— Да вот дело какое: через день-два мы кончаем обмолот пшеницы. Не может ли он дать нам свою кобылку?

Мама чувствовала себя теперь богатой и стала более щедрой.

— Даст, сынок, — сказала она. — Отчего не дать, если никуда не поедет?

Разговаривая с Мамой, Ашир украдкой бросал взгляды в сторону Айны. Обычно жизнерадостная, она теперь была печальна. Щеки поблекли, веки припухли, как после бессонной ночи, живые черные глаза больше не излучали света.

Ашир, собственно, только затем и пришел, чтобы разведать самочувствие Айны, а если представится случай, переброситься с ней несколькими словами. Будто не замечая состояния Айны, Ашир стал шутить, но не смог заставить девушку улыбнуться. Однако ему нужно было хотя бы поймать взгляд, и он заговорил о том, что должно было больше всего волновать девушку.

— Да, говорят, вы выдаете дочь замуж?

— Верно, сынок, — тотчас отозвалась Мама. — Завтра той. Я дала знать твоей матери, пусть и она придет повеселиться у нас.

— Мать просила не сердиться на нее. Она очень хотела бы прийти, но дыни, арбузы гниют — она не может отлучиться с бахчи... Айну отдаете в дом Халназаров?

— Да, сынок, я решила отдать дочку в такое место, где ей будет хорошо. У Айны ни в чем не будет недостатка.

— Конечно. Разве останется у нее хоть одно неисполненное желание, когда она станет невесткою бая?

Сказав это, Ашир скосил глаза на Айну, — та ответила ему гневным взглядом. Глаза ее были влажны. Она отвернулась, и Ашир заметил, что плечи ее вздрагивают.

У Ашира не хватило сил оставаться дольше, и он поднялся. Хотя через соседку Айне уже дали знать, что в эту ночь Артык попытается бежать с ней, Аширу хотелось еще раз как-нибудь подтвердить это.

— Ну, тетушка Мама, будьте здоровы!

— Куда торопишься, сынок? Выпей чаю!

— Я этой ночью должен с товарищем караулить гумно. Он ждет меня.

Ашир шагнул к выходу и увидел, с каким беспокойством взглянула на него Айна. Видимо, девушка поняла, что хотел сказать друг Артыка. Она тотчас сложила свое шитье и встала. Этим она, казалось, хотела сказать: «Я готова». И Ашир это понял.

Выйдя из кибитки, он направился к халназаровскому ряду. При виде огромного рва, наполненного пшеницей, Ашир подумал: «Ну, тут не меньше трех тысяч верблюжьих вьюков! А сколько у них еще в скирдах!».

В тени халназаровского дома люди сидели за чаем и оживленно беседовали. Ашира никто не заметил. Он подсел к краю круга и прислушался к разговору. Речь шла о свадьбе. Толстяк Покги жевал табак и, пуская слюну, говорил:

— Халназар-бай, хорошо ли ты приготовился к тою? Ведь завтра привалит уйма народу!

Халназар, гладя свою свежевыбритую голову, сказал с сомнением:

— Народу сейчас не до праздников. Стоит ли устраивать скачки с призами?

Действительно, у народа было достаточно горя. В связи с жеребьевкой и ожиданием отправки на тыло-вые работы настроение у людей было подавленное. Никто в это время не устраивал свадебных праздников. В пурпурных одеждах, на разукрашенных конях ездили только сыновья баев, волостных да старшин.

Покги Вала, вытерев рот ладонью, сказал:

— Ну, о чем тут беспокоиться! Разве Гюльджамал-хан не дала слово избавить народ от беды?

Черкез, уставившись в маленькие глазки толстяка, раздраженно ответил ему:

— Гюльджамал-хан дала слово! Ты столько болтал о том, что она освободит от тыловых работ... А этого что-то не видно! Не понимаю, как у тебя поворачивается язык говорить все одно и то же о Гюльджамал-хан. Мне кажется, все это была только приманка, чтобы собрать дань с народа.

Раздались голоса:

— Да, пять тысяч рублей она проглотила!

— Не пять тысяч рублей, а целую гору вырванной у народа пшеницы!

— Ну и горло же у старушки!

Покги прервал эти колкие выкрики, решив повернуть разговор в другую сторону:

— Люди! Зачем омрачать праздник? Пусть хоть один день будет веселым! Надо сделать так, чтобы на тое у Халназара народ позабыл про свои горести и печали.

