Винтовочная пальба усиливалась. Вскоре к ней присоединился торопливый стук пулемета.

Семенихин внимательно прислушивался. Хотя буря разносила звуки в пространстве, он старался определить: разведка, заслон или крупная воинская часть попала навстречу?

— Стреляют на широком участке. Однако занервничали сразу — действуют вслепую, — сказал, он Степану, закручивая кончик уса, и оглянулся на подскакавшего Бачурина. — Ну, как там?

Начальник конной разведки указал плетью вдоль железной дороги:

— Товарищ командир, перед нами — протока! Она соединяется с водосточной трубой, что устроена под насыпью. За протокой лежит пехота, а пулемет хоронится в трубе!

— Много пехоты?

— Судя по расположению, не меньше батальона! А за насыпью цепей не видно, только дозорные!

— Антон Васильевич, я возьму бачуринских ребят, пулемет и забегу с тыла, — предложил Степан, решительно тряхнув папахой.

— Давай!

Степан промчался со взводом конных разведчиков к первому батальону, чтобы захватить Шурякова. Он всегда брал его на такие дела, где от пулеметчика требовались опытность, смелость, инициатива. Но тут из снежных сумерек вывернулась пулеметная запряжка Николки.

— Братка! Я с тобой! — крикнул мальчуган, догадьь ваясь о замысле комиссара.

Жердев нахмурился и готов был категорически возразить… Однако Николка поспешно толкнул в спину ездового:

— Трогай, Касьяныч! Можно!

Касьянов ожил, цокнул языком, натянул ременные вожжи и погнал лошадей за темными силуэтами всадников.

Желая ошеломить противника внезапным налетом, Степан предпринял обход по другой стороне насыпи. Лавируя между вражескими дозорными, то пускаясьвскачь, то замирая во мгле, красный отряд наткнулся на двух корниловцев… Но закутанные в башлыки солдаты не успели издать ни звука: одного Степан сбил конем, другого концом шашки достал Бачурин.

За протокой кавалеристы развернулись в лаву и, стреляя, на рысях атаковали неприятеля. Поднялись неистовые крики, ружейная и пулеметная трескотня.

— Касьяныч, дай погреться! — нетерпеливо взмолился Николка, и едва лошади сделали разворот, как «максим» хлестнул длинной очередью по водосточной трубе.

Корниловский пулемет умолк. Пехотинцы забегали возле протоки, бросая оружие, скопляясь в тучный гурт. Над головами безвольно поднялись озябшие руки.

— Э, материал-то, как я погляжу, не струганный и не тесанный вовсе. — Бачурин разом утратил интерес, жестом заправского лихача швырнул клинок в ножны.

Степан впервые увидел в белой армии таких молодых, необстрелянных парней, внушающих внешним обликом своим больше жалости, нежели презрения. Вместо заморского обмундирования, они были одеты в грязные, изорванные русские шинели, вероятно, снятые с убитых красноармейцев; обувь поражала нелепым разнообразием — от растоптанных рыжих сапог и валенок до лаптей. У немногих солдат на плечах чернелись самодельные тряпичные погоны, большинство же обходилось без них.

— Офицеры есть? — спросил Степан, осадив коня перед толпою пленных.

— Был прапорщик, — робко отозвался из толпы голос. — При пулемете насмерть зашибло…

Вдруг раздался звонкий, почти детский крик:

— Тятька!

Проверявший у лошадей постромки Касьянов, словно ударившись обо что-то головой, вздрогнул и оглянулся. К нему бежал, спотыкаясь, парнишка в нахлобученной солдатской папахе, из-под которой розовело дурашливо-растерянное и радостное лицо.

— Андрюшка… Ты — с ними, собачий огрызок? — узнал Касьянов сына и, покрываясь мертвенной бледностью, снял трясущимися руками с плеча карабин.

— Я не собственной волей… тятька! По приказу…

— По приказу беляков на отца родного прешь!

— Спокойно, товарищ Касьянов, — вступился Степан предотвращая нежелательные последствия семейной ссоры, и спросил перепуганного Андрюшку: — Давно воюешь?

— Мы-то? Позавчерась была неделя, как из Дроскова угнали, — медленно приходил в себя паренек. — А нынче сюда всю ночь турили… без приварка на хлебе сидим!

«Этих мальчишек корниловцы бросили на прикрытие, пока идет перегруппировка», — подумал Степан и снова обратился к Андрюшке:

— От Дроскова поездом ехали?

— Пехом! Чугунку партизаны, слыхать, перехватили. При упоминании о партизанах, Степан посмотрел на юг… Ему почудилось, будто далеко в тылу белых гулко и тяжко колыхала воздух артиллерийская стрельба.

«Нельзя медлить ни минуты», — ожгла беспокойная мысль. — Ведь это идет бой у Крутых Обрывов!»

Батальон Терехова, посаженный на повозки, вскоре оторвался от главных сил полка и покатил в сторону орудийной канонады. Пурга свирепела. Комбат поместился рядом с Николкой на пулеметной запряжке, стараясь не потерять из виду скакавшего впереди комиссара.

Глава пятьдесят четвертая

Звуки боя с каждой минутой становились ясней, и Степан уже не боялся потерять направление. Выслав конных разведчиков вперед, он вел на рысях свой «летучий обоз», как в шутку называли батальон Терехова, по студеному бездорожью.

Иногда красноармейцы нагоняли какой-нибудь заблудившийся отряд противника. Они тотчас развертывались в цепь, пулеметные запряжки галопом вылетали на линию. Вспыхивала жаркая пальба, завершаясь стремительным штыковым ударом. Вражеские солдаты и офицеры в таких случаях даже не успевали снять с ремней винтовки и, бестолково шарахаясь, гибли на пути смельчаков. -

Вблизи Крутых Обрывов от железной дороги пришлось уклониться. На рельсах темнели составы, груженные орловской добычей, которую помешали увезти партизаны. Степан не считал нужным тратить драгоценное время на перестрелку с охраной эшелонов, и без того попавших в ловушку. А, главное, нельзя было обнаруживать себя до последнего момента — в быстроте и внезапности заключалось основное преимущество советских бойцов.

В топкой, перевитой сугробами ложбине Степан остановил батальон, чтобы разведать силы врага. Снежная буря по-прежнему ревела и кружилась, и никто не заметил перехода белесого дня в закатные сумерки вечера. Где-то совсем рядом оголтело, вразнобой стреляли орудия, мелко-мелко сыпалась пулеметная дробь.

И редко, одиноко ухал по ту сторону Крутых Обрывов пушечный выстрел, почти теряясь в грохоте разрывов. Это отвечала артиллерия партизан неприятельскому бронепоезду и полевым батареям.

«Молодец, Настя, — восхищенно подумал Степан. — Не с пустыми руками вышла против белых!»

Зная хорошо эту местность, он догадывался о расположении партизан и подступах для белогвардейцев. Он объяснил разведчикам задачу, с указанием маршрута движения, и решил послать надежного связного к осажденным патриотам.

— Терехов, кого же мы пошлем? Дело, прямо скажу, опасное, — предупредил комиссар. — Здесь много всевозможных оврагов и скрытых подходов, но их надо знать.

— На такое дело, Степан Тимофеевич, мне нужно идти, — вызвался комбат, по привычке сталкивая на затылок серую папаху и озорно поблескивая цыганскими глазами.

— Нам с тобой и тут хватит работы. Пошли ко мне Николку.

— Думаешь рискнуть?

— Мы все рискуем на войне. Он с детства изучил возле Крутых Обрывов каждую складку.

— Может быть, ему переодеться?

— Обязательно. Шубу и шапку с возницы. Степан говорил спокойно и твердо, без колебаний. Но, оставшись один, почувствовал, как сердце сжалось от страха за братишку. Ведь предстояло не только проникнуть через боевые порядки врага, труднее и опаснее — искать партизан среди камней, на которых сосредоточен орудийный и пулеметный огонь.

Из снежной кутерьмы вывернулась, тяжело дыша, пара горячих коней. Придерживаясь за зеленый щиток «максима», точно лаская на прощание друга, Николка спрыгнул с тачанки. Теперь он, переодетый в дубленую шубу и черную баранью шапку, выглядел обыкновенным крестьянским пареньком.

— Я пройду, братка, не бойся, — сказал Николка, уловив на лице Степана тревожное раздумье. — Сперва ложбинкой до гагаринского поля… А там кустарником — и в овраг. Что передать-то нашим?