Нужно отметить, что многие философско-религиозные идеи буддизма оказали влияние на национальные религиозные верования и искусство, в частности, явно влияние буддизма на даосизм и искусство, которое было связано с ним.
Так, в позднедаосистских текстах говорится о том, что «великое дао, на которое можно опираться, нельзя выразить словами» [97. Т.2.26], более ранний текст утверждал: «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао... Безымянное есть начало неба и земли...» [97. Т. 1.115]. И даже категории, обозначающие земную жизнь человека — сансару, также достаточно абстракты; это «четыре великих потока, прорезывающие с разрушительной силой мир человека: это — поток страсти, поток созидания, поток заблуждения, поток неведения» [228.261].
Эти абстракции — вечные и застывшие, вместе с тем соединялись с идеей абсолютной подвижности бытия вообще и чувственного бытия человека в особенности. «...По буддийскому учению, все переживаемое в эмпирическом мире — иллюзия; ...иллюзия эта фактически цепь мгновенных комбинаций, мгновенных же элементов...» — пишет один из крупнейших знатоков буддийской философии О.О. Розенберг [230.244].
Таким образом, неподвижность, вечное и застывшее в буддизме соединялось с вечно изменяющимся иллюзорным миром реальной жизни человека. Релятивизм объяснения земной жизни человека в буддизме выступает, пожалуй, как метасистема, так же как идеалистическая метафизика для объяснения потустороннего. Вот именно это соединение вечного и мгновенного, неизменного и подвижного реализовано в искусстве буддизма через систему декоративной условности и символизма. Это соединение вечного, религиозного и мгновенного (в данном случае художественного) является здесь принципом художественного творчества. Обучение искусству и религиозный импульс, по мнению X. Моде, лежит в основе буддийского искусства [см. 329.8].
Именно поэтому так призрачны и вместе с тем вечны и неподвижны образы Будды, погруженного в нирвану; ускользают и колеблются в лучах солнца образы рельефных изображений детей и куртизанок; задумчивы застывшие в торжественных позах бодхисатвы и танцовщицы, исполняющие буддийский ритуальный танец; они плетут кружево мгновенно возникающих и исчезающих движений и поз.
Следует заметить, что здесь буддизм опирается на древнейшие национальные художественные традиции народов Индии, Китая, Японии, Цейлона, Индокитая. Так, в китайской традиционной живописи существует стиль сэ-и (выражение идеи), для которого характерно стремление запечатлеть мгновения жизни: полет бабочки, всплеск рыбы, бег коня, движение ветерка в листьях бамбука.
Стиль сэ-и развивался в значительной степени под влиянием чань-буддизма (в Японии дзэн-буддизма), так как «...учение чань не носит аналитического характера... оно утверждает возможность одним ударом кисти схватить истину и воплотить ее одним штрихом» [104.206—207]. Полна своеобразия и китайская пейзажная живопись. «В китайских пейзажных композициях, — пишет Н.А. Виноградова, — отсутствует линейная перспектива, замененная так называемой рассеянной перспективой, нет единой точки схода, пространство как бы распространяется ввысь, горные пики устремляются в небеса, хижины и лесные тропинки теряются в необъятных просторах природы. Мир вымысла сочетается в китайских картинах с миром реальности. И вместе с тем неиссякаемая ценность китайской пейзажной живописи заключается в том, что навеянные самой природой вдохновение и , концентрация поэтических глубоких чувств сохранились для грядущих поколений независимо от того скрытого подтекста, который имел значение во время создания этих картин» [61.15].
Для японской живописи, и в особенности для поэзии в стиле танка, также характерно стремление запечатлеть неповторимое мгновение жизни мира.
На песчаном белом берегу
Островка
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом [251.25], —
пишет замечательный японский поэт Исикава Такубоку. Или вот стихотворение в стиле хойку:
Гляжу — опавший лист
Опять взлетел на ветку.
То бабочка была. [192.47]
Особенно тесно искусство и буддизм сплелись в японской культуре в период Хэйан (XI—XII вв.). В этот период под влиянием эзотерических (тайных) сект буддизма — Тэндай, Сингон и Дзедо «...поклонение красоте во всех ее видах становится элементом религии, а сама религия поддерживала ту эстетическую философию, которая стала определять весь бытовой уклад аристократии» [61.254]. ,
Эту духовную атмосферу Н.И. Конрад определяет как эстетизм, для которого характерны «...культ красоты во всех ее многоразличных проявлениях, служение прекрасному» [115.13]. На эту атмосферу повлиял и буддизм «...своим приближением к красотам природы, своими пышными обрядами, торжественными богослужениями, роскошными одеждами священнослужителей... буддизм, во многом требующий от своего адепта... духовной утонченности» [115.13].
Эстетизм как образ жизни и действий, не без влияния эзотерического буддизма, породил особую эмоциональность этой культуры, наиболее ярко проявившуюся в искусстве: литературе («Гэндзи», «Исэ моногатари», поэзии в стиле танка), архитектуре, скульптуре и особенно в настенных росписях.
Вот, например, росписи храма Амида-до монастыря Бедоин близ Киото. «Росписи на сюжет «Сошествие Амиды Нерай [Будды Шакьямуни. — Е.Я.] на землю» покрывали стены храма. Многофигурные группы буддийских божеств в нежно-зеленых и розово-палевых одеждах, ритмически построенные на плавных крутящихся линиях, соседствуют с мягкими задумчивыми пейзажами, как будто увиденными за стенами храма. Можно представить себе, — пишет Н.С. Николаева, — как во время торжественных богослужений мерцала при свете масляных фонарей малахитовая зелень росписи, как оживали знакомые пейзажи, как приобретал черты реальности мистический акт сошествия божества на землю.
Эти росписи дают возможность понять, насколько зыбка и неопределенна была линия, разделявшая в сознании людей того времени земную реальность и потусторонний рай» [61.256].
В XII—XV вв. в японском буддизме возникает секта дзэн, которая провозглашает возможность спасения в земной жизни через просветление (самосозерцание, волевое напряжение, духовное озарение) — сатори.
Под влиянием дзэн-буддизма возникает совершенно специфическое искусство храмовых сухих пейзажей или каменных садов, главная идея которых заключалась в том, чтобы «...передать через композицию сада-микрокосма ощущение беспредельного мира» [61.283] и создавать «.. .обстановку для самоуглубления, быть своего рода камертоном для внутреннего настроя человека» [61.285].
«...Каждый сад всегда имел два основных компонента...: это Инь-Ян сада, его отрицательное и положительное начало, его «кровь» и его «скелет» — вода и камни. Вода могла быть натуральная или символизированная песком, галькой. Камни же, за редким исключением (в специальных песчаных садах), присутствовали всегда. Искусство расстановки камней-сутэиси считалось главным в работе художника сада. Камни подбирали по форме, цвету, фактуре... Задача художника состояла в том, чтобы почувствовать пластические возможности каждого камня и сгруппировать их наиболее выразительно» [61.282].
Шедеврами такого искусства являются сады Дайсэн-ин и Реанд-зи в Киото [более подробно см. 189].
К тому же в феодальной средневековой Японии XII—XVI вв. (и не только Японии) «буддийские монастыри... являлись главными носителями просвещения и гражданской культуры. Ученые монахи... и привили литературные соки фольклорному растению и тем помогли его пересадке» [128.317].
Таким образом, мы видим, как буддизм сумел ассимилировать и органически включить в свою структуру эстетические традиции народов, принявших его учение, приспособиться и умело использовать богатство фольклорного художественного сознания.