Нетрудно представить себе, как разгневали такие слова Калигулу, который считал себя всемогущим!.. Чтобы как следует отомстить евреям, он тут же приказал поставить свое изваяние в Иерусалимском храме, куда обращены взоры всех евреев. Этот приказ надлежало выполнить Петронию, недавно назначенному Калигулой наместником Сирии. Так как Калигула знал, насколько сильна верность евреев своей религии, и понимал, что они не дадут установить статую в Храме, не восстав, то он приказал Петронию взять с собой половину римского войска, стоявшего на реке Евфрат для охраны границ римских владений от парфян, т. е. два римских легиона, и при помощи их подавить любое восстание и силой водрузить изваяние в Храме.
По словам Мегиллат Таанит, в Палестине стало известно об этом накануне праздника Суккот (39 г.), и это известие неимоверно взволновало евреев. Многие не верили слуху. Со дня постройки Второго храма ни один чужеземный монарх не осмелился осквернить Храм — красу и гордость разрозненного и рассеянного по всему миру народа, кроме Антиоха Эпифана, государство которого дорого поплатилось за это кощунство. Но вскоре и самые недоверчивые были вынуждены поверить ужасным известиям: в конце зимы 40 г. Петроний с войском прибыл в Акко на зимовку, а в Сидоне финикийские мастера уже работали над изваянием.
Страшная весть молниеносно распространилась по Иудее и вызвала потрясение в народе. Буквально во всем народе — не только у верхушки и ученых. Большое возбуждение царило как среди горожан, хорошо сведущих в постановлениях Торы и комментариях писцов, так и среди ревностных деревенских жителей с их наивной, глубокой верой. Как видно, нашлись люди, которые в течение месяцев, прошедших с конца зимы до времени жатвы, вели энергичную пропаганду и призывали народ никоим образом не дать Петронию осуществить замысел Гая.
В начале жатвы (в месяце ияр 40 г.) десятки тысяч евреев со всех концов Палестины, из городов и деревень, стали стекаться в долину Акко, и огромное людское море собралось перед лагерем ошеломленного Петрония и его войска. ”Масса евреев как туча заволокла всю землю Финикии”, — рассказывает Филон. Римским солдатам казалось сперва, что это огромная армия, которая собралась воевать с римлянами за свою веру. Но вдруг из этой массы народа вырвалось единое жуткое рыдание, которое потрясло даже храброго римского воина... Петроний бросил взгляд на это огромное сборище и увидел, что все люди были строго распределены на шесть частей: с одной стороны — старики, мужи и мальчики, а с другой — старухи, жены и девочки. Как только Петроний подошел к этой массовой делегации, подобной которой не видел никогда никакой правитель, все шесть многотысячных групп пали ниц, оглашая воздух мольбой о своем Храме...
Сердце Петрония дрогнуло: он велел людям подняться. Весь народ медленно встал, и его руководители подошли к Петронию с головами, посыпанными пеплом, с заплаканными глазами и руками, заложенными за спину, как у арестантов, и в таком смиренном и униженном состоянии произнесли слова, которые могут сказать только истинные герои.
Они заявили: ”Не воевать мы пришли, ибо кто может соперничать с сильнейшим — с императором? Но существуют лишь две возможности: либо не устанавливать изваяние в Храме, либо истребить весь народ Иудеи до одного. И если ты решил установить изваяние в Храме, то истреби раньше всех нас, а потом сделаешь, что твоей душе угодно. Но пока мы можем дохнуть хотя бы один раз, мы не вправе допустить, чтобы совершилось дело, противное нашей Торе. Мы не безумны, чтобы поднять руку на нашего могучего властелина. Мы подставили свои шеи и готовы принять смерть — но это дело не для тебя и твоих солдат! Мы, священники, чьи руки предназначены приносить жертвы справедливости, сотворим это: сначала мы убьем наших жен во имя нашего святого жертвенника и превратимся в женоубийц, а за ними — наших братьев и сестер и станем братоубийцами, а за ними — наших сыновей и дочерей и будем детоубийцами, а потом смешаем нашу собственную кровь с кровью наших близких, которую мы пролили, а когда не останется ни одного из нас, приказ Гая будет выполнен”.
