— Царя не восстановит, но собственное ханство из рук не упустит.

Выступил лидер ашхабадских меньшевиков — толстый, почти квадратный Дохов. Он начал свою речь в назидательном тоне, давая понять, как плохо разбирается Чернышов в вопросах государственной политики, и заключил:

— Вопрос об Эзизе и ему подобных надо решать с сугубой осторожностью. Обидишь одного туркмена — тысяча их восстанет. Поэтому открыто выступать против Эзиза — бессмысленно. Я не вижу другого выхода, как использовать вражду среди самих туркмен. Нужно заручиться поддержкой других влиятельных главарей...

— Не главарей, а дейханской массы, — перебил Дохова Иван Тимофеевич. — Надо освободить дейхан из-под влияния баев и таких главарей; как Эзиз, наделить их землей и водой, установить, наконец, советскую власть в ауле. А то, что вы предлагаете, похоже на натравливание одной части народа на другую. Это политика царизма, а не советской власти.

— У вас в совете есть такие туркмены, как Куллы-хан. Почему вы не используете их для укрепления своего влияния в туркменских аулах?

— Я уже говорил вам, что полностью доверять Куллыхану нельзя. Он постоянно противодействует мероприятиям совета.

Дохов сердито обернулся к Чернышеву:

— Он противодействует, а ты чего смотришь? Ты же председатель совета? Если не справляешься со своими обязанностями, так зачем сидишь там?

— Нас, большевиков, в совете слишком мало, а вы отсюда поддерживаете наших противников.

— Контрреволюцию, ты хочешь сказать?

— Да. Тайных корниловцев и калединцев у вас тут хватает.

Фунтиков злобно уставился на Чернышова единственным глазом:

— Ты понимаешь, что говоришь?

— Хорошо понимаю. Почему не хотите сейчас же принять меры к разоружению Эзиза? Не значит ли это, что кое-кто из тайных корниловцев, о которых я говорю, делает ставку на темных людей вроде Куллыхана, а может быть, и на самого Эзиза?..

Выступление Чернышова превратилось в обвинительную речь против эсеровско-меньшевистской верхушки областного совета. Фунтиков ерзал на стуле, то и дело пытаясь прервать оратора. Но он видел, что в зал вошла довольно большая группа кизыл-арватских рабочих и ашхабадских красногвардейцев. Один за другим стали появляться и занимать свои места и большевики — члены областного совета. Это удерживало Фунтикова. Вместо того, чтобы после нового резкого требования Чернышова о помощи ответить столь же резким отказом, председатель вдруг переменил тактику:

— Странное зрелище, — сказал он, после того как Чернышев закончил свою речь. — Приезжает человек, выступает этаким прокурором, обвиняет в контрреволюции чуть ли не всех нас — и все для чего? Чтобы у нас же просить помощи! Удивительно ли, что таким способом действий он восстановил против себя в Тед-жене всех и вся?.. Да, уважаемый товарищ Чернышов, немного позднее мы займемся тедженскими делами. Но от этого вам может не поздоровиться. А пока — вряд ли вы найдете дураков, согласных расхлебывать кашу, которую вы заварили в Теджене. Таких охотников не найдется, так ли я говорю, товарищи?.. — Выждав минуту, как бы для того, чтобы дать возможность членам совета откликнуться на вопрос, Фунтиков с торжеством повернулся к Чернышеву: — Вот видишь, таких чудаков не находится...

— Я согласен поехать в Теджен! — раздался вдруг-голос из глубины зала.

— Кто это говорит? — недовольно спросил Фунтиков.

— Это я говорю, — ответил высокий загорелый красногвардеец, выходя к столу президиума.

Чернышов узнал Алексея Тыжденко — того самого милиционера, который на выборном собрании в клубе железнодорожников в Теджене расспрашивал об Артыке. На секунду опешивший, Фунтиков хотел было вообще снять вопрос о поездке в Теджен, но шум, поднявшийся на местах, занятых кизыл-арватцами, заставил его пойти на уступки.

Не прошло и двух часов, как Чернышов уже возвращался в Теджен в сопровождении красногвардейского отряда Алексея Тыжденко, к которому присоединился еще отряд кизыл-арватцев.

