Опять вся эта нечисть стала гнать брагу, кипятить ее на водяной бане на “фазе” и т.д. – хоть это и было, как я слышал, им запрещено именно ввиду постоянных шмонов. Из–за их пойла и шмонают так активно перед Н.г. каждый год.

20–летний дурачок–сосед по ночам “базарит” со своими бабами по телефону так громко, что даже такие же, как он, наглецы делают ему замечания. Спать, естественно, под его треп невозможно.

Осталось мне 818 дней. 29–го на короткую свиданку едут мать и Миша Агафонов. Толпа будет большая, так что еще вопрос, пустят ли их.

21–40

Еще пара хороших новостей, забытых утром. Ушел сегодня старый выродок Сапог, живший последние 2 месяца прямо надо мной. Все свои претензии ко мне (что я написал статью “бить ментов”, а сам их не бью; что я кормлю колбасой кошек и глажу их, и т.п.) эта падаль часто в своих витийствованиях на публику заканчивала фразой: “Ну, еврей, одним словом!”. Ничего более обличительного оно против меня найти не могло...

Меня долго мучил вопрос, какой новый ужас поселится на его место, когда эта тварь уйдет. И вот – совершенно неожиданно, еще последнюю ночь Сапог был здесь, но не ложился, – его место занял заготовщик, парень лет 24–х (?), уже живший в этом проходняке весной, но на соседней шконке, – когда Юру запихнули в “петушатник”, тот занял его место. Я и мечтать не мог о таком соседе. При всех возможных недостатках, – это, редчайшее здесь явление, парень вежливый и воспитанный. Что тогда, весной, что сейчас, – заходя в проходняк, садясь на мою шконку или залезая к себе наверх, он спрашивает, не мешает ли он, не побеспокоил ли, не надоел ли, и т.д. Слышать это здесь, среди стала злобных диких кабанов, так и норовящих сделать тебе какую–нибудь пакость, поглумиться над тобой, нахамить по мелочи, в быту, – слышать это просто дико. Золотой парень, хотя бы с точки зрения чисто внешней, чисто бытового общения. Добродушный, не злобный. Я не хочу сказать, что он не быдло, – по интеллектуальному уровню, по всем представлениям о жизни, ее целях и смысле, по всегдашней у русских рабской покорности любой силе. Но все равно – я безумно обрадовался, когда увидел его лежащим на шконке надо мной, и еще больше – когда утром на мой вопрос он ответил, что и впрямь будет здесь жить. Достаточно для контраста вспомнить ту мерзкую наглую тварь, того лося, который жил тут все лето и осень и изводил меня своим хамством, садясь мне на ноги и пр., чтобы понять мои чувства.

Зато от матери вести приходят мрачные. Миша Агафонов поехал сегодня за билетами – ехать ко мне 28–го, – и не купил их. Плацкартных уже не было совсем, а были только купе, подорожавшие с 2200 до 2800, и общие (сидячие). Пока что, как я понял мать, не куплено еще ничего (Мише вроде бы не хватило денег на купе), так что как уж и на чем, и за какие деньги они поедут, – пока все неясно, все под сомнением...

23.12.08. 22–00

Огромное облегчение: вот и еще один день прошел. Поскорее бы все это кончилось... День был не простой, а отмечен большим событием: шмоном. Явились в 10 утра, всех согнали в “культяшку” (из которой выход на улицу был открыт, но на улице, по данным Кировской редакции ТВ “Россия”, было в 7 утра минус 16°, а Киров отсюда совсем недалеко). Сидели, смотрели какой–то фильм по телевизору, потом новости, часть блатных перманентно переругивалась с “мусорами”, охранявшими (как можно было подумать, но я не уверен) дверь в коридор. В начале 12–го шмон кончился. В коридоре – содран линолеум с пола, в секции – все разгромлено, шконки “обиженных” все выдвинуты, так что ни в дверь, ни по секции не пройти. У меня – вся шконка вверх дном, как всегда, разбросаны и перерыты все книги и бумаги под изголовьем матраса. Вытащили из–за шконки мешок для бани, все из него вытряхнули и – в припадке служебного рвения – свернутые клубком чистые носки развернули, дабы проверить, нет ли чего внутри... Баулы не трогали, ничего не забрали – просто устроили погром. Впрочем, прибрался я довольно быстро. И – интересная деталь – следующая за мной шконка и дальше, вся середина секции оказалась совершенно не тронутой. Еще с весны я заметил у них такое обыкновение – перерывать все в обоих концах секции, а середину не трогать. Тешу себя надеждой, что это последний шмон на какое–то время, – по крайней мере, до конца их дурацких “праздников”.

Вечером дозвонилась в полной истерике мать и долго визжала и орала на меня. Еще вчера дозвонился Карамьян и сообщил, что Зимбовский закинул ему набитый кусок моего дневника за январь–февраль этого года. Сказал, что хоть они и в ссоре с моей матерью, но зря я о ней так резко там написал, – ты, говорит, теперь как Маша Гайдар, которая своего отца назвала предателем и т.д. А теперь – матери кто–то сообщил, что Карамьян об этом разговоре со мной написал в рассылку, и у матери истерика по 2–м поводам: что я вообще с ним разговариваю и что он якобы “поднял как знамя” (или “на щит”? Точно не помню.) эти мои резкие слова о ней, а она поэтому заново, с новой остротой разобиделась на меня за них. Это уже 2–й пароксизм этой обиды, 1–й был в июне, и тогда она точно так же верещала по телефону, что больше ни за что и никогда не приедет ко мне. Приехала, однако. С большим трудом мне удалось добиться от нее 2–х новостей: что билеты, 2 купейных, Миша Агафонов вчера все же купил, и что она дозвонилась Трепашкину. Тот передал мне привет и сказал, что он большой спец по делам касательно УДО (как адвокат), так что пусть она возьмет для него в суде все отказы в УДО, он ими займется. Практически со 100%–ной точностью можно заранее сказать, что если он и впрямь займется (что не факт), то толку от этого не будет никакого. С этой Системой бесполезно разговаривать вообще о чем–либо на юридическом языке; она понимает только язык свинца, огня и тротила. “Все решают только пули”.

