Бахши запел народную песню «Горы»:

Молитву предрассветную прочтя,

Я на заре переходил вас, горы...

Эта песня напомнила Аширу рассказы старого деда о временах туркменских набегов, и он подумал: «Вот на таком коне, как у Халназара, скакать бы по широким просторам песков, а потом отдыхать в мирных горных долинах!..» Но тут же мечту оборвала более трезвая мысль: уедешь — останется в ауле семья, да и что могут сделать пятьдесят всадников, будь они даже неотразимы, как огонь? И он решил: «Нет, если уж драться, так прямо посреди аула!»

Ашир первый услышал конский топот и, оглянувшись, увидел трех всадников. Передний конь показался ему очень знакомым. Когда всадники приблизились, у Аши-ра дрогнуло сердце: впереди, гордо выгибая шею, скакал гнедой Артыка!

Халназар-бай, Покги Вала и другие пошли навстречу гостям. С гнедого слез волостной Ходжамурад, за ним спешились старшина Бабахан и есаул. Ашир увидел огненный взгляд гнедого, его белое пятно на лбу, и ему захотелось обнять коня за шею. Он был уже совсем рядом, но в это время подошел Баллы, и повод гнедого оказался в чужих руках.

Что сделал бы Артык? Он вырвал бы повод из рук Баллы и ускакал на своем гнедом. Может, быть, в другое время так поступил бы и сам Ашир. Но он помнил, что предстояло ночью, и ноги его не сдвинулись с места.

Для волостного и старшины поверх кошмы разостлали большой ковер. В доме поднялась суета. Стали резать барана. Невестки Халназара забегали из кибитки в кибитку. Мехинли с кувшином за спиной побежала к колодцу.

Когда Халназар приглашал волостного и старшину, он думал, что они приедут в самый день тоя. Но они приехали сегодня, выказав ему этим особенное уважение. Впрочем, близкие и родственники бая уже начинали съезжаться. На дороге все чаще появлялись кони с развевающимися в челках шелковыми платками.

Бабахан первый поздравил Халназара:

— Господин бай! Да будет благополучен твой праздник!

Халназар склонил голову:

— Пусть будет на то воля аллаха!

Покги Вала польстил начальству:

— Халназар-бай, поздравляю! На твой праздник приехали и волостной-хан, и арчин-хан. Ты всегда был благороден и щедр, но сегодня ты должен показать всю широту души!

— Правильно говоришь, Покги-мираб! — весело отозвался Халназар. — Праздник — праздником, а волостной приезжает не каждый день.

Волостной, положив подле себя роскошную черную папаху с длинными завитками, надвинул на лоб вышитую тюбетейку. Прищурив глаза, он посмотрел вокруг себя и сказал:

— Много дел и забот, господин бай, никак нельзя оторваться. Но хотя мне и не часто приходится бывать у вас, сердцем я всегда с вами.

— Я это знаю, волостной-хан.

После того, как поговорили о дружбе, о свадьбе, речь зашла о наборе на тыловые работы. Гости попросили волостного рассказать, как обстоит дело. Помня о долге службы, Ходжамурад заговорил, как перед старшинами:

— Люди! Вы, конечно, знаете, что по просьбе его превосходительства генерал-губернатора Куропаткина срок набора рабочих по Туркестану его величество белый царь продлил до пятнадцатого сентября. Но сегодня уже двадцать шестое сентября. Значит, после нового срока прошло одиннадцать дней. И все-таки милостливый к мусульманам генерал Куропаткин, зная, что в наших сердцах нет двойственности, и видя, что дейхане заняты сбором зерна и хлопка, не стал привлекать нас к ответственности. Согласно последнему приказу генерала Куропаткина и господина полковника, надо приготовить людей для отправки на тыловые работы к тридцатому числу этого месяца.

Черкез, прикинувшись простачком, спросил волостного:

— Как же это так, господин волостной, а говорили, что Гюльджамал-хан не позволит брать туркмен на тыловые работы! Неужели деньги, которые мы ей послали, пропали даром!

Ходжамурад притворился, что ничего не знает о сборе денег для вдовы хана, и удивленно вскинул брови:

— Ах, вот как! Вы, значит, деньги давали Гюльджамал-хан?

Покги Вала, толкая локтем Черкеза, поспешил ответить:

— Волостной-хан, это человек не совсем в своем уме — какие там деньги?

