«Сейчас бы лошадей сюда в ночное, — подумал Быстров, глядя на оседланного вороного жеребца у пулеметной двуколки. — В кустах, должно, костяники много, орехов».

Он вспомнил свое невеселое детство: поиски на свалках тряпья для бумажной фабрики, нищета, сиротская доля… Потом — завод, тяжелые годы ученичества.

«А скоро, может быть, и жизнь кончится… Седина на висках, — вздохнул Быстров. — Но все пустяки, добить бы контру. Не добьем — пиши пропало… Жена с ребятишками пойдет побираться».

Отряд, расположившись на лесной поляне, готовился к выступлению. Красноармейцы собирались кучками, от крывали цинковые ящики и засовывали в патронташи, в подсумки обоймы патронов. Проверяли оружие. Курили, загораживаясь рукавом шинели. Тихо разговаривали.

Терехов, продовольственный отряд которого успел присоединиться к отряду Быстрова, учил молодых бойцов.

— Понятно, ребята, Клепиков для нас не страшен. Не такую силу видали… А все же винтовочку неси заряженную. Война — тонкая игра. Мы в германскую…

Быстрое вспомнил Степана и пожалел, что его нет рядом. Хотелось поделиться с другом сокровенными мыслями о жизни, о будущем.

— Геройство, оно в сердце человека, и до поры до времени никто об нем не знает, — слышался все тот же голос Терехова. — Иной с виду храбрец, а на деле — онуча. Мышиного писку боится… Опять же, бывает, человек из себя невидный, зато дух в нем твердый, против самого черта попрет.

— На аэропланах отчаянные летают, — вставил Костик.

— Видали мы и аэропланы, — оживился бывалый фронтовик. — Упал один в районе Двинска на островок, посреди реки… Тут, значит, наши окопы, а на том берегу — немцы. Примчался дивизионный генерал. «Это, кричит, французский самолет, надо спасать! Кто подплывет и зацепит машину крючком стального троса, тому полного Георгия и месяц отпуску!» Понятно, каждый рвался домой — охотников набралось много. Офицеры перебивали у солдат счастье, вызывались первыми, но скоро народ остыл. Немцы прихлопывали одного за другим, как зайцев.

— А ночью? — спросили из темноты.

— Ночью прожекторами светят. Одним словом, перевелись охотники, и командиры стали назначать. Тогда явился денщик батальонного, эдакий плюгавенький. «Дозвольте, говорит, мне рискнуть». Разделся наголо, взял конец стального троса в зубы—и нырь в воду. Немцы лупят по реке из орудий. Глядим, а денщик уже на острове…

Повернув голову, Быстров слушал другие разговоры, далекие от войны и геройства.

— …Заработал я деньжонок, купил мерина, телегу, соху, хомут… Остальную сбрую, на которую не хватило денег, решил пока занимать у соседей…

К отряду успело присоединиться немало постороннего люда, скрывавшегося от повстанцев в хлебах. Председатели и члены комбедов и сельсоветов, бедняки, зачастую безоружные, просили взять их с собой. Они с надеждой посматривали на пулеметы. Все должно кончиться хорошо!

Ефим для порядка записывал новоприбывших и выдавал им хлеб—многие от голода едва держались на ногах. Он шагал по поляне быстро и решительно, часто затягиваясь папиросой, привычным жестом поправлял болтавшийся на бедре тяжелый маузер. Был старателен, не упускал мелочей.

Имелся уже тщательно разработанный план окружения и разгрома клепиковских банд. Ждали только ночи.

Возле Осиновки и в прилегающих к ней лесах вели наблюдения мелкие разъезды, возглавляемые командиром кавэскадрона Безбородко, и доносили о замеченных передвижениях мятежников.

Дорогой, между делом, Быстрое и Ефим рассказали друг другу о своей жизни. Говорили о Степане, о Насте. И Быстров с волнением переживал это чувство чужой любви…

Сейчас Ефим, проходя мимо военкома, остановился и вздохнул.

— Подождем, — сказал Быстров.

— Да, рановато, — согласился Ефим и тотчас приблизился вплотную. — Я должен показать вам… Тут была моя сестра… Клепиков подослал ее ко мне с запиской. Этот авантюрист надеется сыграть на моих прошлых ошибках. Читайте, пожалуйста.

Быстров разобрал при лунном свете скупой, хитроватый текст записки. Поднял глаза на Ефима: внимательно, серьезно изучал молодое рыжеусое лицо.

