— Потерпи немного, — сказал солдат и скомкал в руке повязку, — лучше сразу, рывком! Да, я нашел тебя на реке, а точнее, на берегу.

— Забавно! — проговорил мальчик и вытер слезу со щеки.

— Ты лежал на животе, распластавшись, как камбала, без движения и еле дышал. Вот я и притащил тебя сюда. Не сказать, чтобы ты был особенно тяжелым. Надеюсь, теперь ты пойдешь на поправку.

Солдат раскрыл перевязочный пакет, отмотал кусок чистого бинта. Потом снова присел на корточки и положил больную ногу мальчика на свое колено. Края раны уже затягивались, но в середине проглядывало водянисто-белое.

— По-настоящему тебя надо бы в лазарет отправить, — проворчал солдат.

— Здесь тоже вполне прилично, — попытался отшутиться мальчик.

Солдат начал перевязывать колено. Делал он это медленно и осмотрительно.

— Ты есть хочешь? — спросил он. Мальчик кивнул.

— Так, значит, ты голоден, — с удовлетворением заметил солдат. Перебинтовав ногу, он вытащил из темного угла шалаша туго набитый военный рюкзак. — Еда здесь, — объявил он радостно и развязал тесемки. — Погляди-ка!

Мальчик потянулся вперед, насколько позволяла раненая нога, и широко раскрыл глаза.

— На твоем лице все написано, — добродушно пробурчал солдат. — Ну скажи честно, когда ты ел в последний раз?

— Довольно давно, — нерешительно ответил мальчик.

— Как ты вообще попал в такую неприятную историю?

— Я ехал, — объяснил мальчик, — ехал по железной дороге. И позавчера отстал от поезда. Это было так: мы сели в поезд в Шёнайхе. Это большая деревня недалеко от Одера. Туда была эвакуирована почти вся наша школа. Но занятий у нас уже давно не было, все больше военная подготовка да уборка картофелехранилищ…

— На них похоже, — прервал его солдат. — Русские сидят на Одере с начала февраля. Дураку ясно, что они рвутся на другой берег. А они посылают туда вас, малышей.

Мальчик хотел было возразить, сказать, что его друзья давно уже не малыши. Ведь он уже помогал рыть окопы и устанавливать противотанковые заграждения! Это будет непреодолимый рубеж, на котором большевики захлебнутся собственной кровью, как им не раз говорил учитель и один из руководителей юнгфолька. Но зачем же затевать спор с человеком, который так о тебе заботится?

— Я надеюсь, русские там не забросали вас чемоданами?

— Что-что?

— Чемоданами, ну, тяжелыми гранатами.

— Нет, — ответил мальчик, — там все время было тихо. Но потом надо было срочно уехать. Это было несколько дней назад. Сначала мы ехали пассажирским, но недолго; у Франкфурта все с поезда сошли. Несколько километров шли пешком до другой линии, где стоял товарный состав. Там еще было много людей кроме нас. Большинство беженцы. И несколько солдат. Трое… Один ефрейтор. Но они не смогли поехать с нами. Потому что полевые жандармы, ну те, которые ходят с бляхами на шее, им не разрешили.

— Цепные псы, — пробормотал сквозь зубы солдат.

— Они хотели предать Германию, сказал наш учитель, и мы должны были закидать их камнями и грязью, — горячо рассказывал мальчик. Потом, внезапно успокоившись, задумчиво продолжал: — Но ефрейтор сопротивлялся; тогда они просто столкнули его, толкали автоматами в спину, пока он не упал из вагона…

— Толкали все?

— Не все, только некоторые.

— А ты? — допытывался солдат.

Мальчик покачал головой.

— Почему?

Мальчик молчал. Ему было неприятно, что солдат его так расспрашивает. Не кидал, и баста! И он продолжал рассказывать, словно не слышал вопроса.

— Ефрейтор, которого жандармы столкнули с поезда, захромал и заплакал; взрослый, но он заплакал.

Лицо солдата было задумчивым. Прошло некоторое время, прежде чем он спросил:

— А дальше что было?