Но Черкез, не обращая внимания на свирепые толчки в бок, не дал замять разговор.

— Мираб, зачем утаивать правду? — обратился он к толстяку. — Не ты ли вместе с Нобат-баем отвез ей пять тысяч?

Халназар-бай тоже хотел вмешаться, но Черкез, не дав ему и слова сказать, продолжал:

— Значит, пропал-таки даром наш труд... Пот со лба дейханина, муки его ног.

Когда разговор попытались повернуть в другую сторону, Ашир не выдержал и тоже заговорил:

— Бай-ага, Покги-мираб, вон смотрите! Пшеницей и ячменем у вас заполнен весь ров. А кунжута и хлопка будут целые горы. Ваши сундуки полны деньгами, вырученными от аренды. А где же наши пять тысяч рублей, куда они девались? Если завтра людям придется ехать на тыловые работы, им нужна будет одежда, семьи их останутся без кормильцев. Сегодня народ спрашивает у вас отчета.

Покги Вала, хоть и не закладывал в рот табаку, стал ковырять пальцем землю, а затем, забыв вынуть затычку из тыквинки, начал стучать ею о свои зубы. Но Халназар не растерялся. Сдерживая раздражение, он спокойно сказал:

— Такие юнцы, как ты, не должны вырастать там, где их не сажали, они должны сидеть и слушать,

То, что Халназар огрызнулся, наоборот, заставило Ашира заговорить с еще большей горячностью:

— Бай-ага, у меня в кибитке не осталось пищи, чтобы я мог спокойно сидеть и слушать. Довольно я слушал вас! Вы либо расскажете народу, куда вы девали арендные деньги, либо мы возьмем свою долю вон из тех рвов, которые вы наполнили нашим зерном.

Баллы, стоявший позади Ашира, наклонился над ним и сжал кулак:

— Попробуй только шагнуть к пшенице своею кривою ногой! Буду считать, что ты украл.

Усатый дейханин, поднявшись на колени, вступился за Ашира:

— Если не дадут отчета народу, он вправе взять свою долю из той пшеницы. Да, вправе!

— Вот верное слово! — сразу откликнулось несколько голосов.

Ашир, не обращая внимания на растерянное бормотанье Покги, повысил голос:

— Покги-мираб, ты достаточно морочил нам голову россказнями о Гюльджамал-хан! Теперь здесь находятся люди власти — и волостной и старшина. Они тоже подтвердят, что наше требование законно. Мы требуем: дайте отчет в их присутствии!

Ходжамурад приехал повеселиться на байской свадьбе, и вот едва он появился, как поднялся шум. Он призадумался. Слова дейхан были справедливы. Собирать дань для Гюльджамал-хан никто не имел права. Если поступать по закону, зерно, собранное Халназар-баем, надо отобрать и раздать дейханам, а самого бая отдать под суд. Но как можно предать суду Халназар-бая? Ведь он — его правая рука в ауле. Да к тому же он дружен с самим Артыном-ходжайном, с главным толмачом уездного управления, и сам полковник дружественно к нему расположен. Как мбжно его опозорить?..

Пока дейхане шумели, переругиваясь с баями и мирабами, волостной думал, как выйти из положения. Затем он заговорил, обращаясь ко всем:

— Народ! Сколько раз предупреждал вас господин полковник: «Не давайте денег Гюльджамал-хан, деньги ваши пропадут!» Сколько раз твердил и я вам об этом!

Старшину просил предупредить, чтобы не делали этого. Ну вот, вы все-таки не послушались, теперь ваши деньги пропали. Его превосходительство генерал Куропаткин не дал разрешения Гюльджамал-хан на поездку к белому царю, — она съездила в Ташкент и вернулась обратно. Теперь пеняйте на себя, в этом ваша собственная вина. Ашир прервал волостного:

— Почему же это наша вина?

Поднялся шум и крики со всех сторон:

— Это вина мирабов!

— Это вина тех, кто совершает тайные сделки за нашей спиной!

— Вина тех, кто взял деньги и отвез!

— Виноват во всем Покги Вала!

Гневные окрики Халназара, вопли Покги, размахивавшего руками и пытавшегося что-то сказать, не могли унять бурю негодования. Дейхан охватила ярость, и они плотной толпой обступили почетных гостей бая. Бабахан приподнялся и, сверкнув черными глазами, грозно прикрикнул. Волостной поднял руку и, когда шум несколько стих, продолжал: