Причем специфической особенностью этой полноты, этой целостности является то, что ее части находятся в непрерывном единстве. Если возникает противоречие между двумя этими основными частями (слоями) в творчестве художника, художественное произведение перестает существовать как искусство, превращается в механическую систему. В этой системе может быть сохранен набор формальных признаков художественной деятельности, но разрушение целостности, органического взаимодействия частей приводит к тому, что сущность художественного отражения, закрепленного в произведении, разрушается.
Это относится и к религии: до тех пор, пока в ней наличествует необходимое единство частей, определяющих его как целостность, оно существует как специфическая форма общественного сознания. Именно поэтому можно с известней точностью определить специфические особенности структуры религии и искусства.
Специфические особенности жизни искусства как социально-эстетической целостности и взаимодействия в нем этих двух художественных слоев проявляется наиболее ярко и зримо в аксе-ологическом аспекте, в проблеме ценности человеческого бытия, которая в религиозном и художественном сознании преломляется через проблему бескорыстного сознания (в социальном аспекте — это проблема идеала).
Бескорыстное поведение человека актуально для функционирования социальной системы, так как в нем реализуются возможности личности служить обществу в оптимальном и исторически активном, а подчас и прогрессивном варианте.
Вот почему все религии проповедуют идею бескорыстного служения Богу (Будде, Иегове, Аллаху, Христу); в них эта идея преломляется через чувство сочувствия и участия и в крайних своих формах через схиму и отшельничество. Таким образом, в религиозном варианте бескорыстное становится иллюзией сочувствия человеку, своеобразной аксеологической аберрацией.
В искусстве же обращение к чувству сострадания, сочувствия, соучастия, умиления неизбежно приводит к тому, что конкретно-чувственный образ наполняется еще более глубоким человеческим содержанием, основательнее раскрывает самоценность человеческой жизни, величие и совершенство человека, его красоту и гармоничность. Здесь бескорыстное сознание служит утверждению идей реальности человеческого бытия, чувству уверенности и естественности человеческой жизни.
Как говорилось выше, главным объектом искусства является человек. Но если в искусстве человек предстает во всем богатстве его социальной и духовной жизни (и женщина, и мужчина, и ребенок становятся предметом художественного осмысления), то в мировых религиях божественное значение в основном приобретает мужское начало.
В основании этого феномена, конечно, лежат социальные причины — патриархальный характер идеологии тех социумов, которые породили эти религии.
В отличие от религий древних цивилизаций и античности, в которых антропоморфные боги равно выступают в образе мужчины и женщины, а в более древних из них женское начало является главенствующим (индийские богини Кали и Шакти, аккадская Иштар, фригийская Кибела) и связано это с культурой матриархата, в буддизме, исламе и христианстве это равенство нарушено в пользу мужчины.
Вся иерархия, например, христианского потустороннего мира представлена мужским началом. Бог-Отец, Христос, ангелы, архангелы, серафимы (хотя и бесполы, но грамматически мужского рода), черти, дьявол, сатана — все это мужские уподобления. И лишь одна женщина — дева Мария (наряду опять же с мужчинами — святыми Петром и Павлом) допущена к трону Бога.
Так же обстоит дело в потусторонней иерархии буддизма и ислама. Будда и Аллах — абсолютные мужские начала. Женщина же фигурирует лишь в мусульманском рае в роли гурии, услаждающей на том свете правоверных мужчин. К тому же и на земле святые, пророки, архаты, бодхисатвы — это в первую очередь мужчины. •
В древнеегипетской и античной цивилизациях мужские и женские божества равноправны. Это Исида и Озирис, Зевс и Гера (Юпитер и Юнона), а Афина (Минерва), не говоря уже об Афродите (Венере), даже превосходили в определенных аспектах богов-мужчин. В мировых религиях женщина перестает быть богиней, становясь лишь Богоматерью, т.е. женщиной, рождающей Бога. Таковы Майя, по одной из буддийских мифологических легенд, родившая Будду, дева Мария, родившая Христа; Аллах же, в силу своей неантропоморфности, не имеет земного происхождения. Снятие божественного ореола с женщины и низведение ее на землю связано с теорией и практикой этих религий.
