преследователей все дальше, и сплошной гул от ордынской конницы, снова

бросившейся следом, успел подумать, что вряд ли мунгалы их догонят, ведь

возле моста их встретят не хлебом с медами, а той же резвой стрелой и острым

копьем. Ратники на ходу заряжали луки, чтобы дать последний бой, они неслись

во весь опор, прижимаясь к гривам скакунов, мешая врагу вести прицельную

стрельбу Когда до моста оставалось не больше пяти сажен, развернулись

навстречу узкоглазому воинству не знавшему поражений, и выпустили по нему

тучу стрел, заставив полки опять споткнуться на бегу. Этого момента хватило, чтобы поредевшие сотни успели пронестись по доскам переправы и влететь в

распахнутые настеж ворота крепости Вятка в окружении нескольких широкоплечих

дружинников оглянулся назад, дерзкое выражение на лице сменилось горькой

усмешкой за друзей и товарищей, оставшихся лежать на равнине, успевшей

покрыться шелковой травой, и продолжавших сечу во главе с Темрюком в тесном

кольце мунгал. Вырваться из него было уже невозможно, даже если вся

козельская рать вышла бы им на подмогу, потому что из лесов и со склона

холма продолжали наплывать к берегу Жиздры несметные орды, очнувшиеся от

ночного сна и мечтавшие об одном – о мести урусутам, нанесшим им большой

урон. Скрипнули массивные воротные петли, дубовые половинки под проездной

башней плотно прижались торцами друг к другу, оставляя позади звон клинков и

гортанные крики, отсекая живых от мертвых, наваливаясь одновременно на плечи

смертельной усталостью, тяжелее которой только смерть. К Вятке поспешили

воевода Радыня и тысяцкий Латына, он перекинул ногу через мунгальское седло, собираясь сойти с коня, когда тот подогнул вдруг колени и завалился на бок.

Вятка успел соскочить на землю, оглянулся на лошадь, исправно исполнявшую

команды, и скоро заметил, что из холки внизу торчит обломок ордынской

стрелы, вошедшей в мясо почти наполовину.

– Вишь ты, нехристи даже лошади для нас пожалели, – с кривым смешком

сказал кто-то из воев, бросая под стену ордынскую саблю. – И правда

поганые – все только себе.

– Нам чужого не надо, – резко отмахнулся Вятка. – Нам своего в

достатке.

Глава двенадцатая. Джихангир сидел на низком троне поджав под себя ноги, и ждал прихода

старого Субудай – багатура, верного учителя, чтобы вместе с ним принять

окончательное решение по взятию непокорной крепости Козелеск, вставшей на

пути левого крыла войска под управлением Гуюк-хана. Этот маленький городок

задержал продвижение в родные степи татаро-монгольской орды, покорившей за

три месяца всю северо-западную Русь, почти на пятьдесят дней, и хотя

весеннее половодье, на которое ссылался сын кагана всех монгол, давно

схлынуло, конца осады отборными частями не было видно. Под стенами крепости

уже погибло больше воинов, чем за весь поход, под ней сложили головы три

темника и один из сыновей Бурундая, а урусуты как стояли насмерть, так и

продолжали смело отбивать атаки кипчаков под надзором монгол, словно у них

не было потерь и будто на месте одного их воина вырастало сразу три. Они

превращали своим упорством деревянные башни в неприступные бастионы из

скальных пород, а дубовые ворота в железные преграды, не поддающиеся

стенобитным машинам с таранами, обитыми на концах стальными листами.

Несколько раз к джихангиру прилетали гонцы из Карокорума со свитками от

курултая, в которых выражалось недоумение по поводу поведения главного

полководца и топтания войска под его началом на одном месте. А однажды

Бату-хан, когда ученый кипчак дочитал свиток до конца, почувствовал в

написанном подозрение высшего совета к нему, отчего желание изменить путь, ведущий к дому, усилилось еще больше. Он твердо решил построить на землях

татар в долине великой реки Итиль новую столицу орды Сарай и начать

объединять вокруг нее завоеванные государства, и это решение никто уже не

мог изменить.

