А сам Хамид-бек прекрасно разгадал Нияз-бека: член «национального комитета», один из организаторов «Кокандской автономии», враг советской власти, Нияз-бек служил той стране, за представителя которой выдавал себя Хамид-бек. Поэтому Хамид-бек не счел нужным раскрывать свое настоящее лицо. Он разведал намерения Нияз-бека и понял, что эти намерения идут вразрез с планами англичан.

В «национальный комитет» Артык пришел, когда там шло какое-то совещание. Большая, по-европейски обставленная комната, в которой он очутился, была полна народу.

Артык не понимал, куда он попал. Он обвел взглядом присутствующих и, за исключением Нияз-бека, не узнал никого. Но внешность людей говорила сама за себя. Вот бритоголовый и безбородый, с крючковатым носом бек, похожий на грифа-стервятника; рядом — толстый купец, с плоским носом на мясистом лице и глубоко сидящими маленькими глазами; дальше — похожий на Халназара бай — лысый и с бородой до пояса... А вот кто-то внешностью совсем отличный от всех, в военном мундире и галифе, поверх которых выпущен длинный шнур револьвера. Подбоченившись и подкручивая черные густые усы, он важно прохаживался, качаясь под тяжестью своего огромного и круглого, как котел, живота. Он грозно хмурился, но его важный, надменный вид вызывал у Артыка не страх, а насмешливую улыбку. Артык еще не знал, что это председатель национального мусульманского комитета, полковник царской службы Ораз-Сердар. Он понял только, что этот полковник-мусульманин мнит себя главным среди всех этих надменных и далеких от народа людей, и подумал: «Ну, если они — наша опора, то горе нам!»

На совещании речь шла о взаимоотношениях «национального комитета» с Ашхабадским советом. Спорили о том, согласится ли совет включить в свой состав членов «национального комитета», признать комитет полномочным органом туркменского народа и поровну разделить имеющиеся в городе оружие и боеприпасы. Особенно горячие споры вызвал вопрос — ответит ли совет в двухдневный срок на ультимативное требование комитета.

«Что же это за сила? — думал, слушая споры, Артык. — Да они еще и сами на ноги не встали...»

Какой-то толстый бек с пеной у рта доказывал необходимость применения решительных мер.

— Я не понимаю, — говорил он, багровея не то от натуги, не то от возмущения, — какой же политики придерживается «национальный комитет»? Раз мы потребовали, так надо добиваться исполнения наших требований! Не дадут удовлетворительного ответа — перевернуть весь город! Ведь не совет, а мы являемся подлинной властью! Если комитет и дальше будет так нерешителен в вопросах политики, меня в комитете не будет! Клянусь аллахом, я уйду из такого комитета!

Этот бек, должно быть, считал здесь главным себя и полагал, что если он выйдет из комитета, комитет развалится. Но он, по-видимому, сильно преувеличивал свое значение в комитете. Нияз-бек посмотрел на него и усмехнулся. Затем тихо, но достаточно внятно, чтобы слышал Артык, сказал:

— Ну и проваливай отсюда! Кто тебя звал? Прижали вас, вот вы и лезете сюда, чтобы хоть чем-нибудь поживиться.

Зачитанное Нияз-беком письмо Эзиза было встречено довольно холодно. При обсуждении его снова начались споры. Одни предлагали направить в Теджен две сотни джигитов и рассеять красногвардейский от-ряд. Другие возражали: «А чем Эзиз лучше Куллы-хана? Дайте ему только немного укрепиться, и он вы-ступит против нас». Некоторые советовали послать в Теджен полковника Ораза и Нияз-бека для примирения противников. А было немало и таких, которые совершенно безучастно относились к обсуждаемому вопросу. В конце концов большинство сошлось на том, чтобы поручить Ораз-Сердару и Нияз-беку выехать и Теджен и на месте ознакомиться с положением, а окончательное решение принять позднее.

Заговорили об общей обстановке, создавшейся в Средней Азии. Нияз-бек, не раскрывая всего того, что он узнал от Хамид-бека, вскользь упомянул о повышенном интересе, который начинают проявлять к положению в Закаспийской области англичане, немцы и турки. Кто-то заметил, что немцы могут сильно навредить англичанам, если как следует используют турецкую армию.

