— Вы подтверждаете ранее данные показания о том, что вы находились в ресторане «Националь», когда там ваша супруга встречалась с бельгийскими партизанами? — нажимая на «ранее данные показания», обрушился Нагель на Марутаева, и эти, подчеркнутые им, слова жестоко ударили по сердцу Марины. Подозрительность, сомнение в муже, которые она уже, казалось, пережила и отвергла, как навеянные Нагелем, вновь сдавили ей грудь, а сознание опалила мысль: «Неужели в самом деле выдал? Все сказал о полковнике Киевице и Деклере?» Она обратила на Марутаева кричащий взгляд: «Ты сказал это? Ты признался?» Еще тогда по совету Киевица и Деклера они условились, что в случае ареста, что вообще-то не исключалось, они должны скрыть посещение ресторана Марутаевым. В таком случае встреча Марины с Киевицем и Деклером будет выглядеть встречей добрых знакомых, а присутствие при этом Марутаева вызывало подозрение. «Неужели ты забыл наш уговор?» — вопрошала она устремленным на него взглядом. А он сидел молча, не обращая внимания на нее и Нагеля, будто был занят своими мыслями, не относящимися к допросу, очной ставке.

Нагель вновь повторил вопрос, но до гипертрофированного сознания Марутаева дошло только два слова: «ресторан «Националь» и он пытался собрать воедино порванные болью мысли, чтобы понять, при чем тут ресторан! В тайниках его памяти, ставшей теперь болезненно хрупкой и ненадежной, сохранялся только один случай посещения им ресторана «Националь» с Мариной. Это было еще до войны, до оккупации Бельгии. Он не помнил точно год и причину посещения, но виделся ему это случай счастливым. Звенели бокалы, играла музыка, и они, забыв обо всех житейских проблемах, танцевали без устали. Марина была так восхитительно-прекрасна, что он целовал ее во время танца, восторженно говорил комплименты и вполне серьезно, хотя и запоздало (она уже была его женой), признавался в любви. О, как он был тогда счастлив!

— Отвечай! — терял терпение Нагель.

Нагелю нужен был ответ, короткое слово «Да». И неважно, что под этим «Да» будет подразумевать Марутаев. Сам-то он уже подогнал это «Да» под вопрос о встрече Марины с участниками Сопротивления. Нагель хорошо знал, что жертву, доведенную до такого состояния, в котором находилась Марина, неизбежно поражает более опасное для нее показание и в связи с этим полагал, что утвердительный ответ Марутаева прозвучит для Марины убийственно и сломит ее.

«Зачем ему это? — слабо соображал Марутаев, ощущая как изнутри его начала колотить неудержимая дрожь, от которой нестерпимо заныли раны. С каждой минутой она нарастала, становилась невыносимей. Мысли от нее путались, теряли связующую нить, становились плохо осознанными. Он не видел кричащего взгляда Марины, не поднимал раскаленной болью и путаностью мыслей головы. Ему казалось, что он опускается в раскрывшуюся темную бездну, которая избавит от мучений, и только ответ на вопрос Нагеля еще задерживает его здесь.

— Напоминаю, — наводил Нагель Марутаева на желаемый ответ, — В ресторане тогда был русский генерал Старцев?

«Старцев? — бледным язычком пламени затрепетала готовая угаснуть мысль Марутаева. — Ресторан? Старцев? О, да, конечно. Тогда действительно в ресторане был Старцев. Генерал еще танцевал с Мариной. Танцевал старомодно, но элегантно, красиво. Все были восхищены им. Да. Старцев был там. Был, бредово вспоминал Марутаев. Это он точно помнил. — Но при чем здесь Старцев? При чем вечер в ресторане по случаю Рождества Христова?» Он припомнил теперь, что было это в 1937 году, в Рождественский праздник, когда многие русские, живущие в Брюсселе, собрались в ресторане, чтобы вместе провести время, вспомнить былое, невозвратное. Очередной приступ внутренней дрожи потряс Марутаева и он вновь потерял мысль.

— Там был Старцев, — добивался своего Нагель, отмечая, как напряженно волнуется Марина, как колеблется ее уверенность в стойкости мужа, — Припомните, припомните! — подталкивал он Марутаева к ответу, — Там был генерал Старцев.

