— Люди! Мы приехали сюда не для того, чтобы разрешать ваши споры. Сейчас мы только гости Халназар-бая. Пусть окончится той, пусть те, на кого пал жребий, уедут на тыловые работы, а там мы займемся вашей тяжбой. Сейчас важнее набора тыловых нет ничего. Пока не покончим с этим делом, не будет никаких разговоров, никакого разбора, никакой канцелярии!

Черкез запротестовал:

— Значит, пусть уйдут наши люди, а денежки пропали? Нет, мы так не можем! Пусть заплатит тот, кто растратил наши деньги! Волостной-ага, ты принимай сейчас нашу жалобу! Решай по закону!

Старшина с пеной у рта набросился на дейхан:

— Я всегда говорил, что народ моего арчинства — самый мирный, самый дружный, а вы... Вы опозорили меня перед лицом господина волостного. Это что за разговоры! Что за шум! Разве такие мелкие тяжбы я сам не смогу разрешить? Вы напрасно волнуете господина волостного. Вам нужна пшеница? Вы голодны? Не только эту пшеницу — Халназар-бай еще прикупит и вам раздаст. Разве вы не знаете его щедрости, не помните, что он взял эту пшеницу, только, чтобы выручить народ?

Так-то вы благодарите его! Это не про вас ли сказано: «Накормившему — плевок в бороду!» Опомнитесь! Постыдитесь хотя бы гостей господина бая!

Усатый дейханин хотел что-то ответить старшине, Ашир привстал, Черкез поднял руку, но волостной, нахмурив брови, раздраженно бросил:

— Разговор окончен! Спорить будете в управлении, после отправки людей на тыловые работы. Если кто не подчинится и снова поднимет голос, — пойдет впереди есаула!

Ашир не побоялся бы угрозы, но ради Артыка, ради того, чтобы помочь другу в трудном и опасном деле, он прикусил язык.

Споры прекратились. Люди стали понемногу расходиться. Волостной и старшина угрюмо потягивали зеленый чай из пиал. Муэдзин прокричал призыв к предзакатной молитве.

Оставив позади халназаровский ряд кибиток, Ашир быстро шагал по пыльной дороге к своему шалашу. Встречный ветер раздувал завитки его папахи. Чем ближе он подходил к бахче, тем сильнее бил в лицо запах дынь и арбузов. Когда он дошел до шалаша, солнце уже закатилось.

Артыка он застал в глубокой задумчивости. На коленях у него была дыня, в руке нож, но он сидел неподвижно. Его угнетала мысль об опасности, которой он подвергал Айну. «Может быть, сегодня для нее зашло последнее солнце...» — мелькнуло у него, и он прижал ножик ко лбу. В этот момент подошел Ашир. Заметив его, Артык бросил нож в кожуру и тяжело вздохнул.

Ашир, хоть и понимал настроение друга, начал шутить:

— Ну, Артык, какие это такие безысходные думы затуманили твои глаза?

— Да так... Сижу вот, режу дыню... Немного устал.

Ашир, присев подле него, взялся за дыню.

— Что ж, ты решил и от меня скрывать свои думы?

— Как будто ты их сам не знаешь! О чем спрашиваешь? — недовольно проговорил Артык.

Ашир хлопнул его по плечу:

— Друг, из того, что ты сидишь и без конца размышляешь, толку не будет! Давай дыню есть.

— Ашир, не мели попусту. Есть добрые вести — выкладывай!

— А недобрые спрятать?

Артык бросил хмурый взгляд на Ашира. Ашир тут же спохватился и в один миг нашел способ обрадовать друга:

— Твоя возлюбленная связала вещи в узелок, сидит и ждет тебя.

Не помня себя от радости, Артык схватил Ашира за плечо:

— Ты видел Айну?

— Видел.

— Ну, как она?

— Как ты, так и она.

— Ты с ней говорил?

— Не языком, а глазами.

— Что у нее на душе?

— Что у тебя, то и у нее.

— Ашир, что же она сказала?

— Ничего не сказала.

Артык снял руку с плеча Ашира. Радость на его лице снова сменилась грустью. «Вот я и стал игрушкой,— подумал он. — Даже Ашир играет мной». И все же он не мог удержаться от вопросов:

— Ну и как же?..

Ашир укоризненно покачал головой:

— Ах, эй-богу, ты как ребенок!

— Что же мне делать, если от тебя ничего путного не добьешься?

