Но это не означает того, как утверждает Б. Кроче, что «прекрасное не является физическим фактом и относится не к сфере вещей, а к деятельности человека, к сфере его духовной энергии» [80.111].
Познание сущности прекрасного убеждает нас в том, что оно есть свойство и природы, и общества, и человеческой деятельности, и человеческого духа. .
Наиболее наглядным отражением и бытием прекрасного является искусство, которое, с одной стороны, отражает, реализует в себе объективно-прекрасное как одно из свойств объективности и субъективное — художника, с другой стороны, само является таковым. Поэтому подлинное искусство, независимо от того, создает ли оно прекрасные, возвышенные, низменные, трагические или комические образы, прекрасно как совершенное выражение художественного познания и творчества, т.е. гармонично. Как только разрушается гармония художественного отражения, разрушается искусство.
В соцальном смысле прекрасное — это утверждение оптимистического взгляда на мир в целом, в его вечности и гармоничности, которая наиболее полно реализуется в совершенном социальном устройстве.
В этом аспекте кажется странным утверждение А. Кучинской о том, что «расплывчатость понятия прекрасного и недостаток точности его. дефиниции не только не мешает его воздействию, но еще более его усиливает, увеличивает общественную роль прекрасного в современном мире» [84.162]. Эта идея, на наш взгляд, ведет к явному социальному релятивизму, снимает общесоциальные аспекты понимания прекрасного как социального совершенства. И отнюдь не увеличивает, а уменьшает роль прекрасного в жизни человека.
Этот релятивистский принцип А. Кучинской конкретизируется в следующем рассуждении: «Если нет предписаний и норм, указывающих, что считают прекрасным... тогда мы сами вынуждены каждый раз решать, нравится нам данная вещь или не нравится» [84.16]. |*
Отсутствие социальных норм отнюдь не достоинство, а недостаток общественной и духовной жизни; как известно, всякая норма регулирует и совершенствует отношения в обществе, отношения в котором должны быть всеобще гармоничными и совершенными, т.е. прекрасными8.
В социально-эстетическом аспекте этот принцип наиболее полно выражает сущность совершенной гармонии общественного бытия, т.е. является социальным выражением прекрасного.
Возвышенное — это такая категория, в которой в наиболее полной мере воплощается единство природного и социального содержания эстетического как совершенной дисгармонии.
По известным нам источникам, впервые эта категория анализируется, как уже говорилось выше, в эпоху эллинизма в трактате Псевдо-Лонгина «О возвышенном» (середина I в. н.э.). В этом трактате рассматриваются две категории: возвышенное и прекрасное (это станет традиционным для многих европейских эстетических теорий), которые интерпретируются в антропологическом аспекте.
Близкие автору трактата «О возвышенном» идеи в XVIII в. высказывал английский просветитель Эдмунд Берк в «Философском исследовании о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного»: «Аффект, вызываемый великим и возвышенным, существующим в природе... есть изумление... при котором все: ее [души. — Е.Я.] движения приостановлены под воздействием какой-то степени ужаса. Великая сила возвышенного... не только не вызывается нашими рассуждениями, но даже предупреждает их н влечет нас куда-то своей непреодолимой силой» [17.88].
Однако ужасное, так же как и страх, который, по Берку, также есть источник возвышенного, не могут быть возвышенным, так как в них нет потенциальных возможностей преодолеть возникшую дисгармонию (об этом подробнее будет сказано дальше).
Представления о страдании и опасности, по Берку, вызываются не только грозными явлениями природы, но и социальными. «...Возвышенное может порождаться... например, страхом перед сильными мира сего» [17.124—125]. Таким образом, для Берка страх перед сильными мира сего возвышен. Но едва ли это так (здесь явно сказались предрассудки английского просветителя, его ограниченная философская и социальная позиция). Непреодолимый страх не может лежать в основании возвышенного, так как его сущность, его онтология заключается в диалектико-противо-речивом единстве совершенной дисгармонии, которая потенциально может быть преодолена.
