— Господин судья, наведите порядок в зале заседания суда великой Германии, потребуйте от господ офицеров и штатских лиц прекратить оскорбления в мой адрес, иначе я вынуждена буду отказаться от показаний и участия в суде, — Выдержала паузу, закончила твердо, — Как вы знаете, согласно уголовному закону свободной Бельгии и рейха отсутствие одной из сторон в процессе, тем более подсудимой, делает суд неправомочным рассматривать дело.

Требование Марины, произнесенное с такой убежденностью и решительной силой, оказались настолько впечатляющими, что возникший было неопределенный ропот, грозивший превратиться в шум, моментально и словно нехотя, улегся.

Гофберг не мог отвести поблескивающих стекол пенсне от Марины, победно стоявшей перед притихшим, усмиренным ею, залом. Он давал себе отчет, что ее заявление о непризнании суда носило политический характер, а предупреждение отказаться от дачи показаний грозило срывом процесса, который, по мнению Нагеля и Фолькенхаузена, должен был послужить суровым предупреждением бельгийцам, с особой силой продемонстрировать, что возмездие за преступление против Германии, в какую бы форму оно не выливалось, неотвратимо. Понимая это, он почувствовал себя несколько растерянно, боясь, что в случае срыва процесса, вся ответственность за это ляжет на него. Лицо его приняло озабоченный вид и, тихо крякнув, он повернулся к судьям, спросил их мнение, ответил уже без прежнего артистизма:

— Подсудимая, суд, посоветовавшись на месте, счел возможным не настаивать на принесении вами клятвы, — Выждал немного, проверяя реакцию зала, и, не уловив протеста или одобрения принятого им решения, а лишь заметив застывшее на лицах недоумение, продолжил жестко, — Но суд счел также необходимым предупредить вас, что за отказ от дачи показаний, укрывательство преступной деятельности вы будете нести дополнительную строгую ответственность и значительно усугубите свое положение.

— Я буду вести себя так, как считаю нужным, и поступать, как велит мне моя совесть, — ответила непреклонно Марина и опустилась на свое место с чувством удовлетворения за первую выигранную защиту. Но еще большую испытала она радость, когда услыхала обращение Гофберга к залу.

— Уважаемые господа, — говорил он увещевательно, — суд хорошо понимает ваши чувства, но для осуществления своих процессуальных функций, для успешного ведения судебного следствия просит соблюдать в зале заседания порядок, спокойствие и не оскорблять подсудимую.

Порой возникавший после этого сдержанный шум в зале уже не мешал ни суду, ни Марине.

— Подсудимая, вас ознакомили с материалами вашего дела? — спросил Гофберг.

— Да, — кратко ответила Марина.

— Признаете себя виновной в предъявленном вам обвинении?

— Частично.

— Уточните ваш ответ.

— Признаю себя виновной в убийстве двух офицеров. И совершенно не признаю виновной в связях с движением Сопротивления фашизму в Бельгии.

— Суд займется установлением истины в этом вопросе.

— Я надеюсь, — ответила Марина.

Весь этот первоначальный судебный ритуал протекал так спокойно, что со стороны могло показаться, будто идет не показательный суд, а мирная беседа, которая закончится вынесением мягкого приговора, взаимно приемлемого и для суда, и для подсудимой. Однако это лишь казалось. Основные события по замыслу устроителей суда должны были развернуться позже, в процессе судебного разбирательства. Это хорошо понимала и Марина.

Гофберг огласил материалы уголовного дела Марины, предъявленное ей обвинение, перечислил соответствующие статьи уголовного законодательства и приступил к процессу, состязанию сторон. Он полистал один из пухлых томов дела, лежавшего перед ним, какие-то записи, сделанные лично для памяти и, обращаясь к Марине, сказал:

— В ходе следствия гестапо установило, что 8 декабря 1941 года на площади Порт де Намюр в Брюсселе вы убили майора Крюге, а 15 декабря офицера конвоя. Вы подтверждаете это?

— Да. Подтверждаю, — ответила Марина. — Только прошу обратить внимание, что об убийстве майора Крюге в военную комендатуру и гестапо я заявила сама.

— Это к делу не относится, — ответил недовольно Гофберг.

