Тоска, тоска, тоска... Когда же это все кончится, этот затянувшийся нелепый зигзаг? Осталось 814 дней.
Утром – еще одно несчастье (точнее, еще с вечера). Вечером один из блатных “командиров” приказал заготовщику из нашего проходняка, взятому последнее время работать в столовую и потому приходящему в барак только на ночь, перелечь от нас на другое место. А именно – на место художника–татуировщика, который как раз не спит по ночам, а только днем. А на место заготовщика уже сегодня утром (как мы и подозревали с вечера) засунули чисто блатного дебила и подонка – длинного, как верста коломенская, 20–летнего, и притом наглого и глупого до чрезвычайности, что прямо написано на его совсем еще детской физиономии большими буквами. Оно лежит и спит весь день, да и вообще – вечно с сонной мордой выходит на проверку последним, когда уже все стоят и “мусор” считает. Оказывается, после того, как оно только на днях вышло из ШИЗО, где сидело довольно долго, – его место оказалось уже занято, и его кроме как сюда, класть некуда. Одна надежда, что освободится место поблатнее – переложат, т.к. ужиться с ним нормально в одном проходняке, с этой (когда не спит) ехидно–глумливой нечистью не получится никак, я это точно знаю уже заранее. И еще раз проклинаю их всех, среди кого злая судьба заставила жить: будьте вы все прокляты, твари! Сдохнуть вам всем в Новом году!..
27.12.08. 18–58
Наконец–то пошел снег – перед дневной проверкой еще небольшой, а к ужину уже крупными хлопьями, – и сразу стало ощутимо теплее. Но все равно, когда эти твари, “проветривальщики”, открывают настежь дверь в секцию, цепляя ее привязанной к столу “фазы” петлей за ручку, да еще если при этом открыта наружная дверь в барак (ее эти скоты специально закладывают камнем), – холод непереносимый! А они норовят открыть то и дело, при каждом удобном случае, а уж перед всеми зарядками–проверками и обедами–ужинами, да еще задолго, минут за 10–15, – это уж обязательно. Хорошо еще, что хоть окно напротив меня перестали открывать, – ссылаясь на то, что петли у этой форточки слабые, еле держатся, тот из стариков, что поадекватней, плотно забил ее в раму со стороны улицы.
Все обошлось. “Симка” моя работает и дальше, а вчера вечером, как выяснилось из разговоров, внезапно заблокировалась не одна она, а еще куча “симок” в бараке. Загадочное явление, которое, кроме прямого сотрудничества сотовых компаний с УФСИНом, на 1–й взгляд трудно чем–то еще объяснить...
Шимпанзе то ли забыло о своей просьбе, то ли нашло другой вариант, – вчера я так и не смог созвониться с матерью, а сегодня оно ни разу за весь день не спросило об этом. Ну и слава богу.
Мать и Миша Агафонов выезжают ко мне завтра вечером, в понедельник утром будут здесь. На этот раз, увы, связаться с ними в поезде и узнать, что все нормально, едва ли удастся. Постараюсь заставить себя не волноваться и без этого.
В столовке последнее время стали опять давать пшенку, – единственную из каш, которую я ем, и даже, пожалуй, с некоторым удовольствием. Но еще лучше было бы, если б она не была так сильно разварена и была бы холодной, – холодную пшенку я почему–то люблю больше горячей и в тюрьме обыкновенно оставлял ее постоять, остыть.
Лось, который осенью жил в моем проходняке и садился мне прямо на ноги, вчера в какой–то вольной куртке с пышным меховым воротником поперся на вахту – просить, чтобы пустили в больницу в неурочное время. В результате лишился воротника – там ему такое “не положено” то ли оторвали сами, то ли заставили отпороть его самого.
Старый подонок, алкаш и ворюга, мой сосед из соседнего проходняка, так и не делает мне жилет из телогрейки, который начал уже месяца полтора (если не 2) назад, причем в счет своего долга мне, т.е. бесплатно. Твердо обещал, что к Н.г. , но – лежит, дрыхнет с утра до вечера, или сидит и трепется со мной же, – почесать языком он такой же заядлый любитель, как и выпить. Между тем, в бараке реально холодно временами, а эта мразь Милютин на недавний очередной звонок матери ответил категорическим отказом пропустить новую спортивную куртку. Так что еще одна теплая вещь, хотя бы жилетка на синтепоне, в эти холода нужна позарез, и больше половины зоны уже ходит во всевозможных таких теплых жилетах разных фасонов и длины. Но алкашу я ничего говорить не хочу, тем паче, что кроме ворчливой ругани, отговорок и пустых обещаний, от него ничего не услышишь. Я скажу ему об этом не раньше 1 января, когда его обещание “до Нового года сделаю” окажется очевидным враньем.