Проблему возвышенного анализирует и другой крупный представитель английской философии XVIII в. Генри Хоум. В «Основаниях критики» в гл. IV.«Величественное и возвышенное» он стремится обнаружить их объективные основания. Величественное он связывает с величиной объекта и его красотой: «Собор св. Петра в Риме, большая египетская пирамида, заоблачные вершины Альп, большой морской залив и особенно ясное небо величественны потому, что помимо своих размеров еще и необычно прекрасны» [165.159].
Но все же у величественного есть и свой отличительный признак: «Большие размеры — вот что отличает величественное от прекрасного», — восклицает он [165.15]. Возвышенное же Хоум связывает с восприятием предметов или явлений, вызывающих чувство красоты (природной, социальной, художественной). «Возвышенное, — пишет он, — привлекает не менее, чем огромное [величественное. — Е.Я.]; статуя божества или героя ставится на пьедестал; дерево, растущее над пропастью, кажется особенно прекрасным, если смотреть на него снизу, из долины; глава правительства восседает на возвышении, председатель суда — на особо высоком месте. У всех народов небеса помещаются вверху, а ад — далеко внизу» [165.158].
Возвышенное, воплощенное в искусстве, вызывает восторг, «читатель чувствует себя как бы вознесенным на более высокую ступень» [165.178]. И в жизни возвышенный характер человека более привлекателен, нежели «чрезмерное пристрастие к величию» [165.179].
Генри Хоум, как видим, лишь количественно характеризует возвышенное и величественное.
И только И. Кант в своем учении о возвышенном обнаружил диалектическую двоякость последнего: с одной стороны, возвышенное объективно (математическое) [71.253—257], с другой — оно субъективно, духовно (динамическое), так как, подавляя наши чувства, возвышенное освобождает дух. И поэтому истинно возвышенное — динамическое в нашем духе, хотя кажется, что оно вызывается объектом.
И. Кант в конечном счете отдает предпочтение субъективному, динамически возвышенному. Но он уже пытался обнаружить диалектически противоречивое единство объективного и субъективного содержания в нем, когда говорил: «Природа, в эстетическом суждении рассматриваемая как сила, которая не имеет над ними власти, динамически возвышенна» [71.268].
В материалистическом аспекте понимание возвышенного как отражения объективных свойств и субъективных состояний дал Н.Г. Чернышевский, который внес в его понимание значительные элементы диалектики, т.е. объективировал их содержание. Его понимание потребностей, в особенности нравственных и эстетических, как говорилось выше, связано с утверждением, что они есть общечеловеческие, социальные потребности [168.289]. Именно это дает ему возможность интерпретировать возвышенное как отражение объективных свойств в субъекте — в чувствах человека.
«Возвышенное, — писал он, — есть то, что гораздо больше всего, с чем сравнивается нами и которое вызывает в нас чувство страха и удивления» [167.71]. В связи с этим Чернышевский считает, что возвышенное и прекрасное «совершенно различные понятия, не имеющие между собой никакой внутренней связи» [176.272].
Понимание возвышенного в объективно-идеалистическом аспекте дано у ф. Шеллинга и Гегеля. Хотя еще у Платона мы находим мысль о том, что коллизии идей возвышенного характера реализуются в трагическом как таковом и в трагедии как жанре искусства [162.115—120]. Следуя сложившейся традиции, Ф. Шеллинг рассматривает возвышенное в единстве с прекрасным как проявление прекрасно-абсолютного и объективно-идеального: «Всецело единое в прекрасном самом по себе распадается В отдельном объекте — единичном произведении искусства — на два способа проявления: возвышенное и прекрасное. ...Абсолютная и всеобщая форма искусства всюду проявляется как возвышенное: в ней особенное заключено только для того, чтобы принять в себя бесконечность» [171.181].