— Сбежала? — помогла ему боярыня.

 — Нет, не сбежала она.

 — А что же тогда? — встревоженно спросила Хитрово.

 — Руки на себя наложит, вот что! Тогда как?

 — Ну, князь, меня на это не подденешь! — злобно рассмеялась боярыня. — Посылай–ка за невестой… Виданное ли это дело, чтобы девка пред венцом руки на себя наложила…

 — Пора, князь! — вдруг раздалось несколько голосов приглашенных родственников, потерявших терпение…

 Пронский вышел из церкви и послал одну из мамушек за Ольгой.

 Мамушка заковыляла на женскую половину, где уже в свою очередь сильно волновалась вся дворня, изумленная, что боярышня так долго не выходит из своей опочивальни.

 — Войти бы! — проговорила одна девушка.

 — Да дверь, вишь, заперта, — возразила другая.

 — Ой, не к добру это, не к добру это! — покачала головой старая нянюшка. — Недаром сегодня собака на дворе выла.

 — Да будет тебе, ворона! — огрызались девушки. — Что не к добру–то?

 — Постучись–ка, девонька! — распорядилась нянюшка.

 Девушки кинулись к дверям и сперва робко, потом все смелее стали стучать в них. Скоро они пугливо начали жаться одна к другой, в самом деле предчувствуя приближение беды.

 — Горох–от я сегодня просыпала, — зашамкала мамушка Анфиса, — вот оно к слезам и вышло.

 — А я во сне малину чистила, — проговорила одна из девушек, — сидим мы это будто, девоньки, у себя за столом, в девичьей, стол накрыт белой–белой скатертью, а в лукошках поставлено малины видимо–невидимо! Скатерть–то белая беспременно к покойнику!..

 — А малина — к порке, — смеясь, проговорила девушка и спряталась за спину подруги, когда костыль старухи погрозил ей.

 — А и впрямь, девоньки, плохо нам будет, если что с боярышней приключится.

 — Чему приключиться–то? Понаприте–ка лучше на дверь, — предложила степенного вида женщина, ключница князя Пронского, Анна Маркеловна.

 В стороне от суетящихся девушек, встревоженных мамушек и нянюшек стояла высокая женщина в шугае и в платке на голове. Ее пытливые глаза встревоженно перебегали с лица на лицо и еще тревожнее останавливались на дверях, ведших в горницу княжны.

 В это время прибежала запыхавшаяся мамушка и, расталкивая толпу, кинулась к дверям.

 — Боярышня, открой! — крикнула она. — Князь–батюшка дюже серчает, жених в церкви сердцем изныл.

 — Кричи, кричи, а ответа–то и нет!

 — У княгини–матушки были ли? — спросила мамушка.

 — Спроведывали, княгиня спит… а княжна давеча у нее была.

 Мамушка и Анна Маркеловна начали неистово барабанить в дверь, но за нею ничего не было слышно.

 — Что ж делать–то будем? — заволновались все, с недоумением и жестоким испугом переглядываясь.

 Тогда выступила вперед женщина в платке.

 Это была ключница Черкасского, Матрена Архиповна.

 — Двери надо выломать, вот и весь сказ, — проговорила она. — Может, с княжною–то плохо.

 Все молчали, не зная, следует ли предпринять то, что им советовали.

 Дворня прибывала: гости один за другим уходили из Церкви и наполняли сени пред горницей княжны. Мамушка выла, не смея вернуться без Ольги в церковь.

 А между тем время все шло и шло. Гроза стихла, дождь перестал, небо прояснилось, и сквозь разорванные тучи пробивалась луна. Кое–где встрепенулись птички и, высовывая из–под листочков свои головки, отряхивались, намереваясь улететь. Вот раздалась нежная трель соловья; ему откуда–то издалека завторил другой.

 В церкви окончательно все смутились, когда трепещущая мамушка, заикаясь, передала Пронскому, что дверь горницы княжны твердо заложена, а сама невеста вовсе не откликается.

 Борис Алексеевич стал белее снега, и его глаза сверкнули как два раскаленных угля. Он молча последовал за мамушкой.

 В дверях его остановили Черкасский и Елена Дмитриевна.

 — Что, моя правда? Свадьбе не бывать? Невеста с милым дружком, поди, уже где–либо окрутилась… вокруг ракитова куста? — прошипела Хитрово на ухо Пронскому.

 — Уйди, подлая, не то убью! — резко отстранил он ее от себя.