Со связью по–прежнему полные кранты. Нечисть, пользующаяся моей “симкой”, дольше 3–5 минут говорить ни с кем не дает, торопит и требует денег на оплату телефона. Приходится пользоваться в 8 утра (неудобное время) запасным вариантом, если только он не спит. Дозвонившаяся сегодня к вечеру Е.С. сообщила, что сегодня, несколько раньше, она говорила обо мне в прямом эфире радио “Свобода”.
28.12.08. 11–23
Тоска такая невыносимая, что буквально сжимается сердце. 2 полных года жизни еще в этом ужасе... С матерью связаться утром опять не удалось, и, вернее всего, до завтра, когда она уже будет здесь. Один блатной хмырь пошел на короткую свиданку сегодня – и оттуда (по телефону) информация, что народу очень много (завтра будет еще больше?) и что, поскольку очень много передач, свиданщица отказывается их принимать. Это что–то новенькое!.. А если завтра не примут у матери и мою передачу???...
А в том году в эти дни на короткой свиданке был шмон с раздеванием догола, – специальный, издевательский. Никогда не забуду, – за 3 года это был день самого острого, максимального унижения. Будет ли что–то подобное завтра?..
Будь он проклят, этот ваш Новый год...
29.12.08. 17–35
Прошла короткая свиданка с матерью и Мишей Агафоновым. Без происшествий она, как всегда, не обошлась. Часа за полтора до конца ее один парень изнутри нашего “загона” через единственную маленькую дырочку в перегородке, под самым потолком, выбросил что–то (не знаю уж, что) наружу, а его жена побежала подбирать. Суки–свиданщицы, 2 шт., которых в тот момент в зале не было, услышали, видимо, ее шаги и прискакали с криками: “Вы что тут бегаете?!” и т.п. Поорав немножко, эти твари вдруг вырубили переговорные трубки, и тем самым свидание было оборвано. Нам двоим, выходившим последними, несказанно повезло: выйдя на вахту, мы, по инициативе этого 2–го парня, просто взяли – и пошли “домой” (в бараки), никого не спрашивая, можно ли, и не дожидаясь никаких “общественников”. Те же, кто уходил раньше нас, а также и парень, выходивший втроем с нами, но ушедший первым, – оказывается, подверглись полному шмону с раздеванием, прямо как год назад! Хотя обычно шмон с раздеванием после коротких свиданок тут не практикуется, если только по самодурству начальства. Шедший вместе с нами налетел, как он потом рассказывал, на Степышева, и был этим недочеловеком обыскан лично.
Но главная мерзость этого свидания состояла в другом, крайне неприятном сюрпризе. Все распечатки, что не удалось передать в тот раз, плюс пресса и несколько книг, – все это свиданщица без колебаний забрала, сказав, что это пойдет через Демина, т.е. оперчасть. Тогда как распечатки Демину вообще видеть абсолютно ни к чему; книги же и прессу – он отдаст неведомо через сколько месяцев, если отдаст вообще; к тому же, при тотальной власти шимпанзе и прочей блатной мрази лишние посещения штаба мне абсолютно ни к чему. К отряднику, и то не давали ходить спокойно...
Короче, на январь я остался без свежей прессы и без книг. Книги есть еще непрочитанные тут, в бараке, под матрасом, так что не беда, продержусь как–нибудь. Пресса – ладно, бог с нею тоже, все равно после новогоднего паралича на 10 дней вся эта прошлогодняя политика будет выглядеть уже устаревшей... Но если такой режим они установят и будут держать все 2 оставшихся года, – деградация, которой я больше всего боюсь и с ужасом ощущаю, еще больше усилится и станет, пожалуй, необратимой. В этой дикой среде, среди одноклеточных простейших, живущих куревом и чаем, вне своей профессиональной среды, да еще без всякой информации о жизни движения и о происходящем в стране (кроме 1–го канала ТВ), – пожалуй, можно и впрямь сойти с ума...