— Почему? Я тебе толком говорю. Был в кибитке Мередов. Видел Айну. Сидит с таким кислым лицом, как и ты. Хочешь знать, что было дальше? Слушай. Я заговорил о свадьбе. Мама заулыбалась. Айна заплакала. Мама хотела, чтобы я остался пить чай. Я отказался, сказал: «Этой ночью буду с товарищем караулить гумно». Мама сидела с раскрытым ртом. Айна поняла. Я моргнул ей. И она поняла. Ну, чего тебе еще надо?

Ашир рассказал и о том, что он видел и слышал у Халназара. Когда он упомянул о гнедом, у Артыка помутилось в голове. Задыхаясь от волнения, он сказал:

— Если сумею увести Айну, то и гнедого уведу!

— Значит, одной пулей думаешь убить двух зайцев?

— Если повезет, если сердце будет на месте, — почему нет.

— Смотри — погонишься за большим, все потеряешь!

Артык подумал немного и согласился с Аширом:

— Ты прав, Ашир. Может быть, я и добился бы удачи, да нажил бы очень опасных врагов.

Подкрепившись дыней, они немного отдохнули и стали собираться в далекий путь.

Глава тридцать первая

Ущербная луна поднялась уже довольно высоко, когда Артык и Ашир пошли с бахчи. Небо было слегка заволочено, луна желтоватым пятном просвечивала сквозь пелену облаков, и воздух казался наполненным какой-то бледновато-серебристою мглой. Небольшой ветерок раскачивал верхушки камышей, разросшихся по берегам большого арыка. От камышей веяло прохладой.

Тихо разговаривая, друзья подошли к аулу. Совсем близко слышался лай собак. Из дома Халназара доносился голос бахши.

Кибитка Айны стояла шагах в двухстах от большого арыка, идущего от главного канала в сторону Полярной звезды. Небольшая полянка позади кибитки была засажена дынями. Артык и Ашир прошли грядками, перебрались через старое русло арыка,легли на поросший травой противоположной стороне вала и стали ждать.

Была полночь. Аул спал, только в кибитках Халназар-бая было шумно. Голос бахши ясно слышался в ночной тишине. После долгого ожидания Артык нетерпеливо сказал:

— Пора бы уже... Чего это она не идет?

— Быть может, в кибитке не спят?

— Ты ведь говорил, что Меред уехал.

— Он мог и вернуться. Может, мачеха стережет ее?

— Ну, если стережет Мама, — уйти нетрудно.

— Ради халназаровского богатства она может и не поспать одну ночь.

После некоторого перерыва опять раздалась песня бахши:

Прощай, Зохре, душа души,

Навек, любимая, прощай...

«Быть может, и мне придется сегодня навек распрощаться с Айной» — думал Артык.

Айна давно лежала с открытыми глазами и приходила в отчаяние от того, что мачеха никак не хотела уснуть. Сначала она долго не ложилась, ожидая Мереда, а с ним кого-либо из родственников. Потом легла, но не засыпала, заснула, но не храпела. Это было непостижимо: давно перевалило за полночь, а Мама ни разу не всхрапнула. В другое время Айна посмеялась бы над мачехой, но сейчас ей было не до того. Тревога ее росла с каждой минутой.

Наконец кибитка наполнилась громким храпом. У Айны словно камень свалился с груди. Тихонько, чтобы не звякнуть серебряными украшениями, она поднялась с постели, надела приготовленный еще днем красный с белыми полосами шелковый халат и, на цыпочках подойдя к двери, открыла ее. Влажный, прохладный ветер пахнул ей в лицо. Песня бахши «Прощай, Зохре» коснулась нежных струн ее сердца. Она с радостью подумала, что прощается не с Артыком, а с мачехой, которая хотела ее погубить. Но когда она выходила, расшатанная дверь вырвалась из рук и с треском ударилась о стенку кибитки. Мама сразу проснулась и, вскочив с постели, испуганно закричала:

— Айна! Айна-эй! Куда ты запропастилась?

У Айны сильно забилось сердце. Она решила, что все пропало. Горло перехватило от волнения, но все же она не растерялась:

— Ай, мама, куда же мне деться? Иду подоить верблюдицу, — ответила она и, загремев ведром, стоявшим у двери, направилась в стойло.

Мама, простоволосая, позабыв даже надеть свалившуюся с головы шапку, выбежала из кибитки. Но Айна уже успела поднять верблюдицу и присела под нее. Все подозрения мачехи тотчас же рассеялись. «Разве я так воспитала Айну? — подумала она. — Нет, она не опозорит меня. Это все проклятый шайтан мне нашептывает, чтоб его хватило заморозком!» Суеверно отплевываясь, она вдохнула в себя влажный воздух и, сладко потянувшись, вернулась в кибитку.