Дюссельдорф. Над городом висят аэростаты, похожие на гигантских китов. На домах нет крыш. Широкие улицы черны от пожарищ.

Дюисбург. Та же картина. И, наконец, Эссен.

По местной ветке поезд перегнали в пригород. Город лежал под железнодорожной насыпью, как тусклый омут, в глубине которого пульсирует стремительный поток стали и живет несломленная сила.

Рота прошла по улицам, распевая «Колин, Колин…». Капитан Кизер шагал впереди, смешной кортик болтался у него на боку, а сам он беспокойно дергал головой, словно ему жал воротник.

В одной из улиц рота чуть не заблудилась. Улица была покрыта развалинами, трамвайные рельсы вздымались к небу, как огромные лыжи, мостовую испещрили глубокие воронки, кругом валялись поломанные диваны, стулья, посуда, клочья одежды.

Наконец добрались до школы — тихого трехэтажного здания с готическими башенками. В просторных классах были расставлены походные койки, по двенадцать в каждом классе, окна затемнены, — в общем, гаси свет и ложись спать. Ребята так и сделали, но, едва они улеглись, завыли сирены. Дикий истошный вой, то усиливаясь, то затихая, наполнил ночь. Сотни прожекторов обшаривали небо.

— Настает день Страшного суда,- — сказал Эда Конечный и перекрестился.

— Не запугивай! — отозвался Кованда и сплюнул. — Для Страшного суда время еще не настало… Наш старый Ваньгарек, как миленький, уснул бы в этаком шуме. Он был глух, как пень, на одно ухо, а другое ему один пьянчужка оттяпал пивной кружкой… Ну, пошли в подвал!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Рота налаживала свой быт. В первые дни жизни в Эссене во дворе школы дымили две полевые кухни; рядом возились Франтина и Йозка: орудовали поварешками, кололи дрова, бегали с ведрами за водой, подкладывали поленья в огонь, а в дождливые дни жались у котлов, прикрывшись брезентом. Потом капитан велел построить большую деревянную кухню. С ней возились целую неделю, на дворе работали все строители роты, они таскали балки, мерили, резали, пилили, сколачивали, препирались. После плотников и столяров за дело взялись каменщики, водопроводчики и слесари, и наконец было готово просторное, ладное с виду строение с двумя большими котлами, бетонированным полом и окошечками, мимо которых в полдень и вечером дефилировала вся рота, подставляя котелки. Франтина наливал в них свекольную похлебку или овсяный «айнтопф», а Йозка отсчитывал картофелины в мундире.

— Эту кухню ты уж не перевернешь вверх нотами, — сказал Карелу Кованда. — Это тебе не стол в Саарбрюккене.

— Надеюсь, Гонзику здесь не понадобятся пистолеты, — улыбнулся тот.

Напротив кухни были выстроены сараи, навес для дюжины велосипедов и крытая умывалка с душами. Столяры изготовили много полочек и ящиков для переноски съестного, устроили мастерскую для портного и сапожника, потолок школьного подвала укрепили мощными балками.

Неделю продолжалась эта муравьиная работа, потом появились наниматели. Рота выстроилась во дворе, Нитрибит стоял со списками в руках, а местные ремесленники и строители, угощая солдат сигаретами, спорили, торговались и, наконец, уводили группы каменщиков, столяров, кровельщиков, стекольщиков, слесарей и подсобную силу в лице студентов и крестьян.

— Вот так же у нас на городской ярмарке покупали лошадей, — заметил Кованда. — Счастливо оставаться, ребятки, меня купил вон тот коренастый работорговец.

Чешская трудовая рота, французские военнопленные и рота голландцев были единственной наемной рабочей силой местных предпринимателей, подчиненных «комиссару по восстановлению»; предпринимателям разрешалось проводить только те работы, которые он им поручал. Они покрывали крыши, вставляли вылетевшие оконные рамы, чинили треснувшие стены. Все ремесленные и строительные фирмы города были мобилизованы на ликвидацию последствий воздушных налетов.

