Еще раз был выбор, – подождать, отложить. Но – я решаю не сдаваться, не поддаваться обстоятельствам, не давать им так легко разрушить мои планы. Ежевечерний чай – это ритуал, и никакой старый вшивый хрыч, копошащийся здесь жопой ко мне, не заставит меня его отменить. Сижу, пью чай, ем шоколад, как ни в чем не бывало (только вот время поджимает, проверка...).

И я был вознагражден за свою стойкость! Вшивый хрыч таки сам, в одиночку (хотя сосед–алкаш сперва ему помогал, а потом бросил и советовал поручить работу “обиженным”) починил шконарь, ушел, убрав перед тем со стола свои коробки, – и половину чай и шоколада, если не больше, я выпил нормально, спокойно, без его мерзкой вшивой жопы перед носом, успев еще немного, как обычно здесь за чаем, поразмышлять философски о вечном, о своей судьбе, о грядущей свободе – и о сегодняшнем моем 35–м дне рождения...

27.8.09. 9–23

Вчера после обеда случилось одно маленькое смешное событие: к нам таки явилась комиссия! На третий день, когда уже и думать забыли, и ждать бросили, ни слуху ни духу не было о ней, и я уже с утра не стал стелить красное одеяло (2 дня стелил – и попусту...), сложил его, расставил по местам баулы, – и нА тебе!..

Еще перед обедом, после проверки, вдруг опять крикнули всем собраться. Устав от пламенных обезьяньих проповедей, я на сей раз твердо и решительно не пошел. Однако собранные вернулись буквально минут через 5 и принесли весть: оказывается, у столовой стоит грозная комиссия и проверяет форму одежды, так что на обед всем идти при полном параде! Было 1 час времени, ровно час до нашего обеда; и я сразу подумал, что столько она там не простоит. Так и случилось: когда мы пришли в начале 3–го, никакой комиссии уже не было.

После обеда пошли в ларек. Только я встал в очередь к кассе – тут же подскочило замглавнокомандующее блатное чмо с дежурным вопросом: “Выбьешь 100 рублей?”. Я твердо ответил: “Нет, не выбью. Нет возможности.”, – и оно откатилось прочь. Но, в отличие от недавних тощих времен, вчера уже настали тучные: целая гурьба блатных и полублатных с 13 отряда отоваривалась на 600–700 рублей, а кто и больше. Так что обезьяний зам имел полную возможность выполнить приказ своего (лишь по недоразумению) бесхвостого начальства: непременно купить чаю (“чифирнуть!”) и сладкого! Чаю и карамели было накуплено с лихвой, не считая десятка банок сгущенки ясно для какой цели...

Пришли в барак – и тут я уловил первые признаки начинающейся суматохи в разговорах полублатных соседей – что, мол, комиссия будет придираться даже к тому, что стоит на тумбочке, надо, мол, убрать лишние кружки, и т.д. Не теряя времени, я переставил к себе баул с едой и застелил одеяло. И тут началось! “Мужики, комиссия, уберите все лишние вещи!” – закричала самая лишняя в этом бараке вещь. Они тут же покорно понесли сумки в каптерку (только недавно, в понедельник вечером, забирали их оттуда после утренней суматохи). Я снял с торца шконки одежду, кое–что убрал, а основной свой “лепень” с биркой надел на себя. И тут шимпанзе пошло с обходом по секции. Разносило кого–то за висящие носки, полотенца и пр., а дойдя до меня – похвалило, что я “режимный человек” и пр., многократно употребив при этом слово “журналист”. Если бы эта тварь знала, что под шконкой у меня стоят 2 неубранных баула, то, наверное, лопнула бы от ярости, и я умирал про себя со смеху, слушая эти похвалы... :)

Вскоре от стремщиков понеслись известия: “Комиссия на наш продол!”, “Комиссия на 12–м!”, и затем вдруг сразу – неожиданно – “Комиссия к нам!”.

Я видел в окно напротив (специально встал посмотреть), как они прошли по двору, осматривая забор, выходящий на глухую сторону запретки. До десятка “мусоров” в камуфляже, какие–то здоровенные, жирные, как боровы, начальники в огромных фуражках, и с ними наши – Пименов, шедший позади; а кто–то говорил, что и Степышев присутствовал, но его я не видел, да и не вглядывался особо.

