Танька покосилась на него недоверчиво, во взгляде читалось недоумение — чего это, мол, тип с портфелем в метро заговорил сам с собой, да еще и по-русски? Олежка смотрел на нее нежно — чужими глазами, преодолевая желание обхватить чужими руками. С ее беззвучных губ считалось: «Маньяк!» — и, резко поднявшись с места, она направилась к выходу, нечаянно стукнув его по коленям ноутбуком.

— Ты че дерешься-то? — воскликнул Олежка. Чужой голос звучал высоко и пронзительно.

На секунду Танька застыла над ним белая, как полотно. Слова эти он произнес спонтанно и не подумал даже, какие воспоминания из детства они всколыхнут у нее, а теперь бешено рылся в памяти, ища другие фразы, по которым она уж точно могла бы его распознать. Но не успел найти. Поезд затормозил на очередной остановке, раздвинулись двери, и, словно стряхивая наваждение, Танька тряхнула головой и устремилась наружу.

На сей раз Олежка не стал ее догонять. Он пересел на освободившееся сиденье, оставив типа с его портфелем и выражением шока на бледном лице. «Oh my God![87] — лепетал тот трясущимися губами. — What the hell has just happened?[88]»

«Кажется, я нашел выход из положения, — радостно подумал Олежка. Если бы в этот момент он мог увидеть в окне свое отражение, то самое первое, что ему бросилось бы в глаза, — это улыбка от уха до уха. — Я придумал, как можно помочь сестре. Нам нужен медиум».

Гриша

Танька моя, Танька... Подай сигнал о моем существовании...

Варвара заметила ошибку и не стала исправлять на «о своем».

Мое существование зависит от тебя.

Писала она в разросшемся текстовом файле. Прошло уже несколько недель, как не было от Таньки ни слуху ни духу. Варвара отправляла ей бесчисленные эсэмэски, пробовала звонить, но ответа не получала. Она бы посылала ей письма по электронной почте, но не знала адреса. Даже Танькиной фамилии, по которой ее можно было бы разыскать по интернету, не знала, оказывается. Варвара скучала, худела, беспрерывно писала письма в том файле, он достиг уже двух мегабайтов, но отправить его было некуда.

И от космических путешественников не поступало вестей, а ей к ним было не дозвониться — Нелидин сотовый не работал в космосе. Одна лишь Ди была в контакте пару раз: прислала одно сообщение с Мальдив («жива-здорова, ныряю за ракушками для Оси»), второе — из Индии («мы тут проходим семинар по йоге, пусть Осенька у вас еще немножко поживет?»). Наверное, Варвара давно заболела бы от тоски, но чувствовала ответственность за Осю и Евпраксию Никитичну и крепилась.

Твой Ося, Танька, очень славный... Только когда гуляет, не хочет надевать шапку, говорит, у него и так куча волос.

Варвара улыбнулась, вспомнив, как однажды убедила малыша, что на его голове сидит кошка, и если за время прогулки от него не сбежит, то значит, он волшебник. Ося поверил и ходил по улице медленно и осторожно, чтобы кошка не спрыгнула.

А еще он гурман— каких поискать. Возмущался, что у меня дома нет устриц на ужин.

«Гурман» взял однажды и за раз слопал коробку конфет в одиночку — Варвара даже переполошилась, как бы ребенку не сделалось плохо. Но все обошлось, даже аллергии не было.

Спасибо, что ты мне его оставила. Так я верю, что ты опять приедешь, уж кого-кого, а Осю ты ни за что не бросишь. Ужасно хочу тебя увидеть, Танька. Мне так хочется быть с тобой — трогать тебя руками и... и летать с тобой. И хочу быть с тобой душевно — просто чувствовать, что ты рядом. Когда ты рядом, весь мир тоже кажется вполне приятным, а когда ты далеко, он... весь чужой и неуютный.

Даже в компании Оси и Евпраксии Никитичны ей было одиноко. Странно, что раньше она этого одиночества и не замечала, хотя после дочкиного отъезда в Англию Варвара почти три года жила одна в квартире. А сейчас от одиночества ее не спасли бы даже Нелида и гном Вася, но ведь и они были где-то очень далеко.

Изредка пытался наведаться сосед, но Варвара его даже в квартиру не впускала, вежливость пришлось временно отменить: беременная гномиха — неподходящее зрелище для случайных посетителей.

