Поддерживая низ живота, он, сделав лишь несколько шагов, чуть не столкнулся с появившимся из-за угла пожилым солдатом. Тот остановился. Разглядывая Заикина, спросил:

— Ты это до ветру или?.. Иди вон туда, — кивнул он головой в ту сторону, откуда возвращался сам.

— Нет, — ответил Заикин солдату. — Ищу, где бы тут свалиться. Там не могу, — посмотрел он на барачную дверь.

— Оно-то верно, но как же в одном исподнем? Студенеет, а к утру и совсем будет холодно, — негромко проговорил солдат, вытаскивая из-под шинели истертое байковое одеяло. — На, бери.

— Спасибо тебе, дружище, — сердечно поблагодарил Заикин солдата, а взглянув на руку, попросил: — Если не трудно, помоги, — покосился он вниз на развернувшееся одеяло. — Одна осталась, да и та занята…

— Это-то можно. — Солдат живо встал на колени, разостлал одеяло по траве. — Вот те, пожалуйте, — предложил он и, не поднимаясь, вытащил из-за пазухи полосатый кисет. — А ты что ж, будешь из офицеров али наш?

— Как это наш? — Заикин вскинул на солдата глаза.

— Оно, вишь, если из офицеров, то, конечно, тоже наш, но… Офицер, как бы это тебе что и солдат, только наше солдатское дело совсем другое. Скажут, к примеру, копать окоп али ход сообщения — копаешь; скажут блиндаж покрыть — обратно ж кроешь, а прикажут тебе прокопать ров, чтобы спускать воду, не купаться же в болоте при дожде, — маракуешь, как бы это половчее получилось. Ну а ежели не скажут… — солдат замялся, — то, конечно, сам собою торопливости солдат не проявит. «Солдат спит, а служба идет…» А вот офицер, так тот больше на ногах, не присядет, мотается что угорелый, часто случается, что некогда ему кусок хлеба проглотить. Да и от высокого начальства ему нередко перепадает.

Солдат умолк, крепко затянулся, о чем-то вспомнив, негромко засмеялся:

— Как-то довелось мне недолго быть при своем ротном. Никитой Иванычем звали. Убило его потом, когда наступать пошли. — Солдат опустил голову, вздохнул. — Сердечный был человек, все больше пекся о солдатах. Наказал он мне стеречь ночью свой телефон. «Сиди, — говорит, — Петр Денисыч, да соображай, что и как кому отвечать. Да так, — говорит, — чтобы в лад было». Вот и сижу я на часах у своей коробки. Сама она не так-то и велика, а какой-то страх придает. У ней не уснешь, вроде глядит она на тебя как-то по-своему, скосясь. Вот и сижу. Сам-то Никита Иваныч ушел по окопам, сказал, нужда такая есть, к наступлению надо готовиться. И как я ни крепился, все ж почувствовал, как начала меня какая-то нечистая в дремоту клонить. Я и туда, и сюда, и самосадом затянулся так, что за печенку дернуло, а она, окаянная, все же тянет. Вроде такого со мною и сродясь не бывало. А только слышу: пи-и-и, пип, пи-и-ип, попискивает все чаще да чаше эта коробка, не умолкает. Послушал, послушал я эту музыку да и думаю себе: какого тебе лешего от меня? Так нет! Пищит. Думал бежать за ротным, но где его сыщешь? Ночь, темень. Опять же кричать, чтоб звать голосом, но ирод этот, немец, услышит — сразу пальнет. Он ведь вот, за проволокой, как что — так и пулемет, а то и минометами начнет.

— Ну и как? — поинтересовался Заикин, взглянув на солдата.

— А как? Схватил я эту трубку, думал, умолкнет. Так нет, пищит. Осердился я, приложил ее к уху, точно так, как делал Никита Иваныч, но сам молчу. А оттель хлещет, как из крупнокалиберки: «…Я тебе… Ты у меня… Я из тебя…» И несет, и несет, Я уж это только так, вижу, ты все ж не из рядовых. Было там сказано… Такое, что ухо обожгло.

— А ты что же молчал? Взял бы трубку да и доложил, что командир в окопах, с людьми занят. А там что скажут. Приказание — так исполняй.

— Оно, ежели по уставу, то ясно, а вот разговоры эти… Как-то это не случалось…

— Какие страсти. Телефона не видал?

