Унтер-офицер покачал своей массивной головой.

— Я имел в виду не только вас. — Он поднял руку и показал на самоходку. — Я прежде всего думал о них…

— О русских?

— Да.

— Они оказались здесь совершенно случайно, — пробормотал один из пленных. — Но являются, так сказать, хозяевами положения…

— Нет, подожди-ка, — перебил его связист-ефрейтор, — не совсем уж и случайно они здесь оказались. — Он подтолкнул локтем пехотинца и спросил: — Разве здесь сначала с нами не было одной женщины?

— Женщины?

— Да, немки. Она-то и разыскала где-то русских, а потом привела их сюда…

— Сейчас, как ты сказал, я тоже вспомнил, что так оно и было.

— Не седые ли были у нее волосы? — спросил унтер.

— Да, — подтвердил ефрейтор, — она была совсем седая, хотя и не такая уж старая.

— Ах!

— Что такое?!

— Она здесь работала, — пояснил унтер. И он рассказал то, что Джонни уже знал. Несмотря на это, мальчик слушал его особенно внимательно.

— Я уже думал, что она удрала, как и, остальные, как только погиб главный врач. Где же она теперь околачивается?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил унтеру пехотинец.

Джонни проворно выбрался из-под брезента и крикнул:

— Попытайтесь вспомнить, ну, пожалуйста!

— Ну, ты уже проснулся? — спросил ефрейтор. Он указал на ящик, который стоял на бортике тротуара за горой картофеля и был накрыт куском белого полотна. — Там стоит твой завтрак. Это тебе от старого повара, Ты, кажется, у него на хорошем счету.

Мальчик мельком взглянул. На тарелке лежали куски хлеба и несколько тонких полосок сала. Рядом стояла кружка с каким-то питьем.

— Пожалуйста! — попросил он еще раз. — Где она?

— Почему ты интересуешься той женщиной? — спросил пехотинец.

— Я ищу свою маму, — начал Джонни. — Ее след теряется где-то здесь. Я точно не знаю, но вполне может быть, что это моя мама.

Взгляды пленных скрестились на мальчугане.

Только унтер-офицер из лазарета изумленно выпучил глаза.

«Он меня, конечно, не узнал, — подумал об унтере Джонни. — Он был так пьян, что ничего не помнит».

— Ну да, — растерянно пробормотал верзила-пехотинец, — здесь мы ничем тебе помочь не можем.

— Я хорошо помню, как она под конец появилась там, на той стороне. — Ефрейтор указал на открытую железную дверь. — Мы построились и не знали, что они собираются с нами делать. Вот тогда-то на той стороне и появилась женщина.

Джонни поглядел на другую сторону улицы, откуда тем временем отъехал грузовик. Под флагом с красным крестом стоял советский военный врач. Сняв пенсне, он тер рукою глаза.

— Вряд ли это может тебе помочь в поисках, — продолжал ефрейтор, — но, несмотря ни на что, я скажу тебе. Мне кажется, что она была чем-то сильно взволнована.

— Взволнована?

— Да, она была совершенно вне себя, когда быстро прошла мимо нас. Только я не знаю, почему…

— А я, пожалуй, догадываюсь, — быстро заметил Джонни. Его сердце бешено заколотилось в груди.

— Вот как?

Внезапно на Джонни нашло какое-то затмение: все для него сразу потеряло всякий интерес.

«Что же я должен теперь делать? Что-то же я должен делать?! Ганка, наверно, может мне помочь!» — подумал Джонни.

— Эй, а твой завтрак!

Но Джонни уже не слышал. Он быстро пошел на улицу, на которой вчера встретил девушку. Перед каждым домом стоял советский часовой,

— Где Ганка? — обратился он к первому попавшемуся русскому солдату.

Тот, разумеется, не понял его.

— Ганка, — настойчиво повторил Джонни. А потом добавил: — Ганка, санитарка!

