Таким образом, важнейшим элементом мусульманской культуры является письменное слово и главным образом поэтически-сакральное, запечатленное в Коране.

«В средние века Коран рассматривается мусульманами, а также иноверцами, втянутыми в круг мусульманской культуры, как непревзойденный шедевр художественного мастерства... Коран являл собой подлинную речь самого Аллаха! Примерно в IX веке мусульманские теологи ввели в употребление применительно к Корану особый термин «и'джаз», который можно перевести как «уникальность, неподражаемое совершенство» [264.138].

Действительно, в Коране мы находим образцы высокоразвитого художественно-образного мышления. Особенно это характерно для описания главнейшей идеи мусульманской теологии — райской жизни.

«С большой обстоятельностью и темпераментом в Коране рисуются картины рая и ада, в значительной степени навеянные жизнью и бытом древних арабов в знойной аравийской пустыне:

«Тем, которые уверовали и творили добро, Коран обещает поселение в раю «на вечные времена». Там их ждут «сады благодати с виноградниками», «в нижней части которых будут течь прохладные реки». Праведники войдут в «райские сады, украсившись браслетами из золота и жемчуга», а одеяния их будут «из тика, атласа и парчи». Они будут возлежать «в тени деревьев», «на расшитых ложах», а пищей им будут служить «чудесные плоды и питье». Их будут «обходить вечно юные мальчики с чашами, сосудами и кубками», наполненными влагой «из текущего источника — от него не страдают головной болью и ослаблением», и обносить их «плодами из тех,»что они выберут, и мясом птиц из тех, что они пожелают». «В воздание за то, что они делали», их будут услаждать «супруги чистые», «подобно жемчугу хранимому», «полногрудые сверстницы», «с потупленными взорами», «черноглазые и большеокие», «не услышат они в райских садах ни болтовни, ни обвинений во лжи».

Не менее «реалистичны» коранические картины ада, геенны огненной, в которую будут ввергнуты все те, кто «не веровал в Господа своего...», «...будут «вечно пребывать в огне», «скованные цепями длинной в 70 локтей», «с цепью на шее». Всякий раз, когда геенна будет потухать, огонь будет прибавляться. ...Несчастных грешников будет омывать «расплавленный металл», одеяния их будут из смолы, а «пищей будут служить помои и плоды горькие» с адского дерева «заккум», которые они будут запивать кипятком». «Мы сожжем их огнем, — говорит Аллах устами Мухаммеда. — И всякий раз, как сгорит их кожа, мы дадим им новую кожу, чтобы они вкусили наказание» [264.120—123].

Другим важнейшим элементом искусства слова являлась поэзия, в которой развивались как официальная линия панегириков в честь Аллаха, Мухаммеда, мусульманских правителей и знати, так и поэзия лирическая, воспевающая любовь и страдания возлюбленных.

Причем если в официальной поэзии влияние ислама было явным и наглядным, то в лирической это влияние существовало как мироощущение, для которого была характерна идея религиозного предопределения.

«У них [мусульман. — Е.Я.] отсутствует идолопоклонническая иллюзия поэтов Запада, которые в стихах оживляют ушедшие мгновения с возлюбленной... Любовь, обратившаяся в чистую идею, в печаль, — явление чисто исламское... поэт избегает покорности судьбе ради мечты о некоей свободе, почти божественной, но он не пытается ею воспользоваться, когда она ему ниспослана...» — пишет французский арабист Л. Масиньон [170.57—59].

Но важнейшим принципом функционирования искусства слова в исламе стала арабская каллиграфия, скрепившая все элементы мусульманской культуры.

Ислам связал «...каллиграфию скорее с интеллектуальными потребностями, чем с эстетическими и художественно-эмоциональ- • ными категориями, — пишет Ф. Роузентал. — Однако не может быть никакого сомнения в том, что каллиграфия служила также удовлетворению художественных потребностей человека» [233.154]. Вместе с тем каллиграфия Корана и священных книг, письмена на стенах мечети, арабская вязь в поэтических произведениях и в миниатюрах — все это имело глубокий духовный и религиозно-художественный смысл.