Приблизительно так (по словам Филона и Флавия) говорили вожди от имени всего народа, собравшегося перед римским наместником с его армией.
В тот момент была решена судьба еврейской нации: ничем ее не сломить...
Дрогнуло сердце могучего и чуткого римлянина, который почувствовал себя слабей этих ”слабых и смиренных”. В его распоряжении были тысячи мечей — а их руки были пусты. Гай не знал жалости ни к кому, кто посмел его ослушаться и не выполнил его приказа. Верная смерть ждала Петрония, и он мог избежать ее.
И тем не менее в душе он чувствовал, что он, могучий правитель, и даже сам римский властелин бессильны перед лицом той огромной силы, которую проявила эта народная масса!.. С евреями Страны Израиля, живущими в своей стране и на своей земле, невозможно было сделать то, что сделали с евреями Александрии, которые жили на чужой земле и в чужой стране.
Петроний, представитель лучших римлян, один из тех людей, греческая мудрость и глубокая римская культура которых, взращенная на гуманизме Цицерона и Сенеки и их друзей-стоиков, не дали их сердцам зачерстветь под влиянием военных хитростей и сурового режима, отступил вместе со своими могучими легионами перед народом, готовым пасть смертью мучеников ради святости Всевышнего Бога. Он не посмел истребить огромную массу народа, который поразил его силой самоотверженности во имя своей веры и своего Бога.
Чтобы выиграть время для совещания с руководителями евреев и ознакомиться с настроением народа, он перешел со своей свитой и приближенными в Тверию, столицу Галилеи, оставив армию в Акко (в месяце мархешван 40 г.) . Но как только евреи узнали, что он отправился в Тверию, там сейчас же появились десятки тысяч людей и расположились колоссальным лагерем у города. Было время сева, но евреи оставили полевые работы, и в течение сорока дней тысячи евреев стояли лагерем перед Тверией под открытым небом, невзирая на росу и дождь и не думая о предстоящем голоде, лежа на земле в ожидании, что Петроний отменит жестокий приказ и не заставит их поклоняться изваянию человека. Когда Петроний обратился к ним с вопросом: ”Неужели вы хотите воевать с императором?”, то они ответили: ”Не дай Бог! Но лучше всем нам умереть, чем нарушить нашу Тору”, — и тут же тысячи их пали на землю, обнажили свои шеи и заявили, что сейчас же готовы на смерть.
Не отдельные люди, а массы, целый народ готов был пожертвовать своей жизнью за святость своих убеждений...
Если эти две возвышенные картины, величественнее которых не знает человеческая история, не послужили еще сюжетом для великих художников и если вся эта эпоха в жизни нации не породила ни великих поэм, ни замечательных драм, а лишь два маленьких рассказа на иврите и на идиш, — то это значит, что мы, поколение посредственных людей, не достойны быть сынами наших великих предков...
V
Во время этой беды Аристобул, брат царя Агриппы, Хилкия Великий и многие из видных мужей дома Ирода обратились к Петронию с мольбой не устанавливать изваяние силой и не истреблять евреев Палестины, а написать Гаю и известить его, что жизнь десятков тысяч людей зависит от его приказа, а также объяснить ему, что если евреи не засеют поля, то это приведет к снижению доходов от податей и к необходимости насильственно собирать налоги, когда народ обеднеет.
Петроний знал, что Гай никогда не простит наместнику, осмелившемуся не выполнить данного ему приказа, в особенности если это затрагивает честь самого сумасбродного императора. Но Петроний был порядочным человеком, и самоотверженность евреев, подобной которой он не встречал ни в безнравственном Риме, ни среди других распущенных народов Востока того времени, тронула его. Иначе быть не могло: его совесть требовала от него подвергнуть себя опасности ради евреев. Он решил, что даже ценой потери своего высокого поста, а может быть, и жизни не даст погибнуть народу, способному на такое самопожертвование ради своей веры. ”3а это я готов жертвовать собой”, — говорит Флавий от его имени. И он обещал попробовать; может быть, ему удастся добиться отмены безжалостного приказа.