— Должно, хвост обоза, — заторопил Тимофей, провожая взглядом последнюю телегу.

Настя поднялась, и все побежали за ней по большаку, оступаясь в лужи и быстро сокращая расстояние до врага.

В обозе послышались встревоженные голоса. Будили спящих:

— Эгей, вставайте! Москали атакуют! Зовите поручика! Москали…

Настя, поравнявшись с телегой, выстрелила из браунинга. И кто-то шлепнулся в грязь. На подводе копошились просыпающиеся солдаты и офицеры, хватаясь за оружие… Но Тимофей, подскочив, рубил их с плеча топором, крякая громко и надсадно, как в лесу. К следующей повозке бросились несколько партизан во главе с Романом Сидоровым, и там завязалась рукопашная.

Перед Настей выросла серая фигура.

— Господа, за мной!

Настя пошатнулась, ослепленная вспышкой. Но в момент выстрела ее заслонил собой Никита Сахаров и тут же выронил из рук длинную оглоблю.

— Стой, Никита, не кланяйся баричу! — Алеха Нетудыхата замахнулся и страшным ударом лома будто вогнал серую фигуру врага в землю

В пылу стычки партизаны не сразу догадались, что их постигла неудача. На атакованных подводах не было оружия и боеприпасов, зато оказалось достаточное количество марковцев, которые сумели дать решительный отпор. Однако разгоряченные отрядники усиливали натиск, зарывались в глубину обоза. Разбуженная темнота наполнялась пальбой, криками и стонами дикого побоища.

Подоспев к месту схватки, Огрехов тотчас увидел всю несуразность атаки партизан. Он замялся, не понимая, что надо сделать? Как исправить ошибку Насти, выручить мужиков?

Вдруг с передней подводы сверкнули огненные брызги. И еще раньше того, как Огрехов услышал характерный стук пулемета, он сорвался и побежал. Он забыл о собственном недуге и мчался из последних сил, боясь потерять лишнюю секунду. Расстояние до цели представлялось ему бесконечным. Он спотыкался и один раз упал грудью на камень, но тут же почти рядом заработал пулемет. Огрехов застонал и хватил колом наводчика.

Наступила тишина. Огрехов нашел вожжи и, заворачивая лошадей, услышал голос Матрены.

— Федюшка, скорей! — кричала солдатка подбегая. — Казаки скачут — не справиться нам! Настя велела к лесу отходить…

Действительно, на большаке частили винтовочные выстрелы и приближался конский топот. Казаки, вернувшись, забирали на пашню, чтобы отрезать партизан от Гагаринской рощи.

— Садись! — приказал Огрехов и отдал Матрене вожжи. — Гони за нашими!

Он прилег к пулемету, как бывало в полку. Семенихина, и выпустил по всадникам остаток ленты. Казаки загалдели и кинулись прочь.

Возле леса Огрехов и Матрена догнали толпу партизан. Люди шли в мрачном безмолвии. Настя с командирами отделений несла убитого Никиту Сахарова, который заслонил ее от смерти.

Глава одиннадцатая

Николка сидел на возу, понукая вожжами гнедую толстоногую арденскую кобылу, медленно шагавшую вслед за другими подводами. В первую минуту, когда Севастьян водворил его на это обозное поприще, мальчугана удивило столь необычайное зрелище белогвардейского тыла.

За армией двигалась сплошная и, казалось, бесконечная вереница всевозможных запряжек, отнюдь не военного вида и значения. Здесь были крестьянские телеги и помещичьи фаэтоны, цыганские рыдваны и легкие двухместные кабриолеты, украинские фуры и городские извозчичьи пролетки, старинные дормезы с обветшалой кожаной обшивкой и лакированные ландо, чиновничьи дрожки и линейки, пароконные брички и тарантасы — целое колесное царство, в утробе которого хранились личные пожитки деникинцев.

«Ишь, вояки! — думал Николка, украдкой ощупывая туго набитые мешки, заколоченные ящики, свертки и узлы на своей повозке. — Добрища-то! Всю Россию ограбили, кадеты».

Он видел, как в промежутках между боями офицеры подходили к повозкам и, недоверчиво озираясь на возниц, прятали очередную добычу. В руках у них мелькали золотые и серебряные вещи, куски мануфактуры, меха, ковры, кожа, изделия из слоновой кости, посуда.

— От благодарного населения, — говорили офицеры.