Так, в буддийском культе существует формула, которая гласит: «Если какой-нибудь монах унизится до того, чтобы греховными мыслями дотронуться до тела женщины, взяв ее за руку или прикоснувшись к ее волосам или к другим частям ее тела, того община присуждает к понижению в святости» [228.371].
Этой формулой буддизм четко определил свое отношение к женщине, и хотя в практике буддийской церкви существовали общины монахинь, но они полностью подчинялись мужским общинам.
«Монахиня, — гласит одно из положений о буддийской общине, — хотя бы со времени ее посвящения прошло уже сто лет, должна почтительно приветствовать каждого монаха, она должна вставать перед ним, простирать к нему сложенные руки, уважать его... Это правило она должна чтить, свято хранить, соблюдать, почитать и не нарушать в течение всей своей жизни» [228.375].
Монахини, не говоря уже о мирянках, не допускались на один из немногих буддийских обрядов — праздник покаяния, так как исповедальные формулы этого праздника являлись тайным достоянием только монахов [см. 228.368—369].
В практике мусульманской церкви женщине отводилось второстепенное место. Уже в Коране сказано: «Мужья стоят над женами за то, что Аллах дал одним преимущество перед другими» [131.91].
Практика многоженства и право на развод только для мркчин в исламе приобретали иногда анекдотический характер. Так, один багдадский красильщик, умерший в возрасте 87 лет, последовательно женясь и разводясь, состоял в браке с девятьюстами женщинами, т.е. в среднем каждый месяц имел новую жену.
Наказания для женщин были по мусульманскому праву всегда более жестокими, чем для мужчин, в мечети она должна была стоять на специальных хорах, вход на которые был также отделен от мужской половины. Она не должна была совершать хаджж — паломничество в Мекку, и лишь в последнее время ей это было разрешено, и то в отличие от мужчин, одетых в белое, она должна облачаться двумя кусками зеленой материи, а лицо закрывать белым платком с двумя прорезями для глаз [подробнее см. 55].
В христианстве отношение к женщине хотя и однозначное, но противоречиво.
С одной стороны, женщина — причина грехопадения первого мужчины. С другой стороны, женщина — носительница нравственной силы и добра, защитница и утешительница; это и добрая самаритянка, и сонм великомучениц, и, наконец, Богоматерь, дева Мария — заступница перед Богом всех страждущих и угнетенных. И все же отношение христианства к женщине, даже Богоматери, однозначно — она лишь около Бога, она может молить его о прощении грешников или просить покарать злодея, но сама она не может решать и повелевать, как могли это делать богини архаических и древних религий.
Главное ее место — на земле, в мире человеческом, сфера божественной власти не в ее руках, власть у богов-мужчин, и хотя, будучи Богоматерью или святой после земной жизни, она возносится на небеса, но лишь для того, чтобы занять подобающее ее святости место в райской жизни.
Это низведение мировыми религиями женщины на землю позволяло светскому искусству сделать ее одним из главных предметов своего внимания, раскрывая все богатство ее человеческой жизни — в любви, сострадании, материнстве, в духовных исканиях и труде.
В искусстве, связанном с буддизмом, мы находим огромное число женских образов — якшинь, предстающих перед нами во всей своей физической привлекательности и красоте.
В раннем буддистском искусстве вырабатывается даже канон совершенного идеального образа: «Широкие, массивные, тяжелые бедра, которые поддерживают пояс, глубокий пупок, лишенное волос лоно, округлые, твердые груди, расположенные вплотную друг к другу и шея, пересеченная тремя складками, — вот что приносит блаженство и радость...» [181.45—46] (классическим воплощением этого канона является скульптура Якшини из Ди-дарганджа).