Лил ахнула и прижала руки ко рту. Мне стало страшно.

— Говорят, раз в несколько лет, а иногда и чаще, кто‑то исчезает, — продолжала Стелла. — Никто не может сказать, когда и где именно они теряются. И что происходит с теми, кто исчез, тоже непонятно.

— А что говорят учителя и воспитательницы? — спросила я.

— С ними ни в коем случае нельзя про это говорить. Они не ответят. Или даже могут наказать — за сплетни. Считается, что ничего такого не происходит.

— Но как же? — изумилась я. — Все слышали в столовой, что пропала ученица, и…

— А потом они скажут, что она заболела и побежала в лазарет, а назавтра ее забрали родители. Или что эта девушка решила бросить училище, но ничего никому не сказала, а ушла потихоньку.

— Но ее родители, ведь они придут и устроят скандал! — взволнованно зашептала Лил.

— Да, но кто об этом узнает? — пожала плечами Стелла.

— Но, может быть, все эти случаи… Может, там и правда все произошло так, как говорят? Забрали родители или что‑то такое, вполне объяснимое и нестрашное? — спросила я.

— Не знаю, — честно сказала Стелла. Потом она нахмурилась и задумалась. — Но это можно узнать! Мы расспросим старших о пропавшей ученице. Потом поговорим с ее подругами. Конечно, старшие не очень‑то любят говорить с нами, но я попробую… А дальше — узнаем, где она жила. И выведаем, кто из учеников живет поблизости, ну, если она живет в столице, конечно, а не в деревне какой‑нибудь… И расспросим их, приходила ли она домой, и что говорят ее родители.

Госпожа Тереол пришла намного раньше положенного времени и приглушила свет в газовых рожках. Кто не успел лечь в постель, раздевался в полутьме.

Утром никто из воспитателей не говорил ни слова о пропавшей ученице. Тийна не выдержала первая, и когда нас строили парами, чтобы идти на завтрак, спросила:

— А эта пропавшая девочка, она нашлась?

Дежурной воспитательницей была сегодня госпожа Нилль. Она была невысокая, немного суетливая и рассеянная; наказывала редко, но часто не за дело. Госпожа Нилль, в общем‑то, была совсем не злая, невредная, и мы ее совершенно не боялись. Правда, и не любили — она была к нам совершенно равнодушна, только старалась, чтобы мы не сделали ничего такого, за что нас следовало бы наказать (и ее, соответственно, могли бы поругать). Услышав вопрос Тийны, воспитательница ахнула, всплеснула руками.

— Что за разговоры? — засуетилась госпожа Нилль. — Никто не пропал, ничего не случилось, не надо болтать попусту!

Она погрозила Тийне пальцем, слегка подтолкнула какую‑то замешкавшуюся девочку, не нашедшую себе пару, и быстро повела нас на завтрак. Я шла вместе с Лил, а Стеллу поставили в одну из первых пар. Она повернулась и многозначительно посмотрела на нас. Мол, все так, как я и говорила.

Уроки шли, как обычно. На прогулке Стелла отпросилась в библиотеку. После обеда, когда девочки ложились отдыхать, она кивнула мне и Лил. Мы зашли в комнату для занятий. Стелла прикрыла дверь и сказала шепотом:

— Ну, что я говорила! Так и есть. Пропала, а старшим сказали, что она заболела, и ее увезли родители. Я говорила с одной девочкой и ее класса.

Мы переглянулись, но ничего не сказали друг другу. Все было непонятно… и немного страшно…

В ближайший выходной мама забрала меня с самого утра. Как же было хорошо идти с ней по утренней прохладе, когда еще роса на траве на редких газонах, и пахнет не нагретой солнцем пылью, а свежестью. Мы не пошли сразу в мамину комнатку, а немного погуляли в парке — не том, который около Театра, а маленьком, примыкающем к площади с фонтанами. Я забыла про всякие исчезновения, просто радовалась жизни, и все. Рассматривала цветы, болтала с мамой обо всем подряд.

— Как у тебя в училище? — спросила мама.

Я догадалась, что ей интересно узнать о моих репетициях и о том, как ко мне сейчас относятся девочки.