И, желая оправдать свои поступки, тут же принимались ругать обывателей, которые недостаточно ценили героизм белых.

— Пусть не воображают, что мы обязаны за них даром кровь проливать.

Чем ближе к сердцу страны пробирались захватчики, тем становились они ненасытней. Каждый офицер старался заиметь собственную повозку или две, не довольствуясь ротными и батальонными обозами. Пример Мамонтова, погулявшего в Орловской, Тамбовской, Тульской, Рязанской и Воронежской губерниях и вернувшегося двадцатого сентября к себе на Дон с неисчислимыми ценностями, вселил зависть в мелкие душонки бывших русских господ.

«Полки генерала Мамонтова, — писал в своих мемуарах Врангель, — вернулись обремененные добычей в виде гуртов племенного скота, возов мануфактуры и бакалеи, столового и церковного серебра».

День ото дня все яснее становилось для Николки значение Добровольческой армии. Он видел в обозе каких-то девиц, приехавших из Ростова и Екатеринодара за трофеями, и тихой ненавистью пылали глаза мальчишки. Ни на минуту не оставлял он мысли о побеге, о возвращении в ряды красных героев.

Однажды Николка увидел на дороге толстомордого солдата с черными марковскими погонами и юркнул за повозку. К счастью, Ванька Бритяк куда-то спешил и не заметил своего недавнего батрачонка.

«Бежать! Скорее бежать надо! — твердил себе Николка, с опаской провожая взглядом кулацкого сына. — Вот только бы повидать Севастьяна, посоветоваться: как через фронт пролезть? Попадешься в лапы живодерам — не сдобровать!»

Втайне он рассчитывал, что Севастьян согласится бежать с ним вместе. Тогда успех наверняка обеспечен. Он вспоминал первый побег Севастьяна от белых на французском грузовике, восхищаясь смелостью и находчивостью односельчанина. А как ловко Севастьян провел коменданта станции Кшень и кадета, поверивших в его унтерские лычки? Нет, с таким напарником не пропадешь!

Но встретившийся Севастьян при первых же словах мальчугана цыкнул, оглянулся вокруг и строго погрозил пальцем:

— Сиди, пузырь! Береги башку — срубят в два счета!

— Докуда ж сидеть? Пока Ванька Бритяк мне шомполов не всыплет?

— Ванька? — переспросил Севастьян. — Он тут?

— А то где ему быть! Должно, с прошлогоднего мятежа и махнул!

Севастьян задумался и вдруг спросил:

— Холодно тебе, небось, в пиджачке? Ночами подмораживает… Возьми мою шинель!

— А ты?

— Обо мне не горюй. Я сейчас в пулеметную команду устроился, там на двуколках лежит до черта этого тряпья. Союзнички раздобрели — подбрасывают.

Принимая шинель, Николка с отчаянием зашептал:

— Эх, напрасно ты, Севастьян… вместе бы… а? Ночью через фронт… Глядишь, разыскали бы Алатырский конный полк, что в Сергиевке с нами действовал.

— Зачем?

— Как зачем! Безбородко, понимаешь, там… Знаю такого! У нас в городе командиром кавэскадрона раньше служил. Так вот дружка его, кубанца Тютюнника, убил кадет Сероштанный! Помнишь?

— Ну, помню. Что ж теперь поделаешь? Им сам командир корпуса генерал Кутепов приказывает: «Нечего церемониться с пленными… расстрелять и все!»

— Постой… Кадет-то, видишь, из одной станицы с Безбородко! Из Старо-Щербиновки! Пусть намотает себе на длинный ус…

Севастьян кивнул головой.

— Ладно. Намотай и ты: в каждом деле нужна смекалка! Ежели чего затеваешь — башку береги.

Они расстались.

Николка осмотрел подаренную шинель, примерил. Она была длинна ему — стелилась по земле. В кармане что-то тяжелое ударялось о худую ногу Николки. Мальчуган пощупал и обрадовался: револьвер! Забыл Севастьян вынуть или так уже подстроил, чтобы одеть и вооружить добровольца в дорогу?

После обеда выбралось из-за туч солнышко. Ветер утих. Обоз ехал по широкому большаку, обсаженному, как и всюду на Орловщине, ветвистыми ракитами. Вскоре открылась перед взором Николки ровная долина, а за ней блеснули на возвышении кресты церквей его родного города.