22.1.09. 9–02

Увы, ожидания вчерашнего утра не подтвердились совершенно, и это еще раз – 1001–й уже, наверное – подтверждает давно известную истину о том, что расслабляться здесь не стоит ни на секунду. День был ужасный, хотя со мной–то лично (пока!!) ничего плохого не случилось – и, конечно, такого безумного количества нервов, как накануне, я уже не тратил.

Вопреки, казалось бы, очевидному, – нет, шмон на 4–м таки не означал отъезд комиссии! Она была!! Истерика “по комиссии”, как позавчера, началась перед самой проверкой. Я четко заметил и отлично помню, что всю истерику создало единолично вот то самое (сверхнаглое) “замглавнокомандующее блатное чмо”, – именно оно начало кричать, чтоб забрали (из “культяшки”) и убрали все вещи, и т.д. – именно оно, как бы мимоходом, в потоке ругани про вещи и “шкерки”, крикнуло: “Комиссия на том продоле!”, а несколько позже – “комиссия на наш продол!”, или как–то так. От стремщиков ничего такого и близко не исходило, хотя за подобными перемещениями тщательно наблюдает стрем всех бараков обоих “продолов”. Этот подонок просто ВЫДУМАЛ приближающуюся комиссию, крикнул – и этого хватило для массовой паники. Впрочем, к радости надо отметить, что на сей раз такой уж массовой она не была: даже таких дебилов сложно каждый день ловить на одну и ту же удочку и пугать одним и тем же ужасом, который раз за разом не сбывается. Уже больше народу, проигнорировав все приказы, не понесло никуда из–под шконок свои баулы – особенно те, кто только накануне вечером, после предыдущего припадка “комиссионной” истерики, их забрал из каптерки. (А там, кстати, их реально прогрызают еще и крысы.) Но вопящее наглое чмо объявило, что комиссия будет в зоне 3 дня, так что сегодня, когда проснутся к проверке, возможно возобновление истерики в еще более тяжелой форме, и я опять заранее, с подъема, расстелил красное одеяло (вчера стелил скорей–скорей перед проверкой) и рассчитал, как, куда и что прятать.

Более тяжелая форма возможна из–за самого неприятного события вчерашнего дня: когда я вернулся после обеда из ларька – выяснилось, что все–таки явилось шимпанзе! Если бы не продлили, то должно было до обеда, но я знал, что продлили, и никак не ждал – и вдруг на тебе! Соседи в проходняке рядом шепотом делились, что будто бы оно порвало постановление о дополнительном сроке и вскрыло себе вены. В последнее мало верится, но, по крайней мере, вчера оно не буянило, как обычно, не орало и не ржало, а весь вечер смотрело по телевизору какие–то клипы. И совершенно непонятно, как же и на каких условиях его все–таки отпустили, имея уже подписанное постановление. Неужели так мало надо, чтобы сломить волю этой милютинской администрации?..

Кое–что прояснилось вчера и насчет самой комиссии. Пришедший из ШИЗО шнырь и “бражник” сказал, что к ним туда еще утром заходили “по правам человека” (существительное; кто именно “по правам человека” это был, он назвать, конечно, не смог), – спрашивали, нет ли жалоб. Т.е., скорее всего, приехали из аппарата “омбудсмена” Нижегородской области, – формальный чиновный визит для галочки, и уж конечно до зэковских баулов под шконками им не было и нет никакого дела. Уж точно это не режимная комиссия из УФСИНа, которую такие вещи еще волнуют – но тогда перед ее появлением в бараках всюду прошли бы свои, местные “мусора” и строго–настрого приказали бы все убрать. Один тот факт, что комиссия зашла с вопросом о жалобах в ШИЗО, но даже не появилась в бараках, говорит сам за себя...

Возвращение этого самого шныря, между тем, привело к другой коллизии. Его место было занято тем самым подонком и дебилом, которого я 14–го якобы “оскорбил” и из–за которого меня хотели избить. Я думал, что шнырь просто ляжет на свободное место рядом с ним – в нашем уже проходняке, – но нет. Пришло то же главнокомандующее, посмотрело, понюхало, поспрашивало – и положило шныря на его прежнее место, дебила – через проходняк от меня, а того, кто жил там – на свободное место к нам. Это оказался старый знакомый – тот самый “стирочный мужик”, как я его в шутку стал про себя называть, который украдкой, в глубокой тайне берет у меня стирать вещи и из конспирации не желает мои высохшие (сейчас – замерзшие на морозе) трусы даже снять с веревки, принести в барак и отдать мне, не говоря уж – прогладить утюгом (как тут все делают от вшей). Тот самый, который летом психовал из–за моей просьбы вытряхнуть одеяло, испортил мне наволочку, но при этом не стесняется жить на моем обеспечении куревом, чаем и карамелью, да еще норовит полностью сесть мне на шею – выпрашивает то лапшу б/п, то хлеб, то мои пакетики с чаем (когда кончается купленный мной “обычный” чай), то – вообще уже обнаглел! – стал просить дать ему носки! В чем я буду ходить сам, как и то, что каждый раз, лазя по глубокому снегу снимать трусы, я набираю снега в тапки, промачиваю носки (и ему об этом говорил), – ему плевать! Короче, дебил конченный, тупой, как бревно и, временами, тоже психопат, способный взорваться и орать; на воле был работягой (пролетарий с корнями в деревне, прямо по Ленину, и о деревне все мечтает...) и запойным алкашом. Но так, обычно – он все же спокойный по характеру, и я рад хотя бы тому, что не подселили сюда какую–нибудь худшую мразь – агрессивную или глумливую, всяких тварей здесь уже хватало. (А 2 моих бывших долговязых соседа с этой шконки, летне–осенний и нынешний, пусть живут теперь вместе в одном проходняке, они как раз там рядышком оказались. Посмотрим, как уживутся... :) Этот новый сосед быстренько занял большую часть столика (и так крохотного, – тумбочки–то нет своими банками, кружками, байзерами и пр., в т.ч. даже с зубными пастами и кремами для бритья, которым уж совсем тут не место; напихал чего–то под столик и т.д., и даже за мою шконку, где я держу свои вещи, пытался что–то запихнуть. Он постоянно тут лазит, то пьет чай, то вытирается после омовений до пояса, и т.д. – в общем, проблем и неудобств создал много. Одно хорошо – последнее время, чтобы не торчать в бараке (плохие отношения с блатными, а они постоянно стремятся его запрячь в шныри, т.к. он бывший уборщик и заготовщик), пристроился на склад при столовке – там нужно постоянно перебирать от гниения многие тонны картошки, лука и пр. . Туда он уходит прямо с завтрака из столовки и приходит около 6 часов вечера. Так что позавтракать утром я еще могу спокойно, по поужинать – уже нет.

Что еще? Погода стоит на удивление теплая – крещенских морозов нет до сих пор. Тем страшнее представить, какими же они будут, когда наконец начнутся. 27–го мне идти на длительную свиданку, и стоять у вахты может придтись долго...

Мать дозвонилась вчера – наконец–то! что–то давно не было!.. – в знакомом состоянии истерики. Повод все тот же: не может прозвониться весь день. Раньше ее просто скидывали по 25 раз за вечер; нынешняя новая мразь с “трубой” ей отвечает – решительным отказом позвать меня и советом позвонить позже. Позже – все повторяется по новой. Короче, вчера удалось со мной поговорить лишь с 4–го раза. Что с этим делать – неизвестно, жаловаться некому, а усовестить эту закоренелую уголовно–блатную мразь (которой я имел дикую глупость еще и подарить в пользование свой старый телефон) нет ни малейшей надежды.

Сложить пищевые припасы на день и вечер в отдельный пакет, баул с остатками жратвы завязать (молния верхнего из двух сломана) и засунуть под мою шконку, под завесу одеяла – и ждать, начнется ли к проверке очередное обострение “страстей по комиссии”, – вот чем я сейчас займусь. Больше ничего не остается. Ужас всей этой жизни, этого нелепого и опасного существования непонятно где и зачем, – порой отступает перед натиском чисто бытовых трудностей и нервных напряжений момента. Уже не думаешь: скорей бы домой! – думаешь: скорей бы на ужин, после которого уже никто не будет ждать комиссию...

А на ужин вчера пошли в полной темноте – часа в 4 дня опять вырубили свет, так что ожидание комиссии ( и скандала из–за неубранных в каптерку баулов) закончилось на целый час раньше. Включили свет, когда я был уже у двери, выходя из столовой, так что только краем глаза, оглянувшись назад, я увидел, что на ужин была опять картошка (пюре).