Евпраксия Никитична тоже тосковала и — толстела. Она страдала от отсутствия любви. Ну да, она понимала, что Вася в космосе и не может с ней связаться, но подсознательно верила, что если бы захотел, то докричался бы. Хотя бы во сне.

И постепенно теряла форму.

Помимо того что в ширину в три раза увеличилась, она и подросла еще, уже не помещалась в Осин паровоз. Изменились и черты лица. Когда Варвара уходила гулять с Осей, Евпраксия Никитична отправлялась в интернет и опять общалась там как Облако Тумана. Ее контуры иногда бледнели, и казалось, что в облаке висит маленький спящий гномик.

Беременность у гномов протекает быстрее, чем у людей, младенец безболезненно появился на свет через два месяца после зачатия и говорить начал в недельном возрасте. Мать кормила его грудью беспрерывно, даже в интернет почти не выходила, и постоянно хотела есть. Ее с удовольствием подкармливал Ося и обижался немного, что та ему гномика подержать не дает.

— Евпраксия Никитична, а как зовут вашего сыночка? — спросил однажды Ося.

Гномиха скуксилась — у ребенка действительно не было имени.

— Давайте назовем его Гришей? — предложил Ося. — Он такой маленький и милый, как плюшевый медвежонок. Вот медвежонка я бы назвал Мишей, а раз это гномик, пусть будет Гриша!

— Глиса! — охотно отозвался маленький гном, хлопая глазками.

— Ну нет, Глис... тьфу ты, прости господи! Гр-ришей мы его называть не будем! — Евпраксия Никитична сердито поджала губки. — Мне это имя решительно не нравится.

— Ну тогда, может, Сашей? — вступила в разговор Варвара. — Мне всегда имя Александр нравилось, можно Шуриком звать или...

— Только не это! — прервала бывшая Александра. — Хочу, чтобы у моего сына имя было эксклюзивное и неизменяемое!

— Глиса? — предположил тоненький голосок.

— Вот, например... — проигнорировала его Евпраксия, закатив глаза и причмокнув. — Фейер-Верк! Вот как мы его назовем! И чтоб через дефис, так эксклюзивнее будет. Очень подходящее имя для гнома, я думаю. Красивое.

Варвара еле сдержала улыбку, вспомнив зрелищные «спецэффекты», с которыми был зачат маленький гном.

— Почему бы и нет? Фейер-Верк — оригинально звучит, по-моему, — сказала она убедительно.

— Глиса! — с отчаянием в третий раз выкрикнул новорожденный.

С сочувствием Варвара глянула на малыша, подумав: «Интересно, какое имя выкрикнула бы Нелида, когда нам выдавали ее свидетельство о рождении в загсе, если б она в недельном возрасте уже могла разговаривать?»

Если в семье возникли споры о том, как назвать младенца, то следует немного поколдовать. Колдовство простое, осилит любой волшебник, даже хоть начинающий. Сперва нужно написать на бумажках все имена, которые придут в голову, или выписать понравившиеся из словаря, бумажки свернуть и сложить в шапку. Затем присутствующим, всем, кроме одного, вытянуть по одной. Эти бумажки снова сложить в шапку, пусть тянет тот, кто еще не тянул. Имя, которое вытянет он, будет правильным. Ритуал этот магический и потому всегда действует безоговорочно.

Ося разложил на столе все что нужно: потрепанное издание словаря, карандаш, листок белой бумаги из альбома для рисования, ножницы и шапку, которую так не любил надевать во время прогулок. После долгих манипуляций с бумажками Варвара вытянула записку с заглавными буквами, заботливо выведенными детской рукой: «ГРИША!» Евпраксия Никитична, ни к чьему особому удивлению, вытянула бумажку, где было начеркано «фраер-век» тем же почерком, но с меньшей скрупулезностью и без восклицательных знаков.

— Твоя очередь, Осенька! — сказала Варвара, вернув в пустую шапку оба имени.

Ося зажмурился («чтоб всё по-честному!») и, опустив в шапку пухлую ручку, долго перебирал две свернутых бумажки. Наконец вытащил одну, развернул ее, открыл глаза и... раскрыл их еще шире, будто не верил тому, что там написано. Через секунду он в сердцах плюнул, бросил бумажку на пол, забрался с ногами в угол дивана и обиженно засопел.