25.8.09. 9–08

Вчерашний день опять был безумным. Никакая комиссия, разумеется, по баракам не ходила, но хватило и без нее...

Вышли на обед, – пока собирались, ко мне подошел вдруг главпровокатор. Эта блатная нечисть (вся, не он один) действительно следит за всеми и все замечает. Данная мразь вдруг докопалась до того, что после вчерашнего “разговора” (шимпанзе со всей прочей швалью) я ушел из столовой, не дожидаясь все стадо. О том, что у меня есть бумажка на право свободно ходить, оно не знало, и спросило, почему я не сказал об этом (хотя меня об этом никто не спрашивал). Я сказал, что, если и прицепятся ко мне “мусора”, то я поговорю с ними сам, я умею с ними разговаривать. Да и не задавали мне “мусора” ни разу таких вопросов (почему хожу один), а задала первой вот эта тварь... – “С “мусорами” умеешь разговаривать, а со мной не умеешь. Дерзить начинаешь...” – “Было бы кому дерзить...” – ответил я. Разговор происходил спокойно, тихо, не повышая голоса. Это чмо пообещало, что если оно начнет ругаться, то я вспотею. – Я тоже могу начать, – ответил я. – Как начнешь, так и закончишь. – Так же, как и ты. – После этой моей фразы оно отошло от меня, и я почувствовал, и до сих пор чувствую себя в этой схватке победителем...

“Телефонист” пришел не после обеда, как обещал, а после ужина, и то не сразу, когда я его уже и ждать перестал, и сидел в омерзительном, тоскливом настроении, – все же и к матери этот д/р мой имеет отношение, это и ее праздник, а я даже позвонить ей не могу... Тут он пришел – а уже вскоре должен явиться отрядник, времени мало! – я позвонил матери; у нее как раз были занятия, но уже кончались. Ученица пришла без денег (2 тыс. р.). но – у подъезда ее ждала мать, и, пока мы разговаривали, она вернулась и отдала деньги! Надо же так удачно! Тут ведь “телефонист” все вытрясал с меня эту 1000 р. – деньги за “дорогу”, присланные Маней вместе с “трубой”, он отдал, чтобы в Нижнем эту “трубу” поменяли на более тонкую, которую удобнее проносить в зону. “Дорогу” же оплачивать стало нечем, и он вот уже несколько дней тряс эту сумму с меня, а мать говорила, что денег нет, даже на лекарства ей не хватает. Я уж хотел – вполне безнадежно, понимая, что они не дадут, но для очистки совести и для демонстрации “телефонисту”исчерпания моих возможностей – звонить Е.С. и даже Карамьяну (!), – но тут мать наконец согласилась, да еще, чтобы успеть в Нижнем отдать эти деньги до 27–го, когда поедут сюда на свиданку к кому–то, – ей пришлось тащиться на почту отправлять их прямо сейчас же, в 7 вечера, под проливным дождем...

Мне было страшно неудобно, неловко говорить ей все это – опять просить деньги, нужные не мне, а этому наглецу; диктовать адрес, куда послать; торопить идти на почту прямо сейчас, сразу после занятий, не отдохнув, да еще под дождем... Так неловко, стыдно, омерзительно я редко себя чувствовал на воле, да и здесь – не так часто приходилось говорить с ней не от себя, а словно под чужую диктовку. Но поделать ничего было нельзя. “Телефонист” зато клялся, что и после своего освобождения в январе 2010 будет сюда звонить, звать меня к телефону, обеспечивать мне к нему доступ – через другого блатного, переведенного от нас на 7–1 4.8.09 и живущего в том же проходняке. Мол, и тот–то блатной (которому он намерен звонить с воли) ему будет нужен только ради меня. – А я зачем нужен? – Ну как же, ты мне сделал столько добра, я этого не забуду... Цена этим обещаниям – грош, это ясно с несомненностью уже сейчас; но я, слава богу, не столь наивен, чтобы поверить – и кормить его еще 4 месяца, до освобождения...

На закуску, под вечер, как финальный аккорд дня – с 20–30 до 21–00 была очередная пламенная проповедь бесхвостой обезьяны на любимые темы. Только успел поесть и вымыть миску, хотел идти ставить чайник для чая, – “Мужики, давайте соберемся!”. Я, идиот, тоже поперся, – вдруг еще какая–то беда, хотя уж хуже утренней комиссии и каптерки ЧТО может быть?..

Оказалось, собрало это быдло другое блатное отродье, совершенно отмороженный гопник, ходящий тут в блатных наивысшей категории. Тема – “игра” (в карты, естественно). Сообщение – сколько теперь будут стоить какие сигареты и чем еще можно рассчитываться за карточные долги – заняла ровно 2 минуты и вовсе не требовала присутствия 2/3 барака. Но – в самом начале, еще до открытия этой темы – в “культяшку влезло через окно (“дорогу”) шимпанзе с телефоном в лапах. Оно тоже захотело что–то добавить насчет игры (почему в бараке так мало играют?..) – и тут его понесло...