— Ошибаетесь, господин судья, — не согласилась Марина. — Во всех цивилизованных государствах явка с повинной всегда расценивалась, как смягчающее вину обстоятельство. Я прошу суд учесть, что в комендатуру я шла по своей доброй воле.

— Вы пришли, чтобы спасти шестьдесят заложников, — напомнил Гофберг, — Да еще как пришли? Убив офицера конвоя!

Он расценил заявление Марины, как расчет на снисхождение суда при вынесении приговора и надменно улыбнулся. Она не знает, что приговор ей уже давно вынесен, отпечатан и вот он лежит на столе и никакие смягчающие вину обстоятельства во внимание приняты не будут. «Святая наивность», — подумал Гофберг, удивляясь ее юридической беспомощности.

— Совершенно верно, — согласилась Марина. — Но в таком случае надо судить и начальника гестапо Брюсселя барона фон Нагеля. Это по его приказу были арестованы шестьдесят заложников, ни в чем невиновных перед оккупационными властями. Им грозила смерть, о чем было объявлено в газетах, по радио. Надеюсь, вам известно, господин судья, что по законам Бельгии и Германии угроза смертью преследуется законом? Таким образом за взятие заложников, заключение их в тюрьму и угрозу им смертью барон фон Нагель должен быть привлечен к уголовной ответственности.

— Это к делу не относится, — перебил ее Гофберг, пытаясь уйти от полемики, которую навязывала ему Марина.

— Значит, фашизму все дозволено? — не отступала она, — В том числе брать и без суда и следствия уничтожать заложников? Голос ее прозвучал гневно, с убийственной силой.

В зале раздался приглушенный возмущенный ропот и, перекрывая его, послышался решительный голос прокурора.

Он встал из-за стола, весь олицетворение неподдельного негодования. Его продолговатое, треугольное лицо, как бы стесанное к подбородку, налилось краской, а серые глаза, наполненные гневом, сделались настолько суровыми, что в них показался Марине отблеск холодной стали.

— Как государственный обвинитель, — бросал он резко каждое слово, — я категорически требую прекратить антифашистское выступление подсудимой! Я протестую!

Он сел, нервно перебрал лежавшие на столе бумаги и требовательным взглядом уставился на Гофберга, словно подталкивая того выполнить его волю. Однако Гофберг прекрасно понимал свою роль в процессе, хорошо знал, что обязан унять Марину, не дать ей использовать суд в своих целях.

— Подсудимая, — обратился он раздраженно к Марине, — суд требует от вас прекратить не относящиеся к делу выступления. В противном случае суд вынужден будет принять к вам необходимые меры. Отвечайте на мой вопрос.

— Да, я подтверждаю, — ответила Марина, — что 8 декабря 1941 года на площади Порт де Намюр убила майора Крюге, а 15 декабря офицера конвоя заложников.

— Кто дал вам задание убивать офицеров армии великой Германии? — спросил прокурор.

Марина несколько задумалась и сотни глаз присутствующих в зале людей устремились на нее. Блеснув стеклами пенсне, выжидательно смотрел на нее Гофберг. Искорка надежды на ожидаемый ответ теплилась где-то в глубине его сознания и подогревала самолюбивое желание получить от подсудимой показания о связях с Сопротивлением, чего не добились от нее в гестапо. Не сводил с нее глаз и прокурор. В прокуратуре Брюсселя лежало свыше десятка дел нераскрытых убийств офицеров и сотрудников администрации оккупационных властей. Убийцы не найдены и никаких надежд на их обнаружение не было, хотя он хорошо знал, что нити этих преступлений, также как и нить преступления, совершенного подсудимой, тянутся к одному центру — движению Сопротивления. И тут важно было найти и уцепиться за тот конец нити, который поведет затем к клубку. Отправляясь на процесс, он надеялся получить от Марины этот желанный конец.

Марина думала: «Кто дал задание убивать немецких офицеров?» Десятки, если не сотни раз упорно задавали ей этот вопрос в гестапо и ни разу никто не поверил, и не мог поверить, что сделала она это по велению собственной совести. Даже если принять во внимание встречу с полковником Киевицем в охотничьем доме в лесу, то в конечном итоге право решать — уничтожать или не уничтожать Крюге — оставалось за нею. Она решала по велению своей совести.