Долго стояли у этого забора во дворе, потом полазили по “спортгородку”, а потом – вошли в барак через дальний вход у “кухни”. Увидев это в окно, вся блатная шобла кинулась из своего конца секции в наш и дальше – в “фойе”. Я и еще некоторые в этом конце ждали, сидя на своих шконках. Стоя в “фойе” и через открытую дверь глядя в секцию, шимпанзе, бывшее на сей раз в веселом расположении духа, громко заявило: если будут спрашивать меня, то меня на бараке нет, я лежу в санчасти. К моему удивлению, это вызвало презрительную усмешку моего самого наглого полублатного соседа в захваченном проходняке (захватчики сидели тут же, у себя): до этого казалось, что более верного прихвостня у мерзкой обезьяны нет во всем бараке...

Потерлись в “культяшке”, потом через блатной конец секции зашли в большую секцию, пошли по проходу. Тут я встал и вышел: до омерзения противна была сама мысль, что сейчас надо будет здороваться с ними, да еще для этого вставать (политзаключенные, как известно, имеют право не вставать при приближении начальства), да и черт знает, к чему эти бандиты в форме прицепятся... Из “фойе” через открытую дверь я увидел, что, пройдя по секции лишь чуть–чуть, они сгрудились там, что–то рассматривая, а потом пошли назад и вышли из секции. Пошли в “маленькую” – донес кто–то из наблюдателей. Я опять зашел и сел на свою шконку. Потом комиссия прошла по коридору, зашла, говорят, и в наш жуткий туалет, остановилась в “фойе” у “фазы”, и один здоровенный, краснорожий “мусор”, стоя там лицом ко мне, спрашивал маленького, щупленького, тщедушного пацана–“общественника”, почему, мол, у вас здесь место для кипячения и пр. (не слышал точно слов, но смысл был такой), когда у вас тут есть целое специальное помещение (“кухня”). Тот объяснял ему, что там всего 2 розетки, а “мусор” спрашивал, почему бы там не провести их еще, и почему там “не выдержит” (со слов “общественника”), а тут “выдержит”. Потом эта комиссия сунулась было в каптерку, но там не было вообще света (нет лампочки) – и она, со слов кого–то из очевидцев, в ужасе выкатилась вон (этого я не видел).

Озвученные уже по ходу осмотра барака выводы были – что нужно больше освещения (зачем?) в “культяшке” и что нужен ремонт. Понятно, что в нашем бараке состояние самого барака и потребность “ремонта” интересовали эту “режимную” комиссию куда больше, чем соблюдение режима и, в частности, нахождение баулов под шконками. Так что какие еще перспективы для зэков, в 1–ю очередь для меня, будет иметь это начальственное посещение , неизвестно, но вряд ли приятные. Не затеяли бы сейчас вдруг ремонт и не выселили бы как раз под осенние дожди со шконкой спать на улицу, как недавно выселяли одну из секций 10–го барака!.. Впрочем, свою судьбу я знаю, и хуже ее не будет ничего: моя судьба здесь – это 1–й барак и отсутствие связи с домом.

После ухода комиссии, не желая ждать, я тотчас сложил красное одеяло, расставил по местам баулы, развесил все вещи и лег отдыхать (не спать). Настроение было приподнятое. “Мусорские” комиссии – ничто, сущий пустяк по сравнению с постоянными истерическими “комиссиями” шимпанзе, которые, к счастью, уже 4 сентября должны закончиться для меня навсегда; и из всех жизненных передряг, вот и из этой тоже, я до сиз пор выходил и всегда буду выходить победителем!.. “Ми переможемо, бо ми переможцi”, – звучало у меня в ушах...

18–09

После обеда вызвали вдруг в 9–й кабинет – к Демину (нач. оперчасти). Шел и перебирал, ЧТО может быть. Вернуть мои книги – это едва ли, а вот новое уголовное дело – это может быть. Хотя и маловероятно.

Да, действительно, – дело оказалось старое; то самое нижегородское дело от 6.6.07. о распространении “РП” в Нижнем в марте 2006 (последний сделанный мною номер!..). Следовательница – Гаврина Елена Владимировна из следственного комитета прокуратуры Советского района Нижнего Новгорода. И с ней молодой парень – видимо, сопровождающий.

Наконец–то я спросил то, что забыл в прошлый раз, в июле 2007 – дело оказалось только по 282–й ст. Ни подозреваемых, ни обвиняемых нет до сих пор. Было приостановлено, но сейчас возобновлено, в связи с чем – не говорит. Возникло подозрение (и не у одного меня, как потом выяснилось), что они хотят это дело закрыть, в связи с чем и решили допросить еще раз.