Это было феерическое зрелище! “Я, должно быть, везуч, – наблюдаю все это вблизи...” Быдло и блатные сидели на скамейках и стояли вдоль стен по периметру комнаты, середина была пуста. И туда–сюда по этой пустоте ходили вместе, рядышком, как обычно здесь ходят по двору, эти 2 обезьяны – побольше и поменьше, “игровая” (та, что собрала барак) и “основная”, так сказать, – шимпанзе; и это шимпанзе вещало. Пена летела изо рта, пополам с матом через каждое слово, – так оно вскоре раздухарилось и разошлось. Сперва – почему в бараке мало играют, и как играли в лагерях раньше (оно–то это видело?..). Потом – что вот, Амир (отрядник) пришел, и кто будет ходить рассказывать ему, какие разговоры здесь ведутся, тот такой–сякой, и угрозы физической расправы. Потом – любимая тема: что нет “общения”, мало общаются в бараке между собой, все проходняки завесили уже даже не простынями, а одеялами, – должно быть, сексом занимаются. Друг друга по неделям не видят, встречаются случайно на проверке: “тебя еще не освободили?!”. А пришел Амир с утра – все “шкерки” убрали и все побежали на улицу. Потом – еще более любимый бред: почему никто не звонит в ШИЗО и БУР, не интересуется, кто там сидит и как у них дела? Если бы туда звонили, общались, интересовались, то у тех, кто там сидит и “страдает” без свежего воздуха, без ТВ и DVD, как у нас тут, то у этих “страдальцев” от поддержки звонящих “мужиков” душа бы возрадовалась и укрепилась так, что они хоть 10 лет готовы были бы там сидеть. (Даже домой позвонить – телефон не допросишься, то на зарядке, тот занят целые дни, не то что – звонить в ШИЗО незнакомым этим “страдальцам”. Даже если дадут тебе “цифры” “под крышей” – кого там конкретно спрашивать, если вообще никого из них не знаешь?..) “Я – это я, я один такой, Аллах только мне отдает душу”, “Кто не с нами – тот под нами!”, “Мужик – это до х... дела!”. “Чистый душа” и “горячий кровь”. “Покажем наш арестантский лицо!” Много трепа о “поддержке”, “уважении”, “общении”, “движении” (любимое: “Общение – это движение, а движение – это жизнь!”), назывании друг друга “братом”, вИдении лиц друг друга, и т.д. и т.п. Весь поток этого безумного, истерического, фанатического, совершенно не связанного с реальностью бреда я просто не в силах передать, и дико жалел, что нет при себе диктофона. Кстати, очень типичное состояние для неофита, лишь недавно приобщившегося к какой–либо идеологии. Я–то помню, каким тихеньким и незаметным это чмо приехало сюда – где–то в ноябре 2007. Никаких громких речей о “воровском” и “чистой душе” оно тогда не толкало, вообще вперед не лезло, а раздухарилось уже потом – с осени 2008 г., после первой (кажись) долгой отсидки в ШИЗО...

Пока эту мразь несло, я пару раз украдкой (!) взглядывал на часы. Так просто ведь оттуда не уйдешь – оно лопнет от ярости, а мой стандартный план – попить чаю и до проверки посмотреть “Время” – горел синим пламенем. Полдевятого (начало)... Без четверти девять... Наконец, в 9 ровно оно выдохлось и закончило, все разошлись. А в это время ведь в бараке сидел отрядник, и проверку он начнет точно по графику, в 21–30. Новости уже начались (я зашел, глянул, – ничего интересного, главная мировая новость –огромные лесные пожары в Греции, подбирающиеся к Афинам). Был выбор: поторопиться с чаем сейчас, или же отложить до после проверки.

Я решил, что успею сейчас: выпит кружку чаю нужно всего минут 15, и еще минут 7–8 – вскипятить чайник. Но тут меня ждало еще одно веселье. Пока я ужинал, до обезьяньей речи, полублатные подонки в соседнем проходняке так бесились, боролись между собой и валялись по шконкам, что шконку вшивого старичка – их соседа вплотную, в моем проходняке, – провалили полностью (одна из длинных продольных железных палок, на которые кладется щит, там отломана, не приварена к раме, и если долго трясти шконку, – выпадает, и щит одним боком проваливается). Так вот, прихожу с чайником – а вшивый сосед, загромоздив весь крохотный столик–табуретку своими коробками (из–под “гуманитарки”) с разным барахлом, стоит на своем щите на коленях, пытаясь пристроить железную палку на место. Он мелкий, слабенький, а щит здоровый и тяжелый, – не получается. Я сажусь – и его жопа оказывается прямо перед моим лицом, а грязные подошвы ботинок – в сантиметре от моих брюк (колен). И вот в такой обстановке мне предстоит пить чай с хорошим шоколадом, – ежевечерняя процедура исключительно для получения удовольствия.