— Это все пустяки: колдунья, предсказание, — проговорила царевна Елена. — А скажи мне, зачем ты всюду ходил с Леоном? Разве посещение колдуний и тайных свадеб приличествует твоему сану? Ты забываешь, Николай, что ты царевич и, может быть, скоро станешь управлять целой страной…

 — Ах, мама, — перебил ее Николай, — ведь эта странная женщина сказала и мне, что я царем никогда не буду: это она прочла на моей руке.

 — Замолчи, Николай, я больше не хочу слушать твою болтовню! Что скажу я дедушке Теймуразу, когда он спросит меня, как ты проводил здесь время?

 — Право, мама, лучше займись Леоном, выгороди его пред отцом. Но что это за шум в кунацкой? Мне кажется, это Леон пришел… Пойдем скорее туда!

 Когда они вернулись в кунацкую, там был страшный переполох. Все повскакивали с тахт и, перебивая друг друга и жестикулируя, толпились вокруг кого–то.

 Елена Леонтьевна и царевич растолкали толпу и очутились лицом к лицу с Дубновым и Ольгою Пронскою. Последняя сидела неподвижная, бледная как изваяние, с устремленным вдаль, ничего не выражавшим взором. Дубнов же волновался, кричал, пускал в дело жесты и мимику, стараясь толково объяснить грузинам происшедшее. Однако грузины плохо понимали его возбужденную речь.

 Когда подошел царевич Николай, стрелец радостно вскрикнул и кинулся к нему:

 — Царевич, вызволи хоть ты, приюти сироту!

 — Что, что случилось? — спросил его юноша.

 — Беда! Вороги скрутили твоего князя и неведомо куда сволокли. Нападение сделали ночью, после того как молодые спрятались в домишке, который я указал им.

 — Как же так, за что же? Царские люди?

 — Нет, не царские люди, а злые вороги. Я так думаю, это людишки боярыни Хитрово.

 — Хитрово? Почему боярыни Хитрово? — с любопытством спросил царевич.

 — Беспременно она это; да только от того не легче. Плохо молодцу, а еще хуже молодухе. Вот и привел я ее сюда, больше некуда мне ее спрятать: дома отец со света сгонит. Да и мать ее умерла этой ночью… Эх, дела, дела!

 — Как ты узнал об этом? — допытывался царевич.

 — Чуть свет Машутка, дворовая девка княгини, прибежала ко мне, ревмя ревет: «Смертушка наша, — говорит, — пришла, вызволяй, как знаешь… Молодого увезли, а молодуха словно ума с горя лишилась».

 — Да как же они посмели? В городе–то, почти на глазах у всех? — рассердился царевич.

 — А так и посмели. Пришло народа человек двадцать, скрутили князя и уволокли; до княгини не дотронулись, так, малость, кое–что уворовали. Вот к твоей милости мы и пришли, значит: спрячь до поры до времени молодую княгиню и девку ее Машутку.

 — Конечно, она у нас останется, — вмешалась царевна и рассказала все в нескольких словах Теймуразу и другим грузинам.

 — Ну, и дела вы тут делаете! — покачал головой старый царь.

 — Я давно заметил, что Леон из бравого джигита в женщину превратился, — сердито махнул рукой Вахтанг Джавахов.

 — Леона вы потом рассудите, а теперь позвольте мне увести ее, — проговорила Елена Леонтьевна и, осторожно взяв Ольгу за плечи, повела вон из комнаты.

 Ольга послушно давала делать с собой что захотят; она не проявляла ни протеста, ни согласия; ее глаза все так же безжизненно были устремлены вдаль.

 Придя в свои покои, царевна позвала к себе княжну Каркашвилли и приказала ей:

 — Приготовь постель и теплое питье! Жена Леона Джавахова нуждается в нашем внимании и участии.

 Нина на минуту смутилась. Ее смуглые щеки покрылись ярким румянцем, но она скоро овладела своим волнением и, подойдя к Ольге, с жаром поцеловала ее холодный лоб.

 — Права гостеприимства — священные права, — сказала вскользь якобы для царевны княжна Каркашвилли, — в особенности в такие минуты и в таких обстоятельствах.

 Молодая княгиня вздрогнула, пугливо оглянулась вокруг, и ее глаза наполнились слезами.

 — Она заплакала, это хороший знак, — проговорила царевна, — я боялась ее безмолвного отчаяния.