Более того, само каллиграфическое письмо приобрело важное эстетическое и эмоциональное значение, выражающее «...эстетическое восприятие письма в глубоко прочувствованных эмоциональных терминах... Письмо сравнивалось с объектами красоты и эмоциональной привлекательности, такими как драгоценности, цветы, сады и ткани.

Сфера более интимных переживаний затрагивается, когда красивый почерк описывают как приносящий радость сердцу и удовольствие глазу или когда сравнение основано на чувстве обоняния, столь утонченном на Востоке. Например, чернила уподобляют духам, и поэт может сказать:

Шафран — это духи дев,

А чернила — духи мужчин. [233.154—155]

Каллиграфическая символика проникает даже в сферу самых интимных человеческих отношений.

«...Каллиграфия сознательно связывается с чувственными эмоциями. ...Особенно в любовной лирике сравнение телесных черт с буквами превратилось в стандартный компонент поэтической образности.

...Форма букв может служить символом даже любовного союза, например, лигатура букв «лам» и «алиф», когда она написаны переплетенными друг с другом:

Я грезил, что ты обнимаешь меня,

Как «лам» на письме обнимает «алиф». [233.165]

Конечно, верна мысль Ф. Роузентала о том, что «...слияние религии и искусства в мусульманской каллиграфии стало реальностью» [233.157], более того, и каллиграфия и искусство слова в целом вышли за рамки строгой догматики ислама в мире человеческих чувств и человеческой жизни.

Но все же почему и как ислам принимал искусство? Какова историческая необходимость, заставившая его обратить свои взоры к нему?

2. Философско-эстетическая альтернатива ислама

В процессе длительной борьбы двух основных направлений в исламе — сунизма и шиизма — к победе в официальной, основной церкви пришел наиболее ортодоксальный и нетерпимый ко всяким изменениям сунизм.

Это проявилось и в отношении к проблеме образного, наглядного воспроизведения бога и мира. И если в христианстве борьба иконопочитателей и иконоборцев привела все же к победе первых и это создало широкую основу для воспроизведения мира, для создания образа бога-человека, то в исламе этот путь был исключен.

Здесь возник очень интересный парадокс: восприняв во многом христианскую теологию, ислам совершенно отверг принципы христианской художественной образности. И хотя в Коране нет ясно выраженных и определенных запретов на изображения, официальная церковь строго придерживалась этих принципов.

Более того, не только мусульманская теология, но даже так называемая мусульманская философия в значительной степени стремилась теоретически обосновать подобное отношение к миру, к его познанию и воспроизведению. Даже у Фараби, поборника рационалистического знания и гуманизма [см. 9.135], ясно просвечивает мусульманская идея предопределенности и неизменноста мира. «Промысел божий, — пишет Фараби, — простирается на все, он связан с каждой единичной вещью [выделено мною. — Е.Я.], и всякое сущее подлежит приговору всевышнего и предопределению его» [13.729].

Следовательно, никто, кроме бога, не может и не должен создавать нечто новое, но даже воспроизводить то, что создал бог, так как только ему принадлежит решение судьбы каждой единичной вещи.

На эту особенность мусульманского мировосприятия указывают многие исследователи. Так, Ф. Роузентал пишет: «Самое важное в том, что существует знание вне досягаемости человека, но во власти всеведущего божества» [232.34].

И уже в раннем исламе эта идея оказывала влияние на художественное творчество. Например, поэт Зухайра пишет в одной из своих муллак: «Вы не должны скрывать от бога, что у вас на уме, надеясь, что это останется тайной. Что бы ни скрывали от бога — он знает» [233.34].

И хотя эти стихи написаны примерно в 600 г., влияние на них ислама, по мнению Ф. Роузентала, не исключено [233.34].