Чехи не без труда привыкали к частым воздушным тревогам. Регулярно дважды в ночь приходилось спускаться в школьный подвал: над городом тучами носились вражеские эскадрильи, мощная зенитная артиллерия встречала их шквалом огня. Над городом стоял сплошной, непрерывный грохот, от которого содрогались дома и вылетали стекла. Кизер распорядился застеклить окна, но в следующую же ночь от них остались одни осколки; больше стекол уже не вставляли.

На школьном дворе стоял грубо сколоченный сарай — гараж для двух легковых машин, полученных ротой от батальонного начальства.. Их сторожили и во время воздушных налетов; это было поручено двум шоферам Петру и Цимбалу. К ним добровольно присоединились Мирек, Кованда, Ладя Плугарж, Пепик, Олин и Гонзик.

— Не полезем мы в холодный подвал, — решил Кованда. — Ночи стоят теплые, можно поспать и на мягком. А подвал этот все равно от прямого попадания разлетится вдребезги.

Восемь товарищей при каждом налете отправлялись в гараж — «стеречь автомашины». Они с удобствами располагались на мягких сиденьях «фиата» и «мерседеса» и, раскрыв ворота гаража настежь, наблюдали грозное зрелище на ночном небе.

Неподвижные, вертикально направленные лучи прожекторов словно подпирали небосвод сотнями мощных колонн.

— Придется брать с собой темные очки, — проворчал Кованда. — Этакое освещение мне не по глазам.

Как только звучал сигнал воздушной тревоги, прожекторы принимались шарить по небу гигантскими пальцами, пошатываясь, как пьяные, и пропадая в безбрежной синеве. Заслышав гул приближающихся самолетов, начинали грохотать зенитки, расставленные по всему городу. Небо сразу покрывалось огоньками шрапнельных разрывов; они роились, как оспа, и раздувались белыми облачками в потоках яркого света.

— Сквозь такой заградительный огонь ни один бомбардировщик не проберется, — восхищался Олин. — Сплошная завеса, да и только!

Зенитки извергали огонь вслепую, в одном направлении. На ослепительно освещенном небе облачка шрапнелей образовали высокую, непроницаемую стену, под которой город прятался, как в глубоком ущелье. Но вот между лучами прожекторов появлялись самолеты. Крупные авиасоединения в четком строю проплывали на большой высоте, а шрапнели рвались где-то под серебристыми корпусами этих птиц, несущих в себе тонны смертоносного груза.

— Вон, погляди-ка, — подтрунивал над Олином Кованда. — Стена-то твоя не дотянется до неба. Там еще хватает места, где можно пролезть. Руки коротки!

Но руки не всегда бывали коротки. Почти при каждом налете отдельные самолеты, а иногда и целые звенья оказывались в самом пекле огня и разлетались в стороны, преследуемые ослепительными, неотвязными руками прожекторов. Подчас десяток лучей упирался в маленькую серебряную птицу, которая всячески старалась отделаться от слепящих снопов света. Птица кружила, взмывала вверх, пикировала на источник лучей; при этом обычно несколько прожекторов вспыхивали и гасли, как свечки, у которых обрезали фитиль. Иной раз шрапнельное облачко возникало у самого самолета, он летел, как горящий осколок, потом в его корпусе вспыхивал огонь, самолет рассыпался на куски, и они, переворачиваясь, падали на землю. С озаренного прожекторами неба медленно спускались купола парашютов.

Самолеты падали довольно часто. Как-то чехи за полчаса насчитали двенадцать сбитых машин, и это только в пределах небольшого кругозора, ограниченного строениями двора и улицы.

— И зачем только они летят через город? — огорчался Кованда. — Тоже умники! Не могут сделать крюк, что ли? К чему рисковать?

— Так ближе, — поучал его Пепик. — Взгляни-ка на карту. Каждый километр дорог, надо беречь горючее.

— А я вполне верю немецким сводкам насчет сбитых самолетов, — заявил Олин. — Мы сами каждую ночь убеждаемся, что немцы пишут правду. А ведь мы видим только то, что происходит над Эссеном. И то их вчера было двенадцать, а сегодня девять. Сколько же сбито над Кельном, Дюссельдорфом и Берлином! Долго ли еще выдержат американцы и англичане? Подсчитайте-ка, сколько человек летит в этаком четырехмоторном бомбардировщике!