Часовой указал штыком на широкий портал дома с колоннами, перед которым стоял станковый пулемет. Джонни еще раз произнес два слова «Ганка — санитарка», и ему позволили войти в здание. Миновав вестибюль, выложенный темной плиткой, он очутился в большом, облицованном деревянными панелями зале с тяжелыми бархатными занавесями на широких окнах. Необычное помещение. Джонни решил, что, вероятно, это был зал заседаний нацистских руководителей. На паркетном полу, на толстой ковровой дорожке, даже на длинном, темном столе для заседаний — повсюду вповалку спали советские солдаты. Свое оружие — карабины или автоматы они клали себе под голову. За громоздким, украшенным резьбой письменным столом сидел, наклонив голову вперед, тот самый молодой старший лейтенант, которого Джонни уже видел раньше. На плечи он накинул себе старую телогрейку. Белокурая голова молодого офицера мирно покоилась на планшетке, которая лежала на столе. Справа от офицера стоял полевой телефон, провод от которого тянулся через одно из выбитых окон на улицу.

Наконец Джонни увидел и девушку. Ганка удобно устроилась в великолепном кожаном кресле. Накрывшись офицерской шинелью, она лежала, свернувшись клубочком, между тугими подлокотниками. Сапоги ее стояли тут же на полу. Спрятав голову в поднятый воротник шинели, она спала.

— Ганка, — тихо позвал мальчик и тихонько дотронулся до нее.

Девушка моргнула, а Трехногий медленно выбрался из-под письменного стола. Он потянулся, раскрыв свою пасть, зевнул и приветливо завилял хвостом. Потом он уткнулся своим черным, влажно поблескивающим носом в ногу Джонни.

— Проснись же, Ганка!

— Что случилось?

— Я должен сказать тебе что-то важное!

— Что-то важное? — пробормотала девушка. — Что сейчас может быть важнее сна?..

— Я думаю, что моя мама была здесь.

— Что такое?

— Да, она должна была быть здесь!

Ганка села в кресле, от души зевнула, натянула на колени юбку. При этом офицерская шинель соскользнула с нее на пол.

— Твоя мать? Ты на самом деле уверен в этом?

— Почти, — сказал он и сообщил все, что он узнал от связиста-ефрейтора.

— И что ты теперь хочешь делать? — поинтересовалась девушка.

— Предположим, что это была она. Ничего не подозревая, она зашла в вестибюль и неожиданно прочитала мое имя и адрес. Я ведь там на столе написал адрес. Нойруппинерштрассе…

— Выходит, ты снова хочешь отправиться в путь?

— Это, пожалуй, самое лучшее.

Ганка скорчила деловую мину.

— Я тоже так думаю, Джонни. Ты должен убедиться в этом сам, но только береги себя. Правда, фашисты уже капитулировали. После того как вчера вечером мы задали им хороший фейерверк, они наконец сложили оружие. Но все же попытайся избегать их. Сегодня утром поблизости отсюда хотела прорваться большая группа нацистов.

— Я буду остерегаться.

— Джонни, — растерянно пробормотала девушка и отвернулась в сторону. Она почти беззвучно заплакала.

— Но, что с тобой? — смущенно спросил мальчик.

— Ничего, решительно ничего. Я просто радуюсь за тебя.

— Подожди, Ганка, ты тоже скоро дойдешь до Хеннингсдорфа и найдешь свою мать.

Ганка ничего не ответила ему, а только еще глубже закуталась в шинель.

Вдруг ужасная догадка пришла мальчугану в голову: «Неужели?!»

В это время молодой офицер, сидевший за письменным столом, закашлялся и тихо сказал на ломаном немецком языке:

— В Хеннингсдорфе нет матери Ганки. Она умерла.

— Это верно? — У Джонни пересохло в горле, а голос прозвучал очень глухо.

Девушка смотрела в пол и только кивнула. Сначала она неразборчиво пробормотала что-то себе под нос, чего Джонни вообще не понял, а затем рассказала вполне внятно.

— Когда мы несколько дней назад обосновались в Карлсхорсте и ждали тебя и тетю Дашу, мы встретили поляков из концлагеря в Хеннингсдорфе. Один из них лично знал мою мать. От него я и узнала, что ее больше нет в живых. Она умерла с голоду два месяца назад. — Девушка вытерла глаза платком. — Да, это так, — сказала она. И, посмотрев прямо перед собой в пустоту, почти без перехода спросила, как будто хотела тем самым отогнать от себя мрачные мысли: — А тебе, Джонни, еще далеко нужно идти?

— Ничего, Ганка.

— Тот, кто отправляется в путь, всегда нуждается в продовольствии. — Девушка соскользнула с кресла и, пройдя мимо спящих, прямо в чулках подошла к письменному столу.