— Это верно, клянусь аллахом! — тотчас же подхватил толстый бек. — По-моему, англичане не устоят против турок. Пусть сказанное мною останется в этих стенах, — но я уже беседовал об этом с одним турецким офицером...

Нияз-бек понял, что его гость не терял даром времени в Ашхабаде.

Ораз-Сердар сообщил некоторые новости, которые только что стали ему известны:

— Казачье командование в Иране подчинилось английской военной миссии. Двадцать казачьих офицеров по поручению англичан уже выехали в Кумбет-кабуз, Ходжанепес, Хиву и Бухару. Русские, вероятно, не смогут сейчас выступить против турок и немцев на Кавказе и в Туркестане, но англичане обязательно выступят. На нашей земле может произойти кровопролитное сражение между большими державами, — сделал он вывод.

Но и это не произвело большого впечатления на присутствующих. По-прежнему вздорны и мелочны были выступления, словно речь шла не о смертельной угрозе родному краю. В речах выступавших было много пустого бахвальства и заносчивости, но каждый из них в сущности оставался глубоко равнодушен ко всему, кроме собственного кармана, и в любую минуту готов был встать и уйти из этой комнаты, как из надоевшей чайханы.

Артык уже раскаивался в том, что пришел на это заседание. «Зачем я здесь? — размышлял он. — Здесь никто и не думает о народе...» Из всего услышанного глубоко врезалось ему в память только одно: Эзиз хочет воспользоваться помощью «национального комитета» для утверждения собственной власти. Но ведь о честолюбивых стремлениях Эзиза совсем недавно говорил и Молла Дурды, а еще раньше — Иван Чернышов. Значит, только он один, Артык, верит в то, что Эзиз борется за благо народа. Да верит ли и он в это?..

В тяжелом настроении ушел Артык из «национального комитета», так и не сумев до конца выяснить его отношение к тедженским делам. В течение совещания он ни разу не попросил слова. Он чувствовал, что никакие, самые горячие речи не тронут этих корыстных людей с прожженной совестью. К тому же сомнение уже закралось в душу: он готов быть верным нукером народного вождя, но почему он должен способствовать проискам честолюбивого хана?..

Глава девятнадцатая

В тот самый час, когда Артык шагал к вокзалу, Иван Тимофеевич Чернышов заканчивал свою речь в Ашхабадском совете. Нелегко было ему выступать перед людьми, большинство которых относилось враждебно к нему и ко всему, что он говорил. Трудность его положения усугублялась еще тем, что ашхабадские большевики — такие, как Теллия, Житников, Молибожко, Батманов и другие, — почему-то отсутствовали. Чернышов только много позже узнал, что их отсутствие не было случайным: сидевшие в областном совете эсеры и меньшевики во главе с Фунтиковым и Доховым умышленно сообщили большевикам более поздний час начала заседания.

Десятки глаз смотрели на оратора настороженно и враждебно.

— Эзиз с каждым днем все больше распоясывается,— говорил Чернышов. — Цели его нам ясны, а действия никого не обманут. Эзиз думает о ханстве, хотя в продовольственном вопросе, чтобы привлечь на свою сторону массы голодающих дейхан, проводит сейчас меры, которые должен бы проводить совет. Если мы будем бездействовать и позволять Эзизу собирать силы, мы упустим время и дождемся повторения в Теджене кровавых событий, которые произошли в Ташкенте, когда автономисты пытались свергнуть там советскую власть. Отряд Эзиза надо разоружить немедленно. Для этэго нужен большой перевес сил, и я прошу оказать нам поддержку посылкой в Теджен отряда красногвардейцев. Наш тедженский отряд Красной гвардии, к сожалению, слишком мал...

В зале поднялся шум. Иван Тимофеевич повысил голос и резко добавил:

— Не думайте, что Эзиз угрожает только нам, в Теджене. Если не принять мер немедленно, он может захватить в свои руки всю область.

— Может быть, и царя восстановит? — иронически бросил высокий, кривой Фунтиков.