24.12.08. 9–55

Только что, 5 минут назад: “40 “мусоров” на большом!!!”. “20 на тот “продол”, 20 на наш!” “Мусора 12–й – 5–й!” М–да, этот новый год будет явно веселее того. Завтра они вполне могут тем же числом пойти шмонать 8–й и 4–й (тоже одно здание), а в пятницу – к нам и на 10–й. Так что идти заранее в баню, видимо, не придется...

Все это, конечно, затмевает уже события вчерашнего вечера, – но вчера тоже было весело, ничего не скажешь. Жизнь между теми и этими мразями, в форме и в спортивных костюмах, как между 2–х огней... Достаточно сказать, что свет не выключали до 1–го часа ночи, когда погасить его потребовал один блатной. До этого тоже пытались несколько раз, но другой блатной – тот же, что и каждый вечер не дает гасить – то поднимал крик: “Включите свет!!!”, то один раз даже поперся к выключателю сам.

Уже раздевшись, сидели с моим новым соседом сверху, заготовщиком, на моей шконке, он рассказывал про свое дело, про свои глупые кражи телефонов по пьяни. Вдруг на “лепне” моего другого соседа, старика, уже спавшего (“лепень” висел на гвоздике), полублатной сосед–дурачок из соседнего проходняка заметил вшей. Боже, что тут началось!.. Рядом оказался один из наиболее агрессивных и злобных блатных подонков в бараке, 2–й по агрессивности после шимпанзе, большой любитель командовать и бить. К делу тут же привлекли его, плюс еще позвали старшего шныря – того самого подонка, бандита и конченную мразь, с которой я в 2007 жил в одном проходняке первые 4 месяца на этом бараке. Старика подняли с постели, раздели догола, вытолкали в таком виде в холоднющее “фойе” – проверять его одежду, а потом шнырь, с первых дней меня ненавидящий (впрочем, как и я его), взялся за меня. Он сдернул с меня одеяло, схватил мои висевшие на крючке вещи и потащил все это в раздевалку. Одеяло там он бросил прямо на грязный пол, я поднял его и унес обратно. Никаких вшей он у меня, конечно же, не нашел (т.к. их нет, я проверяю одежду каждое утро), но своему “начальнику”–блатному, конечно же, объявил, что “вшей нет, но гниды есть” (не показав при этом ни одной!), и тот велел завтра с утра гладиться. Затем эта блатная нечисть стала мне выговаривать, каким, по ее представлениям, должен быть журналист и как выгляжу я. А затем вдруг, неожиданно, это существо, хоть на сей раз и не пьяное, потянуло изливать мне душу и говорить со мной по душам. Оно стало подробно рассказывать мне про своих родителей, жену, ребенка, и как ему трудно доставать деньги (за счет бывших любовниц), как оно покупало, в основном за свой счет, жратву для барака на Н.г., а потом – в долг – домашний кинотеатр в барак (на хрена он тут нужен?), и т.д. и т.п. Длились эти излияния долго; потом оно вздумало показать мне свои фотографии, притащило 2 толстых альбома и повело меня в сушилку – свою вотчину. Там был такой холод, что пришлось надеть телогрейку. Какое–то время я смотрел фотки с его комментариями (в душе проклиная и его, и всех их, и всю эту свою дурацкую жизнь); потом пришли другие блатные и стали искать 20–литровую емкость с брагой, чтобы “гнать” ее дальше. К их недоумению, браги нигде не было. Они перерыли всю каптерку – нет как нет. Мой собеседник, озабоченный, ушел, оставив меня досматривать альбомы одного. Я досмотрел, отнес их ему и лег в постель. А они все бегали, суетились, – видимо, искали. И, когда уже погасили свет, я услышал вдруг голос того самого шныря, эксперта по вшам, входящего в секцию: “...но я не “крыса” и эту брагу не брал!”. Сперва мне показалось, что он смеется, говоря эти слова; но из дальнейшего я понял, – нет, он плачет! Он самым натуральным образом плакал, повторяя на все лады клятвы, что он не “крыса” и брагу не брал. Двое блатных – тот, что показывал мне фотки и тот, что погасил свет – укладывали его спать, требуя успокоиться и грозя избить, “если из–за тебя кто–нибудь в бараке пострадает”. Немного спустя поднялась суматоха, что этот шнырь, оказывается, ушел по “дороге” в сторону 10–го барака. “А оттуда на тот продол и в контору”, – предположил кто–то (хотя чтО бы он мог рассказать в конторе, мне не совсем ясно). А еще чуть позже, выйдя из секции, я увидел его, сидящего в “фойе” на корточках, прислонившись к стене и закрыв лицо руками. Били ли его, я не знаю, но скорее всего били, конечно. Здесь не церемонятся...