— Вы с ним действительно дружили раньше?

— Я давно покончил с «левыми» эсерами и вину свою искупил боевыми заслугами. В моей жизни теперь нет отца, братьев… Есть друзья и враги революции.

Подбородок его дрогнул, лицо скривилось.

— Нет, я вам верю, — поспешно заявил Быстров, боясь оскорбить Ефима незаслуженным подозрением. — Но Клепиков предлагает встречу?

— И я согласился, — признался Ефим. — Мне хочется притащить его сюда живым или убить на месте… Тогда с бандитами хлопот будет меньше. Разрешите, товарищ военком?

Быстрое молчал. Он прошел в другой конец поляны, осматривая отряд, и снова вернулся на прежнее место. Ефим сопровождал его.

— Нет… Скоро начнем операцию. — Быстров взглянул на часы: было еще рано. — Впрочем, я вас не удерживаю… Люди нужны?

— Довольно двоих. На всякий случай, — криво усмехнулся Ефим, направляясь к лошади…

Ветерок прошумел по верхушкам деревьев. Кроваво-красная луна поднялась на зеленоватый косогор неба. Вороной жеребец повернул голову к хозяину и легонько заржал. Умные глаза его искрились синим светом. Быстров потрепал крутую, напряженную шею коня, подтянул подпругу.

— Убьют Ефима бандиты, — подумал он вслух.

В лесу по дороге проскакал всадник… Остановился. Свернул на поляну. Резвая лошадь, в серых клочьях пены, легко несла пригнувшегося под ветками верхового.

Быстров обрадовался. Он узнал Степана. Весь день Степан разыскивал отряд, о котором проведал еще в Жердевке. И, очутившись в родной армейской стихии, подошел к другу с улыбкой.

— Ну, кажется, мы опять на одном рубеже… Хорошо, что я домой заскочил, иначе бы не нашел к тебе дороги!

— Ты, значит, из самого пекла? — удивился Быстров, оглядывая Степана. — Ведь кулаки со всего уезда сбегаются в Жердевку и Осиновку! Как живым сюда добрался?

— Беда ноги выпрямляет! Какие, Ваня, здесь дела?

— Дела паршивые… Бандиты задали хлопот! Ни прохода, ни проезда! Сегодня комиссара здравоохранения убили…

— Доктора Маслова?

Быстров опустил голову. Седеющие виски белели в темноте.

— Да, так-то, дружище… — сказал он после некоторого молчания. — Рано сдавать каптеру винтовку.

И внимательно посмотрел на обросшее, похудевшее лицо Степана. Они шагали по лунной поляне, в стороне от людей. Степан рассказывал о Москве, о Ленине, о разгроме «левых» эсеров…

— А послы-то распоясались! Куда девалась их тонкая дипломатия? Громилы, просто громилы с моноклями! Они уже собирались хозяйничать в нашей стране, как в собственной колонии! Американец Френсис наводнил города шпионами, подготавливая мятежи. Француз Нулланс оптом закупил чехословацкий корпус для борьбы с большевиками. Англичанин Локкарт, не жалея сил и средств, подбивал охранявших Кремль латышей на предательство, чтобы потом отослать их в помощь британским войскам к Архангельску. Но когда Локкарт был арестован, его соучастники по заговору струсили и укрылись в норвежском посольстве. Туда пробирался и некий грек, служивший за доллары, Каламатьяно. Чекисты схватили молодца и при обыске вынули из трости зашифрованный список агентуры, секретные сводки, условные знаки, расписки завербованных царских офицеров… В общем не повезло господам иностранцам!

Военком переспрашивал, вникал во все подробности. Аногое он знал из газет, но от слов Степана веяло свежестью очевидца, непосредственного участника событий.

— Одного не пойму, — говорил Степан, — неужели эти крикуны с Трехсвятительского переулка всерьез надеялись свалить Советы? Посмотрел бы, Ваня, как они удирали под натиском отряда Семенихина.

Быстрое прошелся, не торопясь с ответом.

— Да, Степан, и сейчас еще эсеровщина надеется. Потому что знает: она — лишь затравка для рокового взрыва! За спиной этих кулацких выкормышей стоит вся контрреволюция.

И, приглушив голос, добавил:

— По нашим сведениям, Клепиков торопится установить связь с оккупационными войсками на Украине и звать их на помощь!