Ашир заерзал на месте и чуть не крикнул: «Я первый постараюсь омрачить той Халназара!» Но, вспомнив, что для него гораздо важнее узнать о всех приготовлениях к свадьбе, он сдержал себя.

Халназар пытливо взглянул в лица своих собеседников. Видя, что даже близкие люди чувствуют себя подавленно, он решил подбодрить их и прикинулся щедрым.

— Покги-мираб, — обратился он к толстяку, — пусть будут скачки и призы, если желает народ! Пусть люди хоть немного повеселятся! Какой ты захочешь, такой и устроим той. Ничего не пожалею для праздника, сколько бы ни пришлось израсходовать добра. Халназар от этого беднее не станет!

— Хей, молодец!

Слова богача всколыхнули всех. Льстивые языки нашли работу:

— Бай-ага — человек благородный!

— Бай-ага, да увеличится твое богатство!

— Если что бывает у нас хорошего, так это всегда исходит от Халназар-бая!

В это время подошли двое певцов с дутарами в руках. Покги встретил их весело:

— Вот они и пожаловали на той!.. Бахши, вы пришли вовремя!

Один из бахши с редкой бороденкой ответил шуткой:

— Бай-ага, у нас всегда добрые намерения. Мы приходим к празднику, а не к покойнику, ищем живых, а не мертвых, как ишаны и ходжи!

— Ай, молодцы!

Человек в желтоватом халате, сгорбленный и седобородый, недовольно сморщил лицо:

— Сказать бы тебе эти слова при ходже! Ты не нашел бы дыры, куда сунуть свою мерзкую ложку (Презрительное название дутара)!

Бахши не обиделся и спокойно ответил:

— Сопы (Сопы (суфий) — аскет, мистик, монах), ты стоишь уже одной ногой в могиле, а слова твои все еще не стали слаще. И зачем тебе отравлять свои последние дни перед муками на том свете?

Покги Вала громко расхохотался:

— Что, сопыга, получил свое? Верно сказано: Азраил уже протянул руку к твоему вороту, а ты все не отказываешься от соблазна мучить людей. Или таково было поручение твоего пира? А что ты ответишь в тесной могиле на вопросы Мункира и Некира? (Мункир и Некир — ангел-защитник и ангел-допросчик).

Старый суфий был дядей Халназара по отцу. В молодости он натворил немало всяких дел и к старости решил замаливать грехи. Бухара и Хива были для него недосягаемы. Он хотел поехать в Ахал к ишану Хелим-Берды или в Мары к Сахат-Дурды, чтобы поступить к одному из них в мюриды (Мюрид — послушник, ученик пира). Несколько лет тому назад к Халназар-баю заехал знаменитый пир из Хивы, Бабанияз-ишан, живший в районе Векиля. Слава о нем шла по всему Теджену. Считалось, что Бабанияз-ишан очень силен в коране, на самом же деле он даже не мог правильно читать коран, так как бы неграмотным. Все письменные дела и писание талисманов выполнял для него всегда сопровождавший его мулла. Дядя Халназара стал умолять знаменитого ишана: «Пир мой, прими под свое покровительство грешного раба!» Бабанияз-ишан не мог отказать Халназару. Он сказал: «Встань, мой мюрид! Если богу угодно, я возьму тебя под свое покровительство. Отрешись, мой мюрид, от мира, откажись от наслаждений и радостей, и бог откроет для тебя дверь милосердия!» Он велел мулле записать в список суфиев имя нового мюрида, и с тех пор тот, отрешившись от всего мирского, стал жить по шариату.

Слова веселого толстяка об Азраиле, Мункире и Не-кире рассердили старого суфия, на глазах у него показались слезы. Схватившись за посох своими сухими руками, он встал и ушел, не произнеся ни слова.

Обоим бахши дали место в середине круга и стали просить, чтобы они попели немного до третьего намаза.

Голоса умолкли, наступила тишина. Нежные звуки дутара, затронув сокровенные чувства людей, усилили то, что было у них на душе. У некоторых лица посветлели, заулыбались. Покги не удержался и вскрикнул: «Ай, молодцы!» На других жалобные напевы навеяли грусть. Ашир нахмурился. В душе у него поднялось все наболевшее.

У бахши разгорячились головы, они пели с подъемом.

Покги сказал:

— Бахши, пусть это будет пробным началом праздника! А ну, спойте еще что-нибудь!