этим, меня отстранили. Теперь покойным Эбаде занимаются спецслужбы, и о своих действиях они мне не докладывают. Даже не советуются. К тому же из Тегерана вместе с аппаратом прибыли какие-то светила…

— Медицины? — уточнила Джин.

— Если бы, — еще более помрачнел Нассири. — Нет, светила теологии и теософии с кафедры тегеранского университета.

— Они-то здесь зачем? — удивилась Джин. — Для молитвенного сопровождения души усопшего в последний путь?

— Думаю, Аматула, для того, — понизил голос собеседник, — чтобы подвести под его гибель идеологическую базу, подкрепив её Кораном, Аллахом и верностью исламу. Я сам правоверный мусульманин, ханум, но до глубины души возмущен подобным цинизмом. Время ли стенать сейчас о гневе небесном, когда в первую очередь надо спасать тех, кого еще можно спасти?! А запрошенный нами аппарат искусственной почки привезли, видимо, затем лишь, чтобы мы больше не обращались за ним в миссию Красного Креста. При этом ни какого-нибудь дополнительного медицинского оборудования, ни даже лекарств не привезли! Как будто и не собираются лечить больных.

— Возможно, так оно и есть, Сухраб, — задумчиво проговорила Джин. — Вы не находите, что подобное поведение вполне логично для Тегерана? Думаю, там сейчас всех устраивает вариант полного отсутствия пострадавших при аварии в секретной лаборатории. Проще говоря, они хотят, чтобы все облученные радиацией люди умерли. Как говорится, нет пострадавших — нет полония. И никакой лаборатории по его производству тоже никогда не было.

— Но ведь речь идет о живых людях! — возмутился Нассири. — Из почти сорока пострадавших половину точно можно спасти!

— Как это ни кощунственно звучит, Сухраб, но до них иранским властям нет никакого дела. Они сейчас озабочены лишь тем, чтобы скрыть существование секретной лаборатории от иностранной прессы. Это же скандал на весь мир! Кстати, доктор, вы знаете, для каких целей применяется полоний?

— Нет, — недоуменно пожал тот плечами. — Моя задача — лечить отравившихся полонием людей, а не применять его.

— Вы добрый и гуманный человек, Сухраб, — Джин прикоснулась забинтованной кистью руки к руке Нассири, и он, сдернув перчатку, слегка сжал её пальцы. — Я же вижу: вы хотите людям добра, а своей стране — процветания. Но ваши руководители, к сожалению, хотят совсем иного. Они мечтают о мировом господстве, Сухраб. Или хотя бы о господстве на Ближнем Востоке. И полоний используют для изготовления запалов ядерных бомб, — поведала почти шепотом. — Именно поэтому, я уверена, ваши руководители пойдут на всё, чтобы уничтожить сотрудников той злосчастной лаборатории. Всех до единого.

— О, Аллах всемилостивый! — Нассири сжал пальцами виски. — Но я же врач! Я не могу стоять в стороне и равнодушно наблюдать, как эти люди один за другим уходят из жизни! Я же обещал Всевышнему, что буду облегчать страдания больных при любых обстоятельствах, не жалея даже собственной жизни! Как же я могу нарушить свою клятву?!

— Ваши клятвы не интересуют верховных мулл, Сухраб. Послушайте меня, коллега, это важно… — Джин сделала знак, что хочет приподняться, и Нассири помог ей сесть. Джин перешла на шепот: — Раз ваше правительство отказывает больным в помощи, я готова договориться со своим руководством о предоставлении вам всех необходимых препаратов. Но поскольку служба безопасности наверняка воспрепятствует помощи нашей миссии в лечении ваших больных, последним не остается ничего другого, как только просить убежища на территории Швейцарии. То есть здесь, на территории миссии Красного Креста. Мы их непременно вылечим, обещаю, однако, как вы понимаете, и для лих самих, и для их семей такое решение будет равнозначно эмиграции, и вернуться в Иран они больше не смогут. Разумеется, это будет означать конец деятельности на территории Ирана и нашей миссии, но к такому повороту мы всегда готовы. К тому же рано или поздно тегеранским муллам всё равно придется обратиться к нам за помощью, я в этом не сомневаюсь. Международный Красный Крест — солидная и уважаемая организация, отлично зарекомендовавшая себя во всем мире. — Джин сделала паузу. Через мгновение очень серьезно продолжила: — Вам придется подумать и о себе, Сухраб. Если решите продолжить участие в спасении пострадавших от радиации людей, вам скорее всего тоже придется эмигрировать. Либо — отойти в сторону и смириться со смертью всех сорока пациентов, имена которых будет запрещено потом произносить вслух даже родственникам. В том числе смириться со смертью пошедшего на поправку юного Али Агдаши, — она бросила красноречивый взгляд на розы и заключила: — Словом, вам есть о чем подумать, дорогой коллега. Что же касается меня, вы можете рассчитывать на мою помощь хоть здесь, на территории нашей миссии, хоть в Швейцарии, хоть в любой другой европейской стране.

— Я уже говорил вам, Аматула, и осмелюсь повторить еще раз, — Нассири снова взял её руку, его темные глаза увлажнились, — вы — истинный ангел! Вы для меня больше, чем просто коллега. Вы для меня светлый ориентир в той бесконечной и душной темноте, в которой я блуждаю последние двадцать лет. Я ведь тоже родился и вырос при шахе, ханум. Образование получил в Лондоне. Практику проходил в клинике Виктории. Потом несколько лет отработал в США, в госпитале Нового Орлеана. Когда увидел однажды по телевизору, каким разрушениям он подвергся при урагане, даже сердце защемило. Словно вместе с госпитальными крышами той океанской водой смыло и мое прошлое, которым я всегда дорожил. И тогда я запретил себе думать и вспоминать о нем, каким бы прекрасным оно ни было… — Доктор вздохнул, помолчал немного. — В Иран я вернулся перед самой революцией, ханум. Хотел приносить пользу своей стране и как-то незаметно поддался царящим здесь новым настроениям. Потом не раз сожалел об этом, чего уж там скрывать… Но вслух признаюсь в этом впервые. И только вам, Аматула. Вы правы, мне есть о чем подумать, но дать ответ сразу я не могу, простите…