— С балетом все хорошо — господин Архшим нас всех хвалит, ну, и меня тоже, — сказала я. — Ну и с классом все уже не так плохо.

И это так и было, все обсуждали исчезновение старшеклассницы, и им стало не до меня, хотя, конечно, все было не так, как раньше, и многие по прежнему не разговаривали и не обращали на меня никакого внимания. Мама улыбнулась и крепко обняла меня.

— Я рада, что у тебя все получается с танцами. А твои отношения с классом… Потерпи, скоро лето, я куплю вторую кровать, и ты будешь ночевать у меня накануне выходного.

Я от радости прыгнула мама на шею. Наконец‑то!

Глава 10

Начались летние каникулы. Целых десять недель свободы! Правда, не полной свободы. Тем, кого на лето забирали домой, разрешалось не появляться в училище не больше пяти недель. У нас проходили утренние занятия по нашим специальностям — но немного, всего два урока. Так как танцевальных залов всего было два, как и гимнастических, то классы объединяли — в одной группе занимались первый и второй, в другой — остальные, кроме шестого, конечно. Воспитательницы тоже разъезжались на лето. Утром, когда шли занятия, за нами присматривали две дежурные, а дальше одна уходила домой, а вторая оставалась до следующего утра.

Девочки, которых родители могли забрать домой, приходили на занятия танцами и гимнастикой, а певицы или артистки на музыку или специальные свои занятия, а потом снова уходили. Остальное время нам, кто жил в училище все лето, разрешалось сидеть в библиотеке или ходить посмотреть репетиции в Театр; гулять нас теперь водили три раза — до и после занятий и после дневного чая. В первый же день каникул, когда все разъехались по домам, девочек, оставшихся в училище, всех собрали в одну комнату — здесь мы должны будем прожить все лето. Из пяти классов (те, кого из шестого взяли в Театр, уже перешли в актерский флигель) осталось на лето всего одиннадцать человек. А на выходные оставалось человека три — четыре. Из моего класса были только Тийна и еще одна, «артистка». Старшие заняли себе лучшие места — у окон, и первое время вообще не разговаривали с нами. Но потом, через несколько дней, перестали задирать нос — кое‑кто начал общаться с более младшими, мы стали занимать друг другу умывальники — кто с кем подружился, а вечером, когда воспитательница уходила к себе, старшие, которые обычно засыпали немного позже, начинали рассказывать страшные истории или сказки. Словом, недели через две все начали дружить уже не по возрасту, а кому с кем было интереснее.

Однажды вечером мы сидели в спальне у камина и жарили хлеб. Мы принесли несколько кусков из столовой, припрятав их по карманам, пока никто не видел. У Дайлиты из четвертого класса получалось лучше всех: никогда хлеб не падал в золу и не подгорал, и она поджаривала хлебные кусочки для нас. Как‑то утром мы специально набрали хороших, длинных веточек, на которых протягивали кусочки хлеба к огню, а потом прятали эти веточки в шкафах, за учебниками. Дайлита жарила сразу по два кусочка, потом передавала их нам и брала уже насаженный на ветки новый хлеб. Мы снимали готовые куски и складывали их на развернутый чистый платок. Потом сели на три кровати — третью подвинули поближе — и разобрали поджаренные, уже не горячие хлебцы.

— Ну, с кого начнем? — спросила Орсия.

Каждый вечер мы рассказывали разные истории; конечно, больше любили таинственные, но тут уж кто что вспомнит.

— Давайте кинем жребий, — предложила Дайлита.

— Я расскажу, — вызвалась Тийна.

Чаще всего, она начинала первая. У нее было столько историй, и все страшные. Поэтому мы очень любили ее слушать.

— Давным — давно, почти сто лет назад, в Театре играла одна молодая актриса, звали ее Тирвелла. Она была очень талантлива, и когда она играла, то в зале не оставалось свободных мест. Она еще и прекрасно пела, и для нее специально сочиняли песни, которых сначала не было в пьесах. Ее голос называли «серебристым»…

— Откуда ты это знаешь? — перебила Дайлита. — В учебнике по истории Театра ничего такого не написано, что для кого‑то специально музыку писали, да и про эту актрису тоже не говорится ничего…