 — А и впрямь, князь, кажись, мне не видать твоей Ольги Борисовны, сдается мне так, — остановил князя Черкасский.

 — Живою или мертвой, а будет она твоей!.. Брешут старые… сомлела она, поди, в горнице, вот и весь сказ, — торопливо кинул ему Пронский и пошел вон из церкви.

 Все, кто был в церкви, повалили вон; причт стал расходиться, священник снимал рясу. Всем стало очевидно, что свадьбе не бывать и что произошло нечто необыкновенное.

 Боярыня Хитрово мяла свою дорогую ширинку в руках, сдерживая себя, чтобы не дать воли слезам. У нее все еще была слабая надежда, что невеста действительно не выдержит и наложит на себя руки. Она все время ждала, что кто–нибудь придет и принесет хотя и печальную, но для нее отрадную весть о том, что ее соперницы уже нет на свете.

 — Пойдем, боярыня, и мы, — обратился к ней Черкасский. — Удружил князь старому товарищу!.. На смех всей стране выдал…

 — Может, княжна–то и вправду сомлела, — неуверенно произнесла Хитрово, боясь выдать свое заветное желание.

 — Что ж, пойдем всячески, взглянем.

 Они торопливо прошли ряд покоев и наконец очутились у опочивальни княжны, двери в которую уже были открыты; суета, крики и вопли стояли невообразимые. Пронский шагал по комнате, неистово ругаясь и проклиная дочь.

 Черкасский и Елена Дмитриевна поняли, что Ольги в комнате не нашли, а из отрывочных речей можно было разобрать, что вместе с нею исчезла и сенная девушка Машутка.

 — Бежали, бежали садом! Сторож Митюха видел! — говорила одна из мам.

 — В самую что ни на есть грозу. Он их за оборотней принял, дурак!

 — Как была, сердечная, в подвенечном наряде, так и бежала. Кафтан только накинула.

 — И прямехонько к прудкам.

 — Ан врешь, к частоколу, что у Темной дыры.

 — Ее тут нечистый, надо быть, и сцапал, наше место свято!

 — И крикнуть, родименькая, поди, не успела…

 — А, врешь, крикнула! Федор стремянный баит, слышал: кричала, и таково жалобно.

 — Слышал, слышал, — подтвердил рыжий детина.

 В то время как дворня предавалась ненужным разговорам и пересудам, Черкасский и Елена Дмитриевна приставали к Пронскому, чтобы он принял энергичные меры к отысканию беглянки.

 — Если она в прудках — пусть вытащат тело, — сказала Хитрово, не желавшая расстаться со своей надеждой, что ее соперница навсегда устранена с пути.

 — Пошли во все стороны погоню, не успела она далеко убежать, — советовал Черкасский.

 — Убью, убью я ее! — скрежеща зубами, отвечал на все эти советы Пронский.

 Вдруг вся толпа заволновалась, разговоры смолкли, и все с изумлением дали дорогу трем рослым стрельцам, пробиравшимся прямо к хозяину.

 — Что вам надо? — вскинулся на них Пронский. — Куда без доклада лезете?

 — Времени нету, княже! — ответил ему, низко кланяясь, один из стрельцов, который был не кто иной, как сам Дубнов. — Принес тебе весть о… о дочери твоей.

 — Говори, говори! — кинулись к нему Хитрово и оба князя.

 — Это княгиня будет? — невинно спросил Дубнов, снимая шапку пред Хитрово и кланяясь ей в пояс, хотя отлично знал красавицу боярыню.

 — Ты знаешь, где княжна? — тряся его за рукав кафтана, спросил Пронский.

 — Я весть тебе принес о ней… только ты дай мне слово, что не причинишь ни мне, ни товарищам никакой обиды, — тогда скажу.

 — Даю слово свое княжеское! — крикнул Пронский.

 — И он пусть даст! — кивнул стрелец на Черкасского.

 — Чего еще задумал! Нешто я хозяин? — хмуро ответил Черкасский, пристально вглядываясь в стрельца. — Кабы я был хозяином, давно бы тебя велел собаками затравить. Что–то мне твое обличье знакомо.

 — Вспомни, князь! — засмеялся стрелец.

 — Будет зря болтать! — раздалось со всех сторон. — Говори, что знаешь о боярышне?

 — Ты вытащил княжну из… Москвы–реки? — глухим голосом, мрачно глядя на стрельца, спросила Елена Дмитриевна. — Что ж, жива она?