— Состав стоял еще несколько минут. Мы все очень устали. А поесть нам дали один раз: каждый получил кусочек хлеба и маленький кусочек колбасы. Потом наконец поезд тронулся. Он шел очень медленно, потому что часто делал остановки. То локомотив ломался, то пути были разворочены бомбами. Иногда появлялись штурмовики, и мы сломя голову бежали прятаться в лес. Позавчера вечером они тоже прилетели. В лесу я прилег на землю и сразу же уснул, потому что очень устал. Локомотив всегда перед отправлением давал три свистка, но в этот раз я не слышал ни одного. Когда я проснулся, то увидел, что остался совсем один.

— И ты хотел добраться домой по шпалам?

— Да.

— До самого Берлина?

Мальчик кивнул.

— Ты мужественный парень, — сказал солдат.

Мальчик почувствовал себя польщенным. Такой похвалы он давно, уже много недель, ни от кого не слышал. Он выпрямился.

— До самого Берлина, — произнес он небрежно, — что же в этом такого?

— Ты живешь в Берлине? — спросил солдат.

— Я берлинец.

— Так-так, — пробурчал солдат. Он о чем-то ненадолго задумался, потом спросил: — Когда ты шел по шпалам, ты, наверное, видел ответвление железной дороги, а?

— Кажется, а что?

— Эта дорога ведет не в Берлин, — заметил солдат. — Она ведет южнее, к Котбусу.

Мальчик дочесал в затылке, как это порой делают взрослые, когда они чем-то озабочены.

— Как же это могло случиться!

— Успокойся, — проворчал мирно солдат. — Есть люди, которые затевали большие авантюры — и гораздо худшие. К тому же благодаря этому разрушенному мосту ты не так далеко успел уйти. Ты сейчас находишься на дальних подступах к столице. Только скажи мне, неужели по пути ты не встретил никого, кто бы мог помочь тебе?

— Сначала я встречал много людей: вермахтовцев, фольксштурмовцев, эсэсовцев. Но у них не было времени заниматься мной: они должны были идти вперед. Однажды недалеко от путей я наткнулся на артиллерийскую позицию. Там все было вверх дном. Какой-то офицер сказал мне, чтобы я поживей убирался оттуда.

— А потом?

— А потом я уже больше никого не встречал.

— Ни одного человека?

Мальчик покачал головой.

— Только однажды я проходил мимо сгоревшей будки путевого обходчика.

Солдат потер сильной рукой крепкий подбородок. Потом весело обернулся к мальчику:

— Ну, а теперь ты здесь, — и раскрыл рюкзак.

— Да здесь у тебя чего только нет! — воскликнул радостно мальчик.

— Все что угодно изголодавшемуся человеку: хлеб, масло, сыр, колбаса. У меня даже шоколад есть.

— Слушай, да это просто волшебный мешок! Настоящий шоколад?

— Это шоколад, который выдают летчикам. Я его забрал из сбитого американского самолета. — Он вытащил буханку хлеба и длинным широким лезвием ножа стал нарезать толстые ломти. Потом открыл жестяную банку с колбасой. — Ну вот, этого нам вполне хватит, теперь закрой банку.

Тем временем в шалаше стало сумрачно, только через входное отверстие еще проникал скупой свет. Снаружи виднелось несколько деревьев, далеко за ними непроницаемой стеной стоял сосновый бор.

Мальчик наконец поел и теперь пил из миски маленькими глотками сгущенное молоко.

— У тебя здесь хорошо, — сказал он, оглядываясь, — а этот шалаш стоял здесь и раньше?

Солдат покачал головой.

— Я построил его сам, — объяснил он, — сначала притащил тебя, потом построил шалаш.

— Как это у тебя получилось…

— Это не так трудно, особенно для специалиста: я ведь плотник. До сих пор я строил только бункеры и оборудовал огневые позиции. Это мое первое настоящее жилище. Тебе нравится?

— Да.

— А как тебя зовут?

— Джонни, — ответил мальчик.

— Как только в наше время разрешают носить такое имя.

— А что?

— Звучит по-английски, почти как Томми.

— На самом деле я Иоганнес, — разъяснил мальчик. — Иоганнес Бахман. Но мама всегда звала меня Джонни. Меня все называли Джонни: и бабушка, и дедушка, которые уже умерли, и дядя Альфонс, и тетя Клерхен.

— Ладно, последую их примеру, идет? — сказал солдат.

— Идет, — согласился мальчик.

— Сколько тебе лет?

— Скоро тринадцать.

Солдат оценивающе посмотрел на него:

— Глядя на тебя, этого не скажешь.