— Где мне его видать? У нас он на весь сельсовет один. Края наши далекие, север. Без него обходились. Тайга, глухомань. — Солдат вздохнул, видно, вспомнил о доме. Медленно отворачиваясь, посмотрел на Заикина тоскливыми глазами. — Лес у нас, воды великие. Рыбой да зверьем промышляли. Если бы не этот немец… — солдат вздохнул, не закончив мысль.

— Так ты хоть разобрался, кто тебя распекал?

— А то как же? Был у нас батальонный начальник штаба. Лютый, все больше в разнос. Он и ротного нашего так. Сам слышал, как это он его.

— Чем же закончилось?

— А тем, что слышно было, как там начальник плюнул в трубку, да и стихла она.

Солдат умолк, скручивая новую цигарку, а Заикин подобрал слова, чтобы объяснить солдату, в чем он прав и в чем не прав.

— Да уж я думал, а вот как быть — не нашелся. Пришел ротный, тут я ему и рассказал. Он начал крутить телефон этот, а мне стало неловко. Упросил я его, чтобы во взвод… Там проще.

Скрипнула барачная дверь, Заикин оглянулся. Санитары кого-то выносили из барака.

— Еще одного, — взглянув в ту сторону, тихо промолвил солдат и, наклонившись к Заикину, как бы невзначай набросил на его видневшийся из-под одеяла обрубок руки полу своей шинели. А Заикину хотелось хоть как-то отблагодарить солдата за его доброту. Но он уже спал. Скоро уснул и Заикин, а когда проснулся, то ощутил, что к его спине плотно прижался солдат и оба они накрыты видавшей виды солдатской шинелью.

2

Вокруг стояла тишина. Война откатилась куда-то далеко, и ее отзвуки доносились сюда лишь изредка.

Зина не могла понять, скоро ли наступит рассвет. В отсыревшей постели ей не удалось согреться, и она была рада, когда послышался шум автомобилей.

Александра Васильевна поднялась и, укладывая бумаги в пожелтевший эмалированный ящик, спросила:

— Ты что, так и не уснула? Видать, озябла?

— Немножко, — ответила Зина.

— А он кто тебе, этот капитан?

— Комбат он наш…

— Теперь поправится. — Александра Васильевна хотела еще что-то сказать, но одна из машин, подойдя к палатке, скрипнула дверцей. — Вот и за нами приехали. — Захлопнув ящик, она поспешила к выходу.

И в машине, сжимаясь в комок, Зина не смогла согреться. Когда машина остановилась, она почувствовала, что ее дела плохи: ломило все тело, разрывало голову. С трудом поднявшись с сиденья, она спустилась на землю. На улице было светло.

По разреженному лесу сновали люди. Каждый куда-то торопился, что-то нес, кого-то спрашивал, а дальше, из густого сосняка, виднелась большая камуфлированная палатка. За ней трещал движок. «Операционная», — определила Зина, направляясь к опушке леса. Ей казалось, что там больше солнца, теплее воздух и она сможет согреться. Но и там солнце светило скупо, по-осеннему, а из поросшей камышами лощины тянуло сыростью. Вздрогнув, Зина пошла назад, к «санитарке», чувствуя себя здесь совсем чужой.

Стоя под деревом, Зина пришла к заключению, что ей все же надо быть в своем батальоне. Там когда-то был «он». Покачиваясь, Зина направилась к палаткам, чтобы проститься с Александрой Васильевной и тронуться в путь, но, когда подошла к палатке Игнатовой, та посмотрела на нее внимательно.

— Что так разрумянилась?

Зина ответила уклончиво:

— Да так…

— То-то и видно, что так. — Александра Васильевна взяла Зину под руку.

— Пошли.

Зина шла неохотно, но когда смерили температуру и она оказалась под тридцать девять, смолкла.

— Вот тебе и «так»! — забеспокоилась Александра Васильевна. — Посиди. Я сейчас, — поторопилась она к выходу и через несколько минут возвратилась с высоким худощавым врачом.

— Ага, вот она, красавица. — Согревая посиневшие пальцы, врач подошел к Зине, а потом, после внимательного осмотра, взглянул на Александру Васильевну.

— Ну что, Ефим Иванович?

— Пока будем считать, что воспаления легких нет. Простуда.

После ухода врача Александра Васильевна укутала Зину в свой спальный мешок и, дав выпить ложку микстуры, поспешила в операционную, где должны были подготовить для операции очередного раненого…

Прячась с головой в мягкую цигейку, Зина чувствовала, как тепло разливается внутри ее. Тяжело вздохнула: «Вот так и догонишь своих!»