 — Что с нею случилось, царевна? — тихо спросила Нина.

 — Она сегодня потеряла мужа.

 — С князем Леоном несчастье? — порывисто спросила княжна, выпуская Ольгу из своих объятий.

 — Этою ночью его увезли неизвестно куда, — продолжала царевна, — его жена — почти вдова, не бывши и женой его; пожалей же ее!

 Нина проговорила проникновенно:

 — Я буду ее другом! Ее печаль будет моей печалью, ее радость — моей радостью.

 — Хорошо!.. Ты говоришь как грузинка. Теперь уложи ее спать, дай успокаивающего питья и сама посиди возле нее. А мне, верно, скоро придется дать отчет в безумном поступке Леона и позаботиться о разыскании его.

 Елена Леонтьевна вернулась в кунацкую, где старый царь Теймураз, узнав, что один из его подданных неведомо куда исчез, страшно взволновался и рассердился. Он сейчас же хотел ехать к царю с жалобой, но ему сказали, что царь пошел на богомолье в Троице–Сергиевский монастырь и что его в Москве теперь нет.

 — Ну, так я поеду в монастырь, — кипятился Теймураз.

 — Все равно тебя до царя не допустят, — урезонивали его старики. — Ведь ты — царь без царства, даже без крова, и просишь у русского царя защиты, помощи и прибежища. А он могуществен и богат: тебе с ним никак теперь не равняться.

 — Так, — понурив голову, возразил Теймураз, — но должен же он мне ответить за подданных моих, которых в его государстве, в его столице изменнически убивают?

 — В такие дела здешний царь не вмешивается. Бояре грабят и убивают среди бела дня, но царь этого не ведает. Леон сам виноват, что не остерегся.

 — Значит, здесь, по–вашему, не найти мне ни суда, ни справедливости? — грустно спросил Теймураз.

 — Государь узнает — рассудит по справедливости, потому что он — справедливый и богобоязненный царь. Но надо ждать случая, когда можно будет лично тебе переговорить с ним, да и то он сперва горячо примется за исследование, а потом остынет, боярам дело передаст, а позже и совсем забудет. Ну, а бояре по своему усмотрению окончат, да с пристрастием за дерзость, что, мол, смели к самому царю обратиться и его покой потревожить. Так вот и наше дело!.. Не следовало нам с верхов начинать; может быть, чего–либо и добились бы, а теперь только попусту разорились вконец.

 — Будешь с царем на приеме говорить, скажи ему и о нашем бедственном положении.

 — Когда прием, неизвестно, — угрюмо промолвил Теймураз. — Словно я какой бесславный нищий, что меня и принять–то нельзя не в очередь!

V

ВЕСТИ МАРКОВНЫ

 По всей Москве шли неумолчные толки.

 Над домом боярина Пронского стряслась грозная, великая беда. В самый день свадьбы молодой княжны с князем Черкасским ее выкрали из–под самого венца, и она точно в воду канула. Княгиня Пронская от такого горя в ту же ночь скончалась, а самого князя под утро свезли в тюрьму по чьему–то извету.

 И вдруг сразу опустел и осиротел большой, богатый и всей Москве известный дом князей Пронских. Дворовые притихли, приуныли. Хотя и при самом князе им не Бог весть как жилось, но страх, что вот–вот они могут перейти в еще худшие руки, подавлял их окончательно.

 Княгиню наскоро похоронили без обычных пышных обрядностей, и во всем доме осталось только две жилые комнаты, которые занимал непритязательный, скромный князь Иван Петрович, дядя Бориса Алексеевича Пронского. Но и он находился в эту минуту с царскою семьею на богомолье и ничего не знал о беде, обрушившейся так внезапно на его славный род.

 В доме боярыни Хитрово тоже не все обстояло благополучно. Боярыня целыми днями лежала на кровати с «выкаченными бельмами», как выражались сенные девушки; ни с кем не говорила ни слова и почти не ела.

 Время от времени к ней заходила только Марковна, сокрушенно вздыхала, крутила головой, поправляла атласные подушки и безмолвно выходила из опочивальни.

 Потом приходили еще какие–то личности, после визита которых Елена Дмитриевна становилась еще мрачнее и ее глаза еще чаще затуманивались слезами; в бессильной злобе грызла она тогда тонкие наволочки своей подушки, словно порченая.