— Правильно говорит доктор, — преодолевая боль, негромко произнес он. — Воюют не одними руками!

Он с жадностью ухватился за эту мысль. Она ободрила его, с ней он не расставался. «Ведь правда! Слышал же, что воюет какой-то капитан без руки».

Медсанбат еще несколько дней не трогался с места, стоял недалеко от Припяти, так как дивизия, захватив совместно с другими соединениями небольшой плацдарм на западном берегу реки, отражала атаки крупных вражеских сил. Когда же сопротивление противника было сломлено и наши части перешли в наступление, поступила команда, и медсанбат зашевелился. Подошел дополнительно из тылов транспорт, и раненых стали срочно увозить за Днепр. Там находился один из армейских эвакогоспиталей.

Освободившиеся палатки были тут же свернуты и уложены по-походному для погрузки. Несвернутой осталась лишь одна палатка, куда поместили всех «тяжелых», нетранспортабельных.

К вечеру на месте медсанбата стал развертываться подошедший из тыла эвакогоспиталь. Шум усилился. Газовали, разворачиваясь, машины, разгружали медицинское имущество, вновь заколачивали палаточные колья, слышались команды.

Заикин помрачнел, стал редко обращаться к Зине, а если и обращался, то лишь в самых крайних случаях.

Не зная, что предпринять, Зина забеспокоилась. Беда в том, что у Василия поднялась выше обычного температура, значительно участился пульс. У него горело лицо, запеклись губы.

В палатку, негромко разговаривая, вошли несколько врачей. Впереди других, вслед за хирургом медсанбата, шла женщина. Судя по тому, что она обращалась к дивизионному хирургу на «ты», можно было понять, что они давно и близко знакомы.

— Так это и есть наш герой? — спросила она, опускаясь на колени у носилок Заикина. — О нем ты рассказывал?

— Да, да. О нем. Теперь пошел на поправку, а было… — хирург что-то сказал по-латыни. — Передаю тебе, Александра Васильевна, капитана из рук в руки, а мы с ним еще встретимся да и обмоем это дело. Так, комбат? — поднимаясь, улыбнулся ему: — Доктор Игнатова тебя в обиду не даст. Так что выздоравливай. — Врач потряс сомкнутыми над головой руками.

Когда хирург направился к выходу, Заикин, глядя ему вслед, прошептал:

— Будь здоров и ты, доктор!

Зина провожала уходивших стоя и села на свое место только тогда, когда они скрылись из виду. Ночь прошла благополучно, а утром Заикин позвал:

— Зинуля! Снилась мне мать. Плакала, меня звала. Давай напишем ей, ладно?

Зина взглянула на Заикина и удивилась: глаза у него были светлые, заметно оживились, не было в них напряжения и тревоги. «Зинуля»? До этого такого не было, а тут «Зинуля». Неужто вправду пошел на поправку?» — спрашивала она себя, радуясь за своего комбата. Когда же стала его кормить, то сомнения отпали сами по себе — капитан ел без принуждения, от пищи не отворачивался. Зина в душе радовалась, ликовала, а Заикин, ничего не подозревая о ее радостных волнениях, думал о том, как сообщить о своем ранении матери, чтобы не причинить ей боли. Написать прямо, что, мол, оторвало руку да и в животе нелады, — для матери будет удар, не выдержит. «Напишем намеками. Пусть сама догадается», — решил он. А Зина уже давно ждала с карандашом и бумагой. Ждала, когда Василий скажет первые слова, а он молчал. Покашливая, никак не мог решить, с чего начать. Наконец заговорил:

— Давай вот так и начнем: «Получил ваше письмо, но сразу ответить не смог. Произошла здесь у нас небольшая загвоздка…» — Замявшись, Заикин стал шевелить губами, подбирать подходящие слова. Зина помогла:

— Так, может, напишем, что ранило?

— Да, пожалуй, верно. Так и напишем: «Придется, может, совсем недолго полежать в госпитале. А вы не горюйте, все зарастет, как на…» Ладно, не будем писать, как на барбосе. Сама хорошо знает. У нас все заживает. Отца в гражданскую саблей полоснули да еще и несколько осколков прихватил, а выжил. Мать помнит, что были бы кости…

Зина внимательно слушала Заикина, не сводила с него беспокойного взгляда, а он, заговорившись, забыл о письме. Наконец она спросила:

— Писать-то что?

Заикин посмотрел на нее, слабо улыбнулся.

— А, да! Сейчас продолжим. Пиши так: «Из-за этой ерунды пришлось на какое-то время расстаться со своими боевыми хлопцами, но ничего, мы наверстаем упущенное. Вы знаете, что теперь дела у нас пошли хорошо. Скоро победа. И когда дадим последний залп, я прилечу к вам, мама. А вы крепитесь, не мучайтесь из-за меня. Вы ведь сильная, а я ваш сын, от вас не отстану. Теперь я командую людьми и поэтому постараюсь побыстрее поправиться, чтобы идти вместе с ними в бой, гнать фашистского гада с нашей земли».

Заикин поднял на Зину глаза:

— Думаю, хватит. Разве только привет землякам, родичам… — У него чуть не вырвалось: «И Ксене — школьной подружке».

Как только мелькнула эта мысль, ему показалось, что его всего с ног до головы окатили кипятком. Он до боли прикусил язык. «Эх ты, недотепа! Для чего тебе дан ум?» Он жестко прикоснулся пальцем к голове. «О ней-то ты подумал?» Стараясь сдержать волнение, Заикин незаметно взглянул на Зину.

— Вот на этом и закончим. Да, Зинуля?

Зина почувствовала, как щеки ее загорелись от смущения, и, чтобы его скрыть, поспешно кивнула в знак согласия.

— Да, — спохватился Заикин. — Царапни где-нибудь сбоку, что своего адреса пока не пишу. Не знаем, куда отвезут из медсанбата, а здесь раненых долго не держат. Поняла?

Зина и на этот раз не взглянула на капитана. Чувствовала, как горели ее щеки.

Так, не вступая с Василием в разговор, она отнесла письмо, а возвратившись, бесшумно опустилась на свое место. Сидела молча, изредка бросая печальный взгляд через открытую в палатке дверь. Думала о родителях, об их судьбах.

Заикин заметил ее встревоженность.

— Ты что это? — участливо спросил он.

— Да так, — уклончиво ответила Зина, пряча глаза.

— Ну-ну! Зачем скрываешь? Кто-то обидел?

— Нет-нет! Это так, пройдет, — прошептала она.

Заикин продолжал вопросительно смотреть на Зину.

— А все же? — не успокаивался он.

Зина медленно подняла на Василия глаза. Ей захотелось рассказать ему — единственному близкому человеку — обо всем пережитом.

Василий попросил вновь:

— Расскажи, чего стесняешься?

— Долго все это, а вам…

— Долго? — посмотрел Василий ей в лицо. — Куда спешить?

— Устанете.

— Не бойся, не устану.

Зина вздохнула, что-то прошептала и, понурив голову, умолкла. Заикин понял, что Зина боролась с нахлынувшим волнением.

— Начни с начала, с родителей…

— Хорошо, — поспешно отозвалась Зина. — Родилась я в Белоруссии, где точно, не знаю. Отец у меня военный. Мы часто переезжали с места на место. Папы своего я совсем не помню. Мама уехала в Минск учиться. И меня отправили к бабушке. Дедушка был инвалидом еще с империалистической войны. Они с бабушкой жили в Слониме. — Зина вздохнула. — Когда началась война, бабушка хотела со мной бежать к своим в деревню, но дедушка не пустил. «Ты что? Не в жмурки играть. Война!» — накричал он на нее, бросил в тележку какие-то вещички, схватил меня за руку и поспешил на вокзал. Там нас втиснул в товарный вагон, а сам не отходил от поезда. Когда колеса застучали, мы услышали его голос: «Смотри там! Догоню!»

В первую ночь ехали рывками — поезд то стоял, то мчался вперед как угорелый. С рассветом где-то недалеко от нас застучали пушки. Мы услышали вой самолетов и тут же разрывы бомб. Вагонная дверь раскрылась настежь. Несколько женщин свалились на землю, а их дети остались в вагоне. Поезд даже не остановился, помчался дальше, а женщины так нас и не догнали. Бомбежки повторялись по нескольку раз в сутки, в вагонах были раненые старухи и дети, а поезд все бежал и бежал. Ехали без остановок долго, а потом остановились на какой-то большой станции. Там нам давали суп и чай. Это было очень вкусно, но бабушка не ела. Она искала в толпе нашу маму… — Зина вновь умолкла, но Заикин не стал ее торопить. Она тяжело вздохнула и продолжала: — Нас привезли в Башкирию. Жили мы в деревне у одной тетеньки, она работала в поле. Вечером приходила озябшая, приносила картошку. А однажды весь дом заголосил, тетенька стала рвать на себе волосы. Пришла похоронная на ее мужа. И я впервые узнала, как далеко зашла война, что она уже под Москвой, а там мама…