Мелкие росинки пота покрыли бледное лицо Марины, горячечный взгляд прикован к Марутаеву, губы ее беззвучно шевелятся, что-то шепча — все это не ускользнуло от Нагеля. Он знал, что ее состояние мало чем отличалось от состояния Марутаева и в таком случае единственное «Да», которое должен произнести Марутаев, могло повергнуть ее в отчаяние, подавить морально. О, он тогда заставит ее говорить правду о встрече в ресторане. Заставит!

«Неужели он предал? Почему тогда молчит? Разве тяжело ответить «Нет»? Об этом же был уговор», — метались в отчаянии мысли Марины.

Она беспредельно верила мужу. Ведь столько лет прожито вместе, столько перенесено и выстрадано! И никогда, в большом или малом деле, она не помнила случая, чтобы он поступил малодушно, нечестно. Трудности эмигрантской жизни беспощадно обнажали характеры людей и порой совершенно неожиданно раскрывали в них такие черты, о существовании которых ранее никто и не подозревал. Часто случалось так, что бывший — дворянин, офицер, с определенным положением в бывшем российском обществе, слывший там во всех отношениях порядочным, в эмиграции превращался в отпетого подлеца, и знавшие его люди диву давались, как не замечали в нем столь отвратительных качеств ранее? Но бывало и другое. Жизнь в зарубежье, положение беженца, человека второго сорта, безжалостно морально, а то и физически, уничтожали слабых, но в то же время закаляли сильных. Марина была убеждена, что жизнь эмигранта закалила и Марутаева. До сих пор она искренне верила в его мужество, и даже усилия Нагеля не поколебали этой веры. Но то, что она сейчас видела, потрясало ее. «Значит, он выдал явку в ресторане и теперь отмалчивается? — разрушала она годами испытанную веру в мужа. — Даже о Старцеве доложил? Значит, падение началось с малого? Сначала сказал о посещении ресторана, о Старцеве, затем о Киевице и Деклере? И все же, возможно ли это?» Она еще цеплялась за прежнюю веру в мужа, но его упорное молчание, нежелание ответить «Нет» усиливало сомнение и что-то похожее на отвращение колыхнулось в ее сознании.

А Нагель продолжал нажимать на Марутаева.

— Вы были в ресторане? Были? Подтвердите ранее данные показания об этом. Подтвердите!

Откуда-то издалека, едва различимо дошел до сознания Марутаева настойчивый голос Нагеля и вновь в голове путано забились мысли: «Ресторан? Что даст это Нагелю?» — пытался он понять упрямую настойчивость гестаповца. Напряжение памяти резкой болью отозвалось в его голове. Перед глазами пошли темные круги и какая-то неподвластная ему сила стала медленно закручивать и поворачивать его в темную бездну, устрашающе разверзнувшуюся перед ним. Он пытался выстоять, но чувствовал, что силы его иссякают, и тогда, словно торопясь, чтобы не унести с собою в эту бездну ответ на вопрос Нагеля, угасающим голосом проговорил:

— Да, был… — Его обмякшее тело сползло со стула на пол и он потерял сознание.

В глазах Марины полыхнула боль, заслонив минутное подозрение и суровое осуждение Марутаева.

— Юра! — вырвалось у нее из груди отчаянно и страшно.

Она опустилась перед ним на колени, схватила его забинтованную окровавленной повязкой голову, обезумевшим взглядом смотрела на обезображенное, залитое кровью лицо и потерянно шептала: «Юра! Юра! Это — я. Ты меня слышишь? Это — я. Марина».

— Врача! — потребовал Нагель, — На место ее, на место! Гестаповцы оторвали ее от Марутаева, посадили на стул. В глубоком оцепенении сидела она, отрешенным взглядом уставившись на мужа, с которым возился появившийся по вызову Нагеля врач.

Допрос не прерывался. По мнению Нагеля, он только перешел в очередную стадию. Отпустив врача, он переключился на допрос Марины, полагая, что на нее оказано вполне достаточное психическое воздействие, которым надо немедленно воспользоваться.

— Кто из представителей Сопротивления был с вами в ресторане? — вырывал он ее из полу шокового состояния. — Фамилии, имена?

Взгляд Нагеля пронизывал Марину насквозь и ей чудилось, что в глазах гестаповца заключалась какая-то сила, парализующая волю к сопротивлению. Во всяком случае после обморока Марутаева, только что пережитого ею потрясения, под взглядом Нагеля чувствовала она себя настолько беспомощно и растерянно, что где-то мелькнула мысль: «Неужели и я не выдержу?»