Глава двадцатая

Полковник Ораз-Сердар и Нияз-бек, неожиданно приехавшие в Теджен, решили показать, что они не примыкают ни к одной из сторон, и потому направились с вокзала прямо в дом купца Котура. Купец, заранее предупрежденный телеграммой из Ашхабада, хорошо подготовился к встрече почетных гостей.

Гости проследовали к дому купца в сопровождении небольшого отряда джигитов. Нияз-бек, прежде чем пройти внутрь, сел на стул в передней комнате и вытянул ногу. Молодой джигит, исполнявший при полковнике обязанности денщика и одетый в белую папаху и красный халат с погонами, опустился перед ним на одно колено:

— Баяр-ага, достать щетку или так?

— Как хочешь, только скорее.

Джигит вынул из кармана платок, обтер им грязь с сапога, поправил шпору и тем же платком навел глянец на узкое голенище. Когда был вычищен и другой сапог, Нияз-бек поднялся и с надменным видом прошел на почетное место..

Среди людей, которые пришли посмотреть на представителей «национального мусульманского комитета», был и Молла Дурды. На процедуру чистки сапог он смотрел с возмущением и думал: «Как ему не стыдно заставлять при всех чистить себе сапоги такого же человека, как он сам? И как не стыдно так унижаться самому джигиту?» Нияз-бека он представлял себе солидным, почтенным человеком, и этот маленький франтоватый полковник с бельмом на глазу сразу же ему не понравился.

Купец Котур подобострастно суетился вокруг гостей, не зная, как им угодить. Во время чаепития, выбрав подходящий момент, он стал жаловаться на Эзиз-хана:

— Уважаевые баяры! Наши старейшины! Эзиз-хан, конечно, полезный для нас человек, но иногда переходит меру. Нет-нет, да и хватит через край. Ошибается иногда человек. Что касается противников, — это дело его, но я-то ведь свой человек! А он забрал у меня три вагона зерна. Силой отобрал! Разве это допустимая вещь по шариату? Почтенные гости наши! Он не откажет вам. Прикажите ему вернуть мне эти три вагона зерна!..

Ораз промолчал, а Нияз-бек недовольно поморщился. Конечно, и ему не нравилось, что Эзиз-хан восстанавливает против себя состоятельных людей, но время ли говорить об этом? Он чувствовал, что надо как-то успокоить купца, не роняя достоинства Эзиза. И он сказал:

— Эзиз-хан, по-моему, умно поступил. Я не знаю, как назвать того, кто пожалеет отдать свое добро и свою жизнь нашему великому делу. Что значит в сравнении с этим делом какая-то горстка твоего зерна! Ты — хозяин, мы — твои гости. Потому я не скажу ничего больше, только дам тебе совет: ни с Эзизом, ни с нами, ни с кем-либо еще и не заговаривай об этом. Когда для всех нас придет урожайный год, ты в возмещение потерянного получишь гору зерна.

— Нияз-бек, сынок...

— Господин купец, слово сказано. Если ты не хочешь прогнать нас из своего дома, больше не открывай рта.

— Сохрани аллах, баяр-ага!..

Разговоры с двумя главарями вооруженных отрядов — Куллыханом и Эзизом — не дали никаких результатов. С каждым из них говорили отдельно, каждому дали совет — помириться, но ни один из них не пошел навстречу добрым намерениям приезжего «начальства».

В конце концов вызвали для переговоров обоих сразу. Эзиз пришел в сопровождении Кизылхана и Ар-тыка. Куллыхан привел с собой Келёвхана и Ата-Дяли. Чтобы придать больше торжественности предполагавшемуся примирению, из аулов пригласили самых почетных старейшин.

Но и на тот раз попытка примирить враждующие стороны ни к чему не привела. Куллыхан то и дело бросал колкости в адрес Эзиза. Эзиз некоторое время терпеливо слушал. Наконец, сжав кулак, он повернулся в сторону Куллыхана и с плохо сдерживаемой яростью обратился к нему:

— Эй ты, хромой кривляка, погляди на этих людей! Они самые почтенные люди нашего народа. Как видишь, они не посчитались со своим высоким положением и сами приехали к нам, чтобы водворить мир и благополучие в народе. Считая тебя и меня за разумных людей, они от чистого сердца стараются уговорить нас без брани и крика. А ты, низкая душа, брызжешь ядовитой слюной...