Полог на входе в шатер дрогнул, на пороге показалась сутулая фигура

Непобедимого полководца, высоко задиравшего ноги, одновременно подбиравшего

здоровой рукой полы китайского шелкового халата, в который тот часто

переодевался, прежде чем идти на встречу с учеником с глазу на глаз. В

неярком пламени светильников золотистый шелк начинал переливаться кровавыми

разводами, отчего Субудай превращался в палача, трудившегося целыми днями

без устали.

– Менгу, саин-хан, – прохрипел старый лис, с трудом опускаясь на одно

колено и с трудом же наклоняя голову, украшенную урусутским треухом из

рысьего меха. – Да будет тело твое сильным и ловким как у молодого снежного

барса, а дух непокорным и свободным как часть души Вечно Синего Неба, над

которым властвует бог Тэнгре.

– Менгу, мой учитель, – наклонил голову и джихангир в знак

непререкаемого уважения. – Я желаю тебе здоровья на двести лет и сил дойти

вместе с воинами непобедимой орды до последнего моря, как завещал мой

великий дед, имя которого нельзя произносить вслух.

Он указал на место рядом с собой, укрытое ковром необычайной красоты, вытканным в гареме хорезмийского шаха, напротив был разложен точно такой

ковер, какой был перед ним, заставленный мясными и другими блюдами и

кипчакскими пиалами с хорзой. Старый воин прошел к трону, подволакивая ногу

и прижимая к груди руку, с кряхтеньем опустился по правую сторону от своего

ученика на мягкий ворс и подобрал под себя кривые ноги. Бату-хан подождал, пока стихнет ворчание и знаком приказал замолчать кипчакскому улигерчи, перебиравшему за спиной струны какого-то инструмента, он знал, что почтенный

гость терпеть не мог никаких звуков, кроме хрипа боевых труб, рева рожков и

дроби барабанов, обтянутых буйволиными кожами, самыми крепкими из всех кож.

Затем знаком приказал удалиться юртджи-одному из штабных чиновников, сидевшему в углу шатра и водившему носом по китайской шелковой бумаге, разрисованной разноцветными линиями. Внутри остались только два кебтегула, но и они скоро поспешили к выходу, гремя широкими ножнами с китайскими

саблями в них и наклоняя вперед длинные копья с разноцветными лентами под

наконечниками. Непобедимый довольно покачался взад-вперед, щуря бесцветные

глаза и поджимая старческие губы, было приятно, что ученик по прежнему

воздает ему высшие воинские почести и доверяет больше, чем остальным

чингизидам, невзирая на то, что два его сына Кокэчу и Урянхай пока не смогли

породниться с царской семьей, выбрав себе невест из более скромных родов. И

хотя этот факт играл огромную роль, он не умалял их боевых достоинств и

личной храбрости, доказанных ими за время похода в урусутские земли. Сейчас

он тоже лелеял в душе надежду, что джихангир даст возможность еще раз

проявить себя кому-то из сыновей, выслав их на подмогу Гуюк-хану, застрявшему под стенами городка почти на два месяца. Тогда можно будет

считать, что поход удался и что его семя Непобедимого полководца, взойдет в

садах, огороженных дворцовыми стенами, и может быть возвысится на троне

кагана всех монгол. Тем временем саин-хан, поинтересовавшись о здоровье и

настроении в войсках, перешел к разговору о проблеме, ставшей главной в

орде, он повернулся к собеседнику и указал на свитки, лежащие возле трона: – Мой учитель, курултай начинает мне не доверять, в последнем послании

из Карокорума прямо спрашивается, почему я не желаю покидать страну урусутов

и что задумал делать дальше, – подождав, пока уважаемый гость сочувственно

покивает головой, он продолжил, понимая, что его ближайший помощник тоже

имеет связь с высшим советом орды, ведь он приставлен к нему не только как

советник, но и как попечитель. – Я неоднократно напоминал о причинах моей