Еще одной глобальной проблемой стала сломавшаяся вчера пружина на двери. Когда все ходят, дверь в секцию постоянно открыта, а в “фойе” с улицы и не закрывается плотно – ни сидеть, ни лежать на шконке совершенно невозможно. Главным образом мерзнут ноги, – становятся совершенно ледяные. Вчера в темноте, ожидая ужина, я в первый раз попробовал накрыть их телогрейкой, как это делают другие. Она теплая, холод не пропускает, ноги согреваются, это да. Но – узко ногам, да еще мешают шапка и шарф, которые я обычно сую в рукав, – а вытаскивать их, класть куда–то отдельно – лень, да и некуда особо. Плюс там еще разные мелкие вещи в карманах, – опасение, скорее инстинктивное, чем реальное, что они выпадут... А некоторые наивные, живущие от двери даже дальше, чем я, теперь с наивным возмущением требуют, чтобы все ходили и закрывали эту дверь в секцию за собой... :)

Уже 10–14. Шмона нигде нет, а вчера начался в 10. И то хорошо...

15–37

Чего долго ждешь и готовишься – то, как правило, не сбывается. Днем отдыха и расслабления де–факто стал сегодняшний день (хотя он еще далеко не кончен). Баул я завязал, но запихивать под свою шконку не стал, – это дело одной минуты, всегда успеется, если будет нужно. (Вот вытащить его потом оттуда – куда дольше и труднее.) Но – не понадобилось! Истерики “по комиссии” не было и нет, никто ничего не снимает и не выносит. Слава богу, кончилось несчастье – на неделю–другую?..

Шимпанзятины абсолютно не слышно и не видно в бараке, вопреки всем обыкновениям, и есть соблазн пойти посмотреть – здесь ли она вообще, не забрали ли ее опять. Сейчас допишу – пойду. Дай бы бог...

Но вот столовая... Это просто ужас! Какая там, к черту, комиссия... При ней уж точно не бывает такого питания (наоборот, 2 будних утра давали яйца!). А сегодня в обед – хлеб опять черный, на первое – жуткий, давно уже подзабытый “борщ” из гнилой свеклы (правда, на сей раз в нем практически не было никакой свеклы – ни гнилой, ни нормальной – и вообще ничего, а почти что черного цвета одна пустая вода), на второе – в чистом виде сечка без всяких признаков мяса или чего–то подобного (я бы ее и с мясом не стал есть). Давно забытое меню осени 2007 года!.. Рис, гречка, тушенка, вплоть до новогодних чебуреков и рыбных котлеток, – все это сон, сказки, а реальность, вечная и неистребимая реальность этой казенной жизни в России – кислая “черняшка” и гнилая свекла... Если вдруг еще ларек оскудеет (вчера он был почти пуст; на мой вопрос о еженедельном завозе продавщица сказала, что пока зона не проплатит – завоза не будет), если там хотя бы лапшу к домашним консервам и хлеб нельзя будет купить – то здесь вообще не выжить...

23.1.09. 8–37

Немыслимая, фантастическая удача! Я думал об этом не раз, но не смел и мечтать о реализации... Вчера вечером один из шнырей на мой вопрос сказал, что еще позавчера шимпанзе заБУРили на 3 месяца!!! Вроде бы и срок известен точно, так что когда эта мразь выйдет оттуда (если еще ей не продлят), останется всего 4 месяца ее здесь пребывания.

Между тем, новозаселенный дебил, “стирочный мужик” (ох, не перестал бы он быть для меня стирочным!..) доставляет–таки изрядные неудобства в проходняке. Я забыл упомянуть, что приходит он еще и на проверку днем, некоторое время тусуется здесь, но до обеда, кажется, не остается, – уходит на свой овощной склад (туда ему и дорога!). Главное неудобство от этого чма – его постоянные ритуальные чаепития не меньше трех раз в день, утром до завтрака, в обед и вечером. Причем оно не успокаивается одним стаканом чая, а, выпив его, тут же тащит следующий. Плюс выпрашивает у меня мой личный чай в пакетиках, когда кончается покупаемый ему мной же в ларьке. (Сигареты выпрашивать ему теперь тоже стало удобнее, не надо специально подходить.)Днем его чаепития меня еще мало волнуют, но утром они совпадают с моим приготовлением себе завтрака (как сегодня), а вечером – с ужином (как вчера, когда оно пришло со склада не к шести, а к семи). Уселось – уже после чая – жрать между моим ужином и чаепитием, пока я кипятил чайник и мыл свою миску. Когда я пришел с чайником, оно, правда, от столика отсело, пропустив меня, но яичную скорлупу и прочий мусор оставило...

15–28

Сходили в баню (пятница). “Все хорошо”... :) 113–я прошла, 112 их еще осталось. На входную дверь бани вместо прежней резинки поставили здоровенную железную пружину – о–о, это событие!.. Но – господи, до чего же омерзительна у них сама баня!! Зал выложен типа мозаикой из кафеля – стиль годов где–то 70–х, не позже. (Туалет на нашем бараке оформлен примерно так же.) Даже сегодня, в оттепель (сосульки капают, низкие хмурые облака, сырой голый лес за запреткой), с окон прет пар – видно прямо глазом, как просачивается сквозь окна в банный зал холод. Форточки плотно не прикрываются (или их некому пойти прикрыть снаружи), одно стекло частично разбито, отсутствует кусок стекла... В лютые морозы там все точно так же, – хоть околей ты в этой бане!.. Ржавые, сто раз латанные и все равно текущие трубы, осклизлые, грязные стены с вековой плесенью, поломанные душевые распрыскиватели воды, и, как венец всего – на одном из подоконников растет большая плантация настоящего зеленого мха!..

Пошел в ларек после обеда. Нет практически ничего, полки почти пусты. Какие–то шоколадки, печенье, дешевая карамель. Хлеб не особо свежий (себе и стирмужику, – выпросил–таки!..) да несколько пачек лапши б/п по 6 руб. – вот и все, что взял. В бараке, услышав, что шуршу этой лапшой (мял ее чтобы больше влезло в пакет) – тут же подошло омерзительне, супернаглое блатное чмо и начало выпрашивать “2 пакетика на нужды”, выражая при этом искреннее возмущение, что у меня чего ни подойдешь, ни попросишь – я не даю... Мразь. Под конец снизили требование до одного пакета – там было их 11. Один я отдал, чтоб не страдало это чмо.

Уже додумались, спросили – не могу ли я 500 руб. За их новый телевизор отдать ларьком. Мрази наглые. За телевизор, который я почти и не смотрю, у них редко когда в 9 вечера не смотрят DVD и можно хоть раз в день посмотреть новости.

16–15

Какая тоска, какой ужас!.. Здесь, в этой мерзости, в этом аду, в этой жопе, среди этих наглых подонков, отребья и нечисти, почти что без связи с матерью, а тем более – с друзьями (а есть ли они?..) – мне торчать еще 2 с лишним года, 786 дней, 112 недель и 2 дня. Ужас, ужас... Вдруг охватывающая тебя всего дикая тоска, когда не хочется жить, нет никаких перспектив, вокруг один кромешный мрак... Это очень, очень много – 2 года и 2 месяца еще, это еще можно много раз успеть сойти с ума или умереть – от болезней ли, от простуды, от желудка (уже было недавно!) или быть убитым этими подонками. Какая тоска, боже мой!.. Никакая борьба, даже и отсюда, никакие мужество и стойкость не компенсируют вот этого вот одинокого тоскливого ужаса перед будущим, перед этими бесконечными днями, перед этими тоскливо–жуткими утрами и вечерами в этом мерзком, опостылевшем, каком–то сюрреалистически омерзительном бараке, среди совершенно бессмысленной, злобно–агрессивной слизи и нечисти... Какой кошмар!.. Вдруг охватываешь, пронзаешь одним взглядом всю эту толщу дней и ночей, месяцев и лет, пронзаешь насквозь, представляешь себе все это гнусное, что может быть, а в самом лучшем случае – унылое, бесконечное однообразие – утро, день, вечер, отбой, подъем, зарядка, завтрак... – и так сотни дней, 700 с лишним, 2 года 2 месяца, – и абсолютно нет желания сохранять жизнь только ради самой жизни, чисто физиологической, пронося ее (экое сокровище!..) через всю вот эту невыносимую мерзость бытия, через подъемы и отбои, проверки и зарядки... Зачем? “Нет, не всякая жизнь лучше смерти”.

24.1.09. 10–56

Самое лучшее, да и вообще единственно возможный выход следующий раз, когда (неизбежно) решат посадить снова, – это не даваться им в руки живым. Ни в коем случае не даваться! Пройти все это, всю эту мерзость и общество подонков на годы – ну уж нет! (А в следующий раз, несомненно, будет хуже и тяжелее.) Такая жизнь совершенно не стоит того, чтобы за нее цепляться; ее с